Что такое осень

Я ехала в автобусе и собиралась выходить на своей остановке. Выпустив пассажиров, стоявших передо мной, двери закрылись.

Дотронувшись до них рукой, я посмотрела в сторону кабины водителя, потом опять повернулась к закрытому выходу.

Водитель объявил на весь салон:

– Девушка Рая! Повернитесь!

Я повернулась и увидела за стеклом своего нового знакомого, Федора.

Бабочки в животе взорвались фейерверком счастья и осветили пасмурное небо.

– Привет, Райское яблочко! – ему было весело, он придумал мне кличку.

– Привет, дядя Федя съел медведя, – не люблю тупые шутки.

Он сказал, чтобы я не злилась. Спросил, свободна ли я вечером, и предложил встретиться у станции в семь.

Я пришла.

Он сидел в своем автобусе. У него был перерыв.

– Ты с автобусом не расстаешься? – съязвила я.

Потом, в доверительной беседе, он рассказал мне, что разведен, что у него двое детей, мальчик и девочка.

– Мы с женой, – говорил Федор, – решили детей сделать, чтобы мне в армию не ходить. Но когда они родились, я понял, что уж лучше армия. А потом мы с женой развелись. Молодые были, – добавил он, оправдываясь, – по семнадцать лет.

«Придурок, – подумала моя голова, – Такое мог придумать только придурок».

«Какой откровенный», – шепнул незнакомый голос внутри меня.

Ветер подхватил заиндевевшие листья и закружил их в вальсе. Я поддалась новому незнакомому чувству и позволила ему вертеть мною. Шестнадцать лет – самое классное время для маленьких глупостей. Например, влюбиться в разведенного мужика, которому даже неинтересно, какую я слушаю музыку.

Каждый раз, прощаясь с ним, я прощалась со всей Вселенной. Возвращал меня в реальность только мой магнитофон.

«Очередь за солнцем на холодном углу.

Я сяду на колеса, ты сядешь…»

…на заднее сиденье автобуса, самое теплое в салоне, и буду ехать круг за кругом. И ничего не расскажу Ленке, с которой мы уже давно помирились. Разум больше не усмехался «придурок», он покорился.

Когда мы с Федором не виделись месяц, я думала, почему меня тянет к этому человеку? Нам совсем не о чем поговорить. Меня даже не согревают его объятия, а будто обкрадывают. Я получаю взрыв и пустоту. Но для него у меня всегда есть время.

«Напрягся мускул, ослабли вены.

Нажали кнопку – размякли мозги».

Где мои мозги? Когда я утратила способность критически мыслить? Где мои друзья?

Егор Летов смотрел с плаката кругляшами черных очков. Пустота внутри меня была еще чернее. Наверное, это и есть любовь, решила я, и нырнула в нее, как в омут.

Осенью 42-го

Илона Ковза

vk.com/ilona.kovza (https://vk.com/ilona.kovza)

Холодный осенний ветер тоскливо завывал за окнами палаты, и Рите хотелось выть вместе с ним. Она – молодая, боевая, отличница снайперской подготовки – прикована к койке на неизвестный срок в самый разгар войны, пока другие ребята из разведшколы (и Лешенька) делают вылазки в немецкие тылы.

Ходить она не могла, садиться ей запретили. Можно было только лежать и время от времени ворочаться с боку на бок. Худшего времяпрепровождения придумать было нельзя. Врачи утешали: это не навсегда, после лечения подвижность вернется. Но ей хотелось плакать от тоски и досады: как она могла не заметить ту растяжку?! Ведь даже боя не было, вот дура-то… Первая слезинка пробежала к виску, оставив щекотную дорожку, за ней вторая, третья… Рита не торопилась их вытирать. В окна забарабанил мелкий дождь, будто отвечая ее настроению.

– Курсант Березкина, отставить сырость!

Рита вздрогнула и обернулась. В дверном проеме, тяжело опираясь на костыли, стоял человек в казенной пижаме и бинтах на пол-лица.

– Товарищ капитан! – сердце встрепенулось, как птица, и застучало быстро-быстро: это был начальник ее курса в разведшколе, погибший – как считалось – в тот же день, когда она подорвалась на растяжке.

Забывшись от радости, она приподнялась на локтях и во все глаза смотрела, как он еле ковыляет к стулу возле ее койки.

– Я думала, вы погибли!.. Мне сказали, вы выводили группу и, – тут она немножко смутилась, – пожертвовали собой…

– Пожертвовал, да не целиком, – весело ответил командир, приставил костыли к стене и с облегчением вытянул ноги. – Я что тот зайчик: «принесли его домой, оказался он живой».

Рита расхохоталась впервые за время пребывания в госпитале. С внезапным появлением капитана в палате словно стало светлее, а осенняя серость за окном перестала давить тяжестью. Да и сам командир переменился: в школе он всегда был серьезен и даже строг, за провинности наказывал сурово, а проваливших учебные задания отчислял без всякого сожаления. Курсанток, конечно, сильно не допекал (да они и повода не давали), но ребята от него терпели – будь здоров! Даже Лешеньке доставалось, хотя он всегда был лучшим на курсе.

Теперь же, в больничной обстановке, капитан оказался совсем другим, совсем… человечным.

– Докладывай, Березкина, как ты тут?

– Ужасно, товарищ капитан! Соседей нет, радио нет, ничего нельзя, лежать еще не меньше месяца, пока хотя бы сесть не разрешат!.. Война идет, а я валяюсь! Я же здесь помру с тоски!

– Ты мне это дело брось, – сказал командир. – Не для того мы вас учили, чтобы вы потом в госпиталях с тоски мерли.

И следующим же утром приковылял к ней с кипой газет.

Погода налаживалась, как наладилась благодаря товарищу капитану и Ритина жизнь в госпитале. Он приходил к ней каждый день и отлучался только на время своих или ее процедур. Читал вслух газеты и книги, которые сумел достать, рассказывал новости с фронта и из их разведшколы. А как-то раз, когда унялись дожди, принес с территории охапку мокрых кленовых листьев. Листья пахли землей и свободой. Рита нюхала их, что букет роз, и хохотала в голос, а командир смотрел и улыбался.

Санитарка потом ужасно ругалась, что грязь в отделение тащит и вообще своими посещениями нарушает распорядок госпиталя. Рита даже успела испугаться, что ему запретят приходить. Но товарищ капитан ответил строго: пока боец находится на лечении, командир обязан поддерживать его боевой дух, – и вернулся к Рите в палату. Даже листья обратно принес. Санитарке осталось только неодобрительно ворчать.

Установились погожие солнечные деньки. Может, последние перед октябрьским похолоданием. Рита очень хотела успеть на улицу и выполняла упражнение для укрепления спины – лечащий врач пообещал, что разрешит сесть в кресло-каталку, если она будет хорошо стараться. И Рита старалась.

Она поднимала маленькие гантельки и посматривала на открытый дверной проем. Наверное, чаще, чем следовало, потому что натирающая полы санитарка бросила ей, не глядя:

– Да на осмотре ухажер твой, скоро придет.

Рита смутилась:

– Что вы такое говорите…