Сионская любовь

Впереди каравана неспешно шагает огромный бык, тяжело ступая копытами. Великолепны его золоченые рога. На голове, словно драгоценная корона, блестит венок из оливковых ветвей – пусть видят, кто есть царь среди прирученных людьми зверей. Он всех превосходит силой и более других полезен человеку, бороздя и бороня землю. Он завершил свой тяжкий труд под ярмом и умиротворенно смотрит на долины и холмы. Земля удивительно плодородна, но без его помощи не вырастили бы крестьяне славный урожай, оттого и кормили быка досыта: ешь, сколько угодно. Сейчас путь его лежит в святой Иерусалим. Как с честью он покончил свой труд, так достойно завершит свою жизнь. Богу и людям посвящена смерть жертвенного быка. Лучшее мясо и жир полагаются коэнам, служителям Господа, остальное – украсит стол хозяев бывшего труженика.

Караван прошел часть пути, и Тейман говорит своим работникам: “Двигайтесь, не торопясь, а я вернусь на Кармель, закончу дела и к вечеру догоню вас”.

Тейман оседлал мула и повернул в сторону Кармеля. Вот и знакомая хижина. Увы, нет ни Розы, ни матери ее. Теймана встретила неизвестная старуха.

– Филистимлянка, мать Розы, что жила тут, велела вернуть тебе вот это. Камень выпал из кольца и никак нельзя вправить его на место.

– Где же Роза и мать ее? – в отчаянии возопил Тейман, – скажи, заплачу тебе, сколько пожелаешь.

– Это мне неведомо, господин. Знаю лишь, по словам филистимлянки, что они не вернутся.

Не солоно хлебавши, ушел Тейман, понурив голову. Что произошло? Он не знает. Догнал караван, и вскоре прибыли все в Иерусалим. Иядидья, как и положено, возложил на жертвенник особые плетеные корзины, полные лучших первых плодов. Тейман стоял при сем мрачен и молчалив, и о кручине своей никому ничего не сказал. Безмолвна глубокая печаль.

Глава 6

На ложе моем, по ночам, искала я того,

кого любит душа моя…

Песнь песней 3,1.

Канун праздника

Четырнадцатый день месяца Тишрей, канун осеннего праздника Суккот. Тамар сидит в своей комнате у открытого окна. Пройдет кто мимо из слабых мира сего – вдова, сирота, чужеземец или просто бедный человек – одарит его Тамар деньгами: пусть у всех будет праздник. А потом укажет путь на гумно и в отцовские винные погреба. Там распоряжаются Тейман и Зимри, раздают просителям хлеб, молодое вино и оливковое масло.

Входит Тирца в сопровождении слуги, который несет пять роскошных мужских платий, сшитых по ее указу для Амнона, спасшего Тамар.

– Хорошо, что предупредила меня, дочь, что твой спаситель из Бейт Лехема такого же сложения и роста, как этот юноша. Примерили одежду на слугу – ему впору. Повесь наряды в твоей комнате, пусть сей дар дожидается будущего своего обладателя.

– В пять праздничных одежд ты оценила мою жизнь, – смеется Тамар.

– По душе придется пастуху подарок, он не нашивал прежде богатых одеяний, – сказала Тирца.

– А эти тридцать новых кафтанов снеси ученикам пророков, – обратилась Тирца к слуге, – отдай им и на словах прибавь, что они приглашены к нам на завтрашнюю трапезу. Надеюсь, красивая одежда не затемнит вид мудрости.

Тирца ушла, а Тамар развесила в своей комнате богатые дары для возлюбленного Амнона, вновь уселась у окна, и с прежним рвением продолжила раздавать милостыню и благословлять облагодетельствованных.

В комнате появляется Азрикам.

– Деньги раздавать – не для твоих нежных ручек занятие, – обращается Азрикам к Тамар, – и с простонародьем толковать не о чем. Наслушаешься грубых речей от жалких людишек.

– Будь столь любезен, Азрикам, – возражает Тамар, – объясни мне, зачем надобно унижать и срамить бедняков? Они сотворили зло? Убили? Ограбили? Нищета и бедствия зачастую происходят из честности и прямоты. Только бездушный не поможет страждущему, лишь твердое, как кремень, сердце не растопят горячие слезы обездоленных.

– Им по вкусу дармовой хлеб – вот и вся их нехитрая подноготная. Обеднели от лени и безделья. Леность сладка и заменяет все блага. Я этому не попущу. Кто не трудится, тому и кусок не положен. Без труда тело разлагается, как стоячая вода. А посему я велел домоуправителю моему Ахану сперва подать нищим, зато потом принудить их к труду и взыскать с каждого всемеро. Выигрыш двойной: и работу с них получил, и от дома отвадил.

– Несчастные не стучатся в твои двери, боясь змеиных жал, что за дверями притаились, – говорит Тамар. – Вот осмелеют люди, откроют рот, и услышишь: “В чем уступаем тебе, Азрикам? Говоришь, нерадивы мы? А твои, господин, великие труды, каковы? Чем воздаешь ты за богатство, коим благословил тебя Господь? Сытно ешь да сладко пьешь – только и всего! На пустое брюхо не жалуешься, этим нас и превосходишь”.

– Не говори устами жалких и убогих и не учи и не учись непочтительности. Ведь я как-никак благородной крови, да и тебе не чужой, – с обидой произнес Азрикам.

– Ах, если бы почет делал человека лучше! Однако прости. И ответь, зачем поспешил явиться к нам на праздник? Подразнить меня?

– Дома делать нечего. И тебя увидеть не терпелось. Все твоего расположения ищу, да, видно, не заслужил. Ты груба со мной, ибо знаешь: красота тебя сбережет, и дерзкого слова не услышишь в ответ.

Говоря это, Азрикам обнял Тамар.

– Обида моя – на самого Господа, – продолжил Азрикам, удерживая Тамар, – одарил он тебя чудной прелестью и красой и тем связал мой язык.

– Оставь меня, – презрительно вскрикнула Тамар, освобождаясь, – и у меня обида на Бога: зачем Он позволил любить меня такому, как ты!?

– Как мне добиться твоей любви?

– Возненавидь меня!

Помрачнел Азрикам.

– Боже, дай мне силу разлюбить тебя, и – конец страданиям!

– Прими совет: поменьше смотри на меня и побольше слушай. Вмиг ярость разгорится и спалит ненавистные путы. Вот и освободишься!

– Совет не годится. Не смотреть на тебя я не в силах, и нет во мне гнева, не то воздал бы тебе сторицей за поношение, что терплю. Поругание же достоинства – отомщу. Еще до брака с тобой возьму себе других жен и буду любим и обожаем, и, глядишь, тебя, Тамар, на путь разума наставлю, научишься благородную особу почитать. Обижать легко, сносить обиды – мука.

– Не удивил меня. Пусть так. С помощью жен твоих лучше пойму благородную особу, вроде тебя. Но до этого еще далеко. А сейчас сделай милость, исчезни с глаз, ибо не по силам мне бремя твоего благородства. Душа отдохновения просит.

– Хоть и привык я, что досаждаешь мне с тех пор, как узнал тебя, а нынче не стало мочи терпеть. Уж полгода минуло, как спаслась от львиных когтей, да, видно, заместо страха в тебе поселился бес. Лютость дикого зверя пустыни правит тобой.

– Вот и оставь меня одну, как пустынного зверя.

Горько размышляет Азрикам: “Дикие звери среди людей приручаются, а люди, живя с людьми, становятся дикими”. Он ушел в гневе и обиде, оставив Тамар наедине с ее мыслями. “Великий Боже, если Тебе под силу обратить тьму в свет, сделай так, чтобы Азрикам разлюбил меня”, – думала она.

Тревога в сердце

Девушка вновь уселась у раскрытого окна, и дух ее встревожен, и сердце беспокойно. Она

вперила взгляд на восток и видит башню царя Давида. Спешат золотые лучи, заливают светом крепкие камни. Блеском молний, искрами пламени сияют большие и малые щиты, развешанные по стенам башни. Что за зрелище – глаз не отведешь! Улицы Иерусалима полны народу. Со всех концов Сиона сошлись люди в столицу. Гомон и спешка вокруг. Вот-вот рассеется толпа, и каждый – трепет и радость в душе – найдет дорогу в свою обитель, какая ни есть, и с женами и детьми встретит распрекрасный праздник Суккот.

Томится неизвестностью бедняжка Тамар. И уж не в окно, а в девичье сердце смотрят глаза. Тоскливо и грустно. Не услыхала, как скрипнула, отворяясь, дверь, и вошла служанка Маха.

– Госпожа, отчего грустишь, когда ликованье вокруг? – спросила Маха, – мысли твои далеки от праздника.

– Они между небом и землей, между Амноном и Азрикамом, – ответила Тамар, – с раннего утра и до сего часа я у окна, все глаза проглядела: жду, стерегу Амнона. Вот уж длинные тени побежали на восток, а его все нет. Тысячи промелькнули мимо, весь Сион прибыл на праздник, лишь кого жду – не вижу. Я от людей знаю: десять дней минуло, как Амнон вышел из Боцры. Не случилось ли беды, ведь он стада гонит. Душа терзается, думы ужасны – словами не выразить.

Кончился день, наступил долгожданный вечер. Люди выходят из домов, рассаживаются в шалашах. “С праздником, со святым праздником!” – приветствуют друг друга. Почтенные богатые горожане едят и пьют степенно и достойно. Простой народ собирается вокруг кувшинов с вином. Где толпа людей – там и радость. Ликует Иерусалим, город обители Господа.

Тамар не дождалась, не пришел желанный. Тяжело на сердце. Неизвестность – самая мучительная из пыток. Делать нечего, улеглась, измученная, в постель, и сморил страдалицу тяжелый сон.

Взошло солнце. Лучи его прорвались в комнату, играют занавесями, что спускаются с балдахина над постелью Тамар. Утренние посланники светила упорно ищут, как прорваться вовнутрь, теребят вышитую ткань. Но полог верно хранит нежную девичью дрему – пусть досмотрит последний сон, что легким крылом шуршит над ее головой.

Солнечный свет стирает из памяти ночные видения. Какие-то улетают тотчас, а другие на миг застывают на устах. Тамар просыпается, и губы ее шепчут имя пастуха. Снилось ей, что говорит с ним, но не насытилась сном.