Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. День второй. Опять настоящее

– А чего мы медлим? – вдруг ни к селу, ни к городу спросил гид-экскурсовод, когда их кони невзначай встали.

*****

Император, не мешкая больше ни мгновения, тронул узду и направил поступь своего жеребца в ложбину между Эсквилином, Палатином и Целием: на склонах этих трёх холмов раскинулся эллипс Колизея.

– Вон уже и фасад амфитеатра Флавиев! – пояснил гид-экскурсовод, словно у Филиппа собственные глазницы были пустыми. – Посмотрите, о, государь, насколько прекрасен его двухступенчатый цоколь! Нет ему равных в целом мире! Восьмое чудо света!

– А что в этом цоколе прекрасного? Цоколь как цоколь! Стена здания и то привлекательней! Вон какие там аркады! Чудо света… девятое!

– Я так и знал, что наш император замечает и по достоинству оценивает значение и величие истинных культурных ценностей! Ведь оно и верно! Цоколь… ну, и что, что цоколь?! Действительно, цоколь как цоколь. Аркады несравнимо прекрасней банального зачуханного цоколя! – вдохновенно затараторил гид-экскурсовод. – Не зря же идея аркад, на которые вы положили свой взор, была позаимствована у театра Марцелла… кхе-кхе… безо всякого соблюдения авторских и смежных прав! Если уж без обиняков, то это был открытый интеллектуальный грабёж при свете дня! Чудо первое!

– Ты о чём?

– Как это «о чём»? Ни моим предкам сполна не заплатили, ни до меня роялти не дожило, не дошло… хотя бы в усечённом виде. Это сколько же с каждого представления в амфитеатре Флавиев я должен был бы зарабатывать! Аж дух захватывает, когда глаза закрою и начинаю считать!

– Зарабатывать?

– Ну, получать пассивный доход! Я бы спал, а денежка бы тикала! Процент на процент! Мог бы теперь жить, как рантье, а не заниматься экскурсоводством. Вот насколько уникальны аркады амфитеатра!

*****

На втором и третьем ярусах амфитеатра в аркадах – арках, опирающихся на колонны – виднелись белоснежные мраморные статуи изумительно тонкой работы. Скомбинировано всё было настолько изящно и системно, что тому, кто впервые увидел такое величие и великолепие, невозможно было оторвать глаз.

На первом ярусе Колизея колонны были дорическими, на втором – ионическими, на третьем – коринфскими. Самый последний, четвёртый этаж был отдан в безраздельное хозяйственное ведение коринфским пилястрам и прямоугольным окнам. Купола над Колизеем не было. Таковыми и были задумки: сначала первых архитекторов, затем – молодых, да ранних, но при этом и продвинутых творцов из поколений следующих.

– Я гляжу, на первом ярусе все арки пронумерованы. В Риме периода Флавиев повсеместно процветала цифровизация? – чуть не ахнул до глубины души потрясённый Филипп. – М-да, такое чудо здесь, что не можно глаз отвесть.

– Из восьми десятков входов не оцифрованными остались четыре самых главных! Цифровизация – она для всех, но только не тех, кто равнее любых остальных равных! Цифровизация не для Богоизбранных!.. Вот если, к примеру, в реестре римской недвижимости надо будет, правильно шифруя… эээ… цифруя, поменять имя собственное, преномен и номен на нечто иное, то всегда без канители и бюрократических согласований можно записать: «Римская Федерация»… эээ… «Римская Империя».

– Ты сейчас о чём? Что за чушь несёшь? Причём тут цифровизация? Это уже не цифровизация, а нумерология какая-то!

– Не вели казнить, государь, вели миловать! Я не тот, который вшивый и кто всё время лишь про баню толкует!.. Согласен! Цифровизация, как и нумерология, важна во все времена: и вчера, и сегодня! И завтра от неё никуда не деться!.. Да и вообще… если всё расставлять на свои места и по полочкам, то нумерология – это фундаментальная наука, а цифровизация – прикладная!

– Шта?!!!!! – рубанул рукой воздух владыка Рима.

– Да-да, вы правы. Обе хуже!.. – похолодел от ужаса гид-экскурсовод. – Ах, вы только взгляните вон на тот аттик с чудными рельефами! А теперь посмотрите на антаблемент! Что за прелесть это чудо! Пальчики оближешь! Одна великая поэма, а не много разных каждых!

