Блуждающие в мирах. Маршал Конфедерации. Книга вторая. Академия

– Нормалёк! Хе-хе! Фон Шлабендорф – вот кто! Тоже, видать, облегчиться пареньку приспичило. Хм! Может, Юрка звуком-пуком каким неосторожным выдал себя? Хе! Сопел слишком громко в тряпочку!

– О-о-о-о! Лейтёха ваш?! Это серьёзно!

– Он самый, фикен его! Сучий потрох! Наш пострел, разумеется, изо всех сил пытался состроить вид, будто не при делах вовсе, ничего, мол, не слышал, поссать всего лишь вышел, но Фабиашка-фраерок, гнида прожжённая, мигом фишку просёк, курва матка боска! По звуку журчания мочи, холи ш-ш-шит! Хе! С того самого момента Юрию Ивановичу Ширяеву вынесен был смертный приговор. Смертнейший! Дрек мит пфеффер! Потому как завесу чужой грязной тайны приоткрыл. Нда-а-а-а, обстановочка… И нам, естественно, за компанию! Куда ж без нас-то, без ансамбля? «Трио Поросёнкины», мля! Следовательно, опасаться теперь надлежало чего угодно и прежде всего… хм… собственных теней, шайссе! Учитывая, к тому ж, что грядущее пехотное сражение, попросту говоря: кровавая неразбериха – кошачья свалка – самое удобное время и место злобных живорезов подослать с целью умерщвления под сурдинку кого надо, так сказать, дурщ блут унд айзен [97 - От durch Blut und Eisen (нем.) – железом и кровью.], решено было глаз друг с друга не спускать, спину товарищу при-кры-вать. Диинигн, ди зищ зельбст хельфн, унд зищерн зи ире камерадн [98 - От Diejenigen, die sich selbst helfen, und sichern Sie Ihre Kameraden (нем.) – Сам не плошай и товарищей выручай.]! Более прагматичная интерпретация, нежели общепринято, согласись. Лично я под доспех и всякие там чулочки, выпирающие дюже гульфики, буфы кислотно-канареечные на всякий случай кольчужку-комбинезон композитный от шеи до щиколоток поддел, ракушку типа хоккейной на причинное место водрузил. Сковывает маленько, конечно, куда ж без этого-то? – и жарковато, зато однозначно чувствуешь себя много уверенней. Юрка, точно знаю, свободу движения любит. Гм! Бывает, до безрассудства! Иной раз гляжу, не пойму: то ли идиот, то ли фаталист? Что в общем-то, на мой взгляд, одно и то же…

– Да-а-а-а, шальной мальчонка… Девяносто пять. Успеем?

– Ничего страшного! Нальётся, минуточек несколько потерпит, отстоится заодно. Опасения наши, как чуть позже выяснилось, полностью оправдались, причём самые наихудшие! Жуликов-то оказалось не один и не два, а цельная банда, доннерветтер! О-о-о-о! Каламбурить изволим-с! Все мы там были в бандах [99 - Дабы отличаться от противников в рукопашной схватке, ландскнехтам, принадлежавшим к одной компании, положено было носить широкие ленты материи одинакового цвета на шляпе, на поясе, в виде повязки на плече, или перевязи, что дало вполне обоснованный на наш взгляд повод называть каждую компанию ландскнехтов бандой. (То есть – лентой соответствующего цвета. От немецкого: das Band – лента.)]. Хе-хе!

– Ну разумеется! Куда ж с такими рожами, да в приличное общество, в калашный-то ряд?! – махнула рукой с выражением полнейшей безнадёги. – Не-е-е-е, только в банду…

– У самой-то? Хе-хе! С такой только в…

– Граждане гусары, молчать!

– Вообще, совсем?

– По моему поводу.

– А по моему, значит, можно стебаться, так выходит?

– Зубоскалить будешь, когда алмаз добудешь! Рой давай!

– Да ладно, ладно! – посуровел сразу, посерьёзнел. – Как уже, по-моему, упоминалось, старшие командиры полегли в первой же атаке. Светлая память выдающемуся кондотьеру, да что там – вождю, отцу, можно сказать, родному ландскнехтов! – Якобу из Эмса и правой руке его – лейтенанту Фабиану фон Шлабендорфу! Хоть последний, в отличие от папы Яши, и говнюк оказался редкостный, всё одно – великие были воины!

Фон Штауфен глубоко вздохнул, так недолго сидел, безмолвно склонив голову, будто молчанием своим отдавая дань всем погибшим в той битве: и сотоварищам, и недругам, своим и чужим. И Жанна Сергеевна, ощутив вдруг прилив необычайного единения с этими странными, во все времена безрассудно идущими на смерть людьми, тоже пребывала в прострации, молча, не шевелясь.

– Сражение расписывать в красках не стану тебе, с переменным успехом происходило оно, – прервал Роланд малость затянувшуюся паузу. – Хм! Я, честно говоря, и рассказчик-то по большому счёту никакой. Слыхала бы ты Хельмута! Хельмута из Любека. О-о-о-о! Великий песнопевец, сказитель от бога! Писать, правда, не умел – абсолютнейший невежда! – зато алебардой владел виртуозно и устным словотворчеством, на мой взгляд, тоже.Ну да ничего, кое-что запомнил твой покорный слуга, даже записать сподобился. Вот слушай-ка:

«Кто эти люди, друг против друга стоящие, доспехом железным на солнце блистая,

Перьями яркими, буфами кнехтов расцветив свежую зелень весеннюю?

Может, сделать решили привал, праздник весёлой гурьбою справляя

С плясками под барабаны, флейты, бравую песнь военную?

Или по высочайшему зову в земли святые путь их неблизкий лежит

За святыни поруганные отмстить сарацинам неверным?

Во искупленье грехов светлую веру нести,

Ересь поганую пламенем жечь, искореняя мечом благоверным?

Нет, никогда! То разномастных наёмников банды в битве смертельной готовы схватиться за гульденов горсть,

Уйму людей истребить беспощадно!

Воинов лица угрюмы и злы, святости в них ни на грош,

Одна лишь решимость выжить с добычей иль погибнуть бесславно.

Наёмника жизнь коротка, точно хлёсткое бранное слово, пусть же яркой будет, словно буф пехотинца! Аминь.» [100 - Хельмут из Любека, «Ландскнехты», пер. Б. Собеседник.]

– Где-то так. Клёво, да? И хотя исход битвы был предрешён уже в дебюте, с того самого рокового момента, как тяжёлая конница Колонны, не внемля здравому смыслу и приказам командования, безрассудно сорвалась в пагубную для всей компании атаку, тогда же весьма изрядно, честно тебе признаюсь, всё-таки потрепала нас превосходная испанская пехота! Да-а-а-а… Тысячи три – четыре, по разным экспертным моим оценкам, в итоге братьев-ландскнехтов и бравых гасконцев остались лежать на поле брани, доннерветтер!

Знатная, по всему видать, вышла сеча! Растревоженная память генерировала бередящие кровь пароксизмы воспоминаний, вследствие чего бош, умилившись пережитым, очередной раз впал в изрядно поднадоевшее уже всем состояние сомнамбулы. Из какового, правда, его тут же весьма бесцеремонно вывели чувствительным тычком по рёбрам:

– Забодал уже, красавец спящий, тормозить ежеминутно! Принц Валиум, мазафака!

– Хорош ручонки-то шаловливые распускать! – демонстративно потёр тевтон ушибленное место. – Хулиганство, понимаешь, тут хулиганить! Холи ш-ш-шит! Сосредоточиться невозможно! – встал, прошёлся, потягиваясь, сдул пыль с «пыжилки», пододвинул платформу ближе к рамке, зачем-то погладил «Гену», словно какую диковинную животинку домашнюю, прочистил горло, с первого же раза взял нужную ноту. – Грхм! Грхм! …И вот где-то ближе уже к концу баталии, когда, значит, наша доблестная кавалерия окружала противника со всех сторон, когда прагматичные италийцы, избегая неминуемой кровавой расправы, разбежались кто куда, а злые упёртые испанцы в стаю воронью сбивались, срочно восстанавливая боевой порядок, дабы хоть как-то организованно отступить, подметил я краем глаза необычайную активность вкруг Юрия Ивановича. Да-а-а-а… Козлище Зигфрид и с ним по крайней мере человек пять-шесть незаметненько так обложили гражданина Ширяева со всех сторон и медленно, но уверенно, потихоньку, дабы не спугнуть, сжимали кольцо. А Юрка наш, думмкопф, – ты же его знаешь! – вошёл в раж, знай рубит себе пиренейцев на дрова, забыв о грозящей опасности с тыла, и не внемлет голосу разума ни шиша, словно глухарь тупорылый, понимаешь, на токовище!

– Сто! Ур-р-ра-а-а!

– Что «ура»?! Чего орёшь дурниной в самое ухо?! Шайссе! Я через тебя заикой сделаюсь! «Рубинштейн» подождёт, ему чего сделается-то? Он же железный. Чуть-чуть дорассказать осталось. Тебе, что, неинтересно? …А-а-а-а! Всё-таки интересно? Тогда слушай! Пехотинцы Наварро, к слову, несколько позже свалили-таки по дамбе в количестве около трёх тысяч бойцов, и никто из наших к ним, заметь, сколь ни пытались, так подступиться и не смогли. Без своего командира, правда, ушли. Хе-хе! Педро-то, красавчика, всё ж сластали! Прекрасные бойцы, дисциплинированные, свирепые, с фортификацией знакомы. Короче, хвалёные швейцарцы с некоторых пор отдыхают! Так-то, дрек мит пфеффер! Эволюция форева! Смена военных концепций, доннерветтер! Именно тогда, кстати, попутно заострю твоё внимание, и погиб опрометчиво бросившийся с мизерным, всего-то не более двадцати всадников, отрядом в погоню за отступающими гишпанцами молодой горячий Гастон де Фуа. Вечная ему слава! Но это всё опосля, значится, покамест же пришлось вашему покорному слуге со всех своих тщедушных силёнок просеку к Иванычу прорубать. Не так-то просто оказалось! Озверелые идальго лезли, понимаешь, и лезли, лезли и лезли! Шайссе! И всё, знаете ли, поперёк батьки норовили, хурензоны! Куда только их кастильский чёрт нёс, доннерветтер?! Спору нет, ребята способные, шустрые, умелые и в ближнем бою, тем более – в узкой свалке между повозками, утыканными к тому ж торчащими во все стороны заострёнными рогатинами, со своими короткими колющими мечами, кинжалами, лёгкими щитами супротив неповоротливых пикинёров и алебардщиков зарекомендовали себя, конечно же, с наилучшей стороны! Но… Только не в противоборстве с парой заколдованных, превосходно заточенных кацбальгеров крепчайшей золингенской стали, стократ усиленных… хм… многовековыми, без всякого преувеличения, военными знаниями и умением убивать. Никак не тягаться им было, бедолагам! К тому ж я слегка клинки модифицировал, рубяще-колющие теперь кацбальгеры у меня. Множество достойных воинов пало в тот судный день от сей длани карающей!..

– Эй-эй-эй! Тормозните-ка, пожалуйста, господин фон Штауфен! Остапа опять, что ли, понесло? Придержите коней! Пора уже на родине героя бронзовый бюст ставить? Мы, кажется, недавно совместно решили – ни шагу от темы! Куда вы, уважаемый? Так же, мазафака, чёрт-те что возомнить о себе можно! Договоритесь сейчас до своего… хм… божественного предназначения, дражайший, знаю я вас! А время-то идёт, «Рубинштейн» залит. Цигель-цигель, понимаете ли, ай-лю-лю! Страна ждёт новых героев и великих свершений!

– Пардон, миледи! Виноват-с, мигом исправлюсь! – казалось – о небеса! – старина Роланд малость смутился. – Грхм! Короче, я уж подобрался было совсем близко к цели, то есть к Юрке, как вдруг наперерез мне ломанулся, точно раненый кабан сквозь бурелом, один из подручных Зигфрида с алебардой наперевес. Как звали-то его? Тьфу, забыл! Шайссе! Чрезвычайно опасная, знаете ли, железяка! Неожиданно вышло, чуть врасплох меня не застал, хурензон! Столь злобной перекошенной рожи, кстати сказать, ни у кого из поверженных мною в тот день испанцев наблюдать не довелось, здоровьем клянусь! Представляешь, как пацана за ночь умудрились мотивировать? О-го-го! Я сначала грешным делом-то решил, мол, парень подсобить хочет. Почему бы и нет? Крепкий боец против меня тогда стоял: хороший миланский доспех, расплюмаженный, весь в перьях, явно из грандов – рыцарь спешенный. Или, может, коня потерял? Трудно сказать. Хотя навряд ли. Самому, без посторонней помощи, нипочём чучелу железному в полном обвесе не подняться, один чёрт – зарежут раньше! Однако бился крепко! Ох крепко! Такого зверюгу ещё победить надобно – изрядные, доложусь вам, умение и доблесть требуются! При каждом ударе кряхтел так грозно: «Хгы! Хгы!» Пару раз, признаюсь, довольно чувствительно ткнул мне между лат, злодеянец! Слава богу, меч тупой оказался, оруженосец небось, лодырь, схалтурил, да спасибо кольчужке, уберегла! Я-то, конечно, по-любому завалил бы двуглавую толедскую курицу, на все сто уверен, и кастилец тