Чёрное пятно. Сборник хоррор-рассказов

Идти к врачу было лениво. Вновь подкатила жутчайшая апатия, теплая и уютная, которая караулила ее уже очень давно, временами отпуская, временами накрывая с головой.

Тут два варианта, либо я умру, либо нет. Если первое, то уже ничего не попишешь, а если нет, то придется продолжить как-то жить.

Как-то жить. Это донельзя лучше описывало последние годы ее жизни, каждый день тянул за собой предыдущий, и она катилась по горкам жизни, давно уже не американским, с покорностью шарика, влекомого инерцией.

Как будто этого мне не хватало.

Она уже давно отчаялась почувствовать вкус жизни также, как это было в детстве и юношестве, когда даже небо казалось ярким импрессионическим полотном, вкус жвачки бил по языку фруктовой волной, а летний воздух пах так таинственно и сладко, заставляя сердце замирать.

И теперь даже столь экстраординарное событие не могло выбить ее унылую жизнь из скучно проторенной колеи.

Дорога с работы и та была лишена радости: духота автобуса, теснота и неприятное кисловатое амбре потеющих усталых людей прижала Маргариту к окну на задней площадке, впечатав в стеклянную поверхность. Но даже она не несла благодатной прохлады, а лишь дышала отпечатком дневной жары.

Маргарита думала о пятне – впрочем, она занималась этим с момента его появления – когда завибрировал телефон в заднем кармане ее потертых джинсовых шорт. Кто-то звонил.

Это просто спам.

Брать телефон не хотелось, а он звонил все настойчивее.

Ошиблись номером.

Телефон все звонил.

Пришлось достать и полюбоваться яростно высвечивающейся на экране надписью «Людмила Петровна».

Выключив звук, Маргарита убрала телефон в карман. Разговаривать с бабушкой не хотелось. Настроение и без того было паршивым, а бабушка обладала удивительным, почти сверхъестественным умением портить без того нижеплинтусное настроение, которое, казалось, ухудшить уже не под силу даже самому изобретательному садисту.

А сейчас это было последнее, чего ей хотелось. Голова медленно наливалась горячей слабостью, Рита кожей чувствовала исходящий от нее жар.

Хотелось завалиться в постель после прохладного душа, может быть, выпить чаю со льдом.

Пульсирующая тянущая боль наполнила ее щеку, и Рита едва не вскрикнула, таким неожиданным было это чувство, напоминающее боль в зараженном кариесом зубе, только расползающееся по коже и внутри плоти.

Боль исчезла также быстро, как и появилась, и Рита хотела было коснуться языком изнанки щеки, но отдернула сама себя. Какое-то глубоко затаенное предвкушение страха вынудило ее воспротивиться этому порыву, и она замерла, боясь даже пошевелить головой.

Душное отупение овладело ей, и все, о чем она думала, так это о прохладной постели, которой ей не светило, и крепком сне без сновидений.

Смутное воспоминание о сегодняшнем сне всколыхнулось в ней тревожными образами, которые Маргарита быстро отогнала. Если думать о сне слишком много, рано или поздно он начинает преследовать тебя.

В подъезде стоял запах сырости и чего-то, напоминающего протухлый сыр. Кисло пахнуло стариковским запахом, когда приоткрылась дверь ее соседки снизу. В узкую щель между дверью и косяком высунулся подслеповатый глаз, наполовину разъеденный катарактой.

Маргарита хотела поздороваться, но уже старушка исчезла, резко хлопнув обшарпанной дверью.

Телефон в кармане вибрировал с прежней настойчивостью, Людмила Петровна отличалась этим качеством – могла и камень пробить, дай ей немного времени. От одной мысли о том, чтобы взять трубку, голова Риты наполнялась жужжащей болью, как будто в ее мозг впивались мелкие алчные жучки.

Вибрация исчезла, когда она вошла в квартиру, где царила сверхъестественная, но божественная, отрезвляющая прохлада. Температура здесь все равно поднималась выше столбика с цифрой «восемнадцать», однако все же находиться здесь после жаркой улицы было настоящим благословением.

Кровать ее встретила восхитительно-свежими простынями, и она с головой нырнула в мягкую подушку, даже не сняв обуви.

Она смутно помнила, как вставала ночью – в туалет, попить воды – она всегда спала неспокойно, с самого раннего детства, мучая родителей, а порой и бабушку. Однако утром она обнаружила, что умудрилась еще и сменить повязку на щеке – она была вполне себе свежей и чистенькой, а у ванны валялись обрезки бинта и пластырей.

«Это очень странно», – подумала Маргарита за завтраком, состоящим из одного стакана двухпроцентного кефира – ничего другого в холодильнике не нашлось, а ей пришлось долго нюхать упаковку, проверяя, не испорчен ли напиток.

Это очень странно, но я не хочу об этом думать.

«Посмотри, что там», – робко высказался любопытный голосок в ее голове, но его тут же одернул более уверенный, даже грубоватый голос: «Не надо. Не лезь в то, чего не понимаешь».

Маргарита с детства усвоила, что не понимала многого. «Не лезь к плите, обожжешься», – говорила бабушка, и Рита послушно не лезла к плите, избегала ее, даже повзрослев. «Математика не для тебя, это мальчикам надо учиться, девчонкам бы замуж выйти», – говорила Инесса Венеровна, старомодная учительница математики, знаменитая не только своими запутанными пространными объяснениями простейших тем, но и изобилием крохотных шляпок, которые каждый день восседали на пуховой перине ее седых волос, и никогда не повторялись.

И Маргарита послушно переписывала примеры с доски, списывала контрольные у Миши Козина, соседа по парте, даже не пытаясь вникнуть в смысл крохотных разномастных значков.

«Машину тебе не водить, у тебя на это мозгов не дано», – говорил ей папа, и Маргарита продолжила ездить на автобусах и трамваях, изредка раскулачиваясь на таски.

Маргарита никогда не лезла в то, чего не понимала. Вещи, находящиеся за гранью ее понимания, пугали, вызывали странное зудящее беспокойство и мешали спать по ночам, а именно от спокойного и глубокого сна она получала удовольствие. От размеренной и предсказуемой работы, от небольшой, но постоянно-своей квартирки, пусть и работа порой изматывала ее до предела, и квартира нуждалась в ремонте, но вещи эти были простыми и понятными, и не пугали ее, не заставляли думать слишком много.

В то время как это дурацкое пятно совершенно выбивало ее из колеи.

Любопытство грызло ее, между тем она заставила себя запихать его поглубже, спрятав в голове где-то между постыдными мечтами о браке и толикой сомнений по поводу того «правильно ли она проживает свою жизнь». Именно в этот уголок Рита заглядывала реже всего.

Для верности, она даже накинула на единственное квартирное зеркало, царствующее в ванной, старый выцветший парео.

Чтобы не видеть повязку на щеке. Ведь если ты чего-то не видишь, этого как бы и нет.

Весь день Маргарита провела наедине с собой, но это показалось ей весьма комфортным. Включив на телефоне парад из ток— и реалити-шоу, она с особенным удовольствием навела порядок в квартире: отмыла полы, протерла повсюду пыль, перемыла горы накопившейся за рабочие дни посуду, вынесла мусор, перебрала вещи и закинула одежду в стирку. Домашние дела казались ей медитативно-успокаивающими. Она точно знала, что и как делать, в каком порядке, а главное зачем она это делает – результат проявлялся прямо на глазах. Длительные занятия, не имеющие четкого быстрого результата, казались ей излишне утомительными и бестолковыми.

А какое удовольствие вечером засесть на диване, вытянуть натруженные ноги, наслаждаясь сверкающей квартирой и витающими вокруг ароматами чистоты, достать пачку чипсов или соленого арахиса и уткнуться в интригующий детективный сериал. Ей нравились те, где особо думать не надо, где харизматичный детектив щелкает дела как орешки, попутно флиртуя с хорошенькой свидетельницей или помощницей.

Все вышеперечисленное вовсе не означало, что Маргарита была туповата. Она вполне сносно училась и даже проскользнула сквозь перипетии университетской учебной деятельности, получив достойную, пусть и не слишком востребованную специальность, она не велась на уговоры телефонных мошенников и не верила всему, что написано в интернете, на заборе или в газетах. Последние, впрочем, все чаще перебираются теперь в интернет-пространство, но скептически Рита воспринимала все издания.

«Нет, я не тупая», – говорила она сама себе в минуты тревоги и стыда перед собственным личиночным образом жизни, – «я просто не люблю напрягаться зазря, мне близка философия гедонизма».

Умное слово Маргарита узнала в том же университете, и оно пришлось ей по душе. Хорошо, когда ты живешь унылой жизнью не потому, что неудачник, а потому что у тебя такой образ жизни и ты сам его выбрал, и вообще у тебя есть своя жизненная философия.

В глубине души Маргарита считала себя вполне себе особенной и очень даже интересной личностью, которая пока еще не успела окуклиться и превратиться в бабочку.

Она с удовольствием хрустела крабовыми чипсами, лениво размышляя, не сходить ли ей за чем-нибудь сладким в магазин, (красавчик-детектив как раз словил пулю, защищая свою привлекательную помощницу), когда зазвонил телефон, и Рита взяла трубку. Она взяла ее как-то машинально, и все внутри оборвалось от голоса бабушки.

– Риточка…

Бабушка не называла ее Риточкой, пожалуй, никогда. Хотя смутно всплывал в памяти эпизод, когда она, будучи еще шкодливой и маленькой, скакала с подоконника на диван и обратно, не удержалась и расшибла голову о торчащий из батареи чугунный штырь. Тогда бабушка ехала с ней на скорой помощи и держала за руку, бесконечно приговаривая «Риточка, Риточка, душенька, ты только не умирай, пожалуйста».

Потом бабушка ей всыпала, конечно, а все штыри замотала старыми вязаными носками, дырки в которых заштопать было уже нельзя.

– Да, бабушка?

– Риточка, что-то худо мне, милая, – голос Людмилы Петровны был слабым, жалобным, лишенным прежних стальных ноток главнокомандующего, – ты бы заехала на днях ко мне, как выходной будет, а?

– Да я вот без выходных работаю, бабушка, как только – так сразу.