– Куда-куда? Что-что? Что ты мелешь?.. О да! Конечно, это восхитительно… только вот что такое аттик, а что антаблемент, разбираться мне сейчас недосуг! Да и потом, когда досуг появится, тоже не стану! – отмахнулся император, моментально остыв. – Двигаем уже вовнутрь…

Блистание лож

«Как гуси дикие, что вольной чередой

Несутся с криком выше облаков,

Ты далека была…

Чтоб встретиться с тобой,

Как долго я блуждал, пока пришёл!..»

Отомо Якамоти

Как зритель грядущего шоу, Филипп опередил всех горожан – прибыл сюда первым. Вернее, сам себя убедил, что он пионер, несмотря на то, что перед арками нижнего этажа (входами-выходами) наблюдал факты обратного: словно колышущиеся волны, гомонящие толпы тех, кто веками жаждет и страждет зрелищ. Выхватывая взором римские цифры (что-то в промежутке между I и LXXVI), государь под нос себе неистово нашёптывал, будто древнеримскую поговорку: «Цифровизация – это сегодня наше всё! Может, этот лозунг мне сделать девизом всего моего долгого правления? Открою им новую эру! С этого девиза может начаться отчёт второго тысячелетия Рима!»

Внутри самого эллипса император действительно оказался зрителем-пионером: ни в один из семидесяти шести пронумерованных порталов никого пока не впускали. А самых настойчивых, настырных, отвязных и развязных грубо отгоняли прочь от арок погаными мётлами.

В чрево культурно-массовой махины Филипп, облачённый в яркий пурпурный плащ и в диадеме, лихо закинутой на затылок, словно казацкая папаха, вместе с охраной, гидом и прочими сопровождающими въехал верхом на коне (возможно, как первая проба перед явлением в Сенате) – через одну из тех четырёх самых престижных арок, которые предназначались для высшей знати Рима, то бишь для императора, его семьи, приближённых и… весталок. Дорогу властителю Рима указывали специально обученные служители амфитеатра, со всей почтительностью взявшие его жеребца под уздцы. Они направили ход государя в северную часть Колизея, где на нижнем этаже (на первом ярусе) располагалась императорская ложа. Только перед её ступеньками Филипп по-молодецки, несмотря на болезни возраста, соскочил с седла (вскакивал в него всегда так же бодро, хотя в последние несколько лет уже и с напрягом).

Амфитеатр ещё не был полон, но его ложи уже блистали.

Шли последние предпоказные приготовления. Обустраивалась арена-сцена (она же – ринг и ристалище). Зрительские места, обернувшие ядро амфитеатра уходящими вверх концентрическими кругами, подчищались от случайного, не убранного с прошлого раза (а то и с минувших «разов»), мусора. Рабы-уборщики сновали, как будто летая, по ярусам туда-сюда, вверх-вниз, так и норовя, будто невзначай, хоть одним глазком взглянуть на нового императора. Когда ещё такой случай опять представится! Может, завтра, а может, и за весь остаток жизни ничего подобного уже не увидишь…

*****

– Вот такоо-о-оой он, наш амфитеатр Флавиев! – как и прежде, горделиво протянул гид-экскурсовод, как будто это была его частная собственность. – Чудо бесценное и бессчётное!

«Да ведь и то верно! Он же Флавиев! Почему я его прозвал Колизеем? Где-то случайно и подсознательно за это название ухватился? Знак свыше или я… пророк: не только восстал, но и виждю, и внемлю? Я исполнился волею Его? Кого “его”? Неужели Иисуса? – Филиппу снова на мгновение показалось, что он тайный галилеянин, но из-за отсутствия рядом благоверной он с испугом, не понятным себе самому, отринул эту мысль как наваждение. – Или Аллаха? – эту скользнувшую меж извилин змейку Араб с ходу не отверг. – Не потерять бы красную нить, надо держаться за её хвост! Так почему я назвал амфитеатр Колизеем? Ах, да! Потому что он colosseus! Колоссальный! Грандиозный! Четырёхэтажный красавец! Пусть таковым в истории города и мира и пребудет! И останется! Я-то уж точно разрушать его не стану. Я ж не варвар какой с Севера!»

– А теперь я расскажу вам, о, август, легенду о том, почему амфитеатр Флавиев в римском быту называют простенько, но со вкусом Колизеем, – вдруг изрёк гид-экскурсовод, словно его или что-то торкнуло, или же кто-то шоркнул, подначил или загипнотизировал.

Филипп передёрнулся, встрепенулся, ожидая от гида подтверждения своей гениальной догадке-открытию. Экскурсовод продолжил:

– А всё потому, что на пространстве Золотого дома, принадлежащего некогда последнему представителю династии Юлиев-Клавдиев, возвышался раньше Колосс Нерона! Колосс его владельца!

– Как это?

– Нерон поставил огромное бронзовое… эээ… мраморное… эээ… всё-таки бронзовое… ну, неважно… короче, он установил колоссальное изваяние самому себе! Высота статуи достигала ста двадцати футов! После самоубийства Нерона скульптура успела побывать и… нет, не колоссом на глиняных ногах, а Колоссом Бога солнца Сола, и… даже памятником императору Коммоду. В общем, изваяние не раз перелицовывалось и переименовывалось. В итоге эта махина оказалась столь гуттаперчева, что запросто могла менять своё обличье.

– Ну, значит, вот она, точка бифуркации! Изваянию самое время опять поступиться принципами и ориентацией и обратиться в свой окончательный символ – в Колосс Филиппа Первого! Настал конец её истории! И конец страданиям!

– Не получится!

– Это ещё почему? Опять римский бунт, бессмысленный и беспощадный? Имей в виду, что мятеж не завершается удачей! Он ни вчера не удался, ни сегодня не выйдет! Подавлю! Удавлю!

– Всё одно не получится! Ибо нет больше той статуи. Сгинула! Была да сплыла! Остались только рожки да ножки. Да и этих не осталось – лишь каменный пьедестал, облицованный мрамором… да и этот, как видите, уже потихоньку рассыпается и по кусочку растаскивается частными домохозяйствами. Ох, уж эти жуки навозные! И ведь наверняка это вытворяют, в основном, не коренные римляне, а понаехавшие! Мигранты с Севера и Запада! Шакалы, питающиеся падалью! Ценнейшие артефакты растаскивают! Нашу античную культуру поругают и порушают!.. – воспылал праведным гневом гид-экскурсовод, хихикнув при этом в свой кулачок и сопроводив хихиканье размышлением: «Интересно, вот этот временщик готов был бы посвятить своё недолгое бытие бесконечному процессу поиска денег на строительство персонального культа, который Риму пока не ведом, но который стопудово был бы отвергнут сразу после его свержения?! Казалось бы, парадокс… Но!.. Монотеистические ценности тут не приживутся ещё лет сто: ни христианские, ни иные любые, им подобные… Аллилуйя!»

*****

Император расположился в только что раскрытом персонально для него курульном кресле, улыбнулся, хмыкнул в унисон своим мыслям и с неослабеваемым интересом окинул взглядом пространства вокруг себя. Он уже не унывал и не оскорблялся тем, что под ним нынче не трон-автоматон, а раздвижное седалище. Привык. Да и взорам был дан другой повод для отвлечения, развлечения и вдохновения.

«Всё у меня ещё впереди! – пообещал Филипп сам себе. – Я жив и способен жить дальше. Пусть у меня не хватает слов и языка для метафор и эпитетов, но сегодня я не буду пятнать себя низкими разговорами».

Если внешние стены амфитеатра были сложены из массивных (многотонных) блоков желтоватого италийского известняка-травертина, тонкозернистой гомогенной горной породы, добытой в Тиволи неподалёку от Рима и скрепленной меж собой мощными металлическими скрепами (духовные с задачей ни за что не справились бы, как они ни тужься), если из светлого пористого вулканического стекла (пемзы) были сваяны поддерживающие своды, то во внутренних конструкциях (боковые стены, перегородки, ярусы и соединяющие их ровно 76 лестниц) господствовали кирпич, бетон и туф.

Культурно-массовое заведение было выстроено не на столетия, а на тысячелетия!

«Ох, высоко! Четыре этажа. Никак метров сорок, а то и сорок пять! Сколько же на этой стройке века народу корячилось и ишачило!» – захотелось прицокнуть языком императору. Он мысленно так и сделал: цок-цок-цок. Эхо в голове Филиппа зазвучало так, как будто это был стук копыт о пустынную брусчатую мостовую, эхо от которых улетало сразу в Альпы. Под черепной коробкой стало не просто дискомфортно, но и больно, поэтому пришлось остановиться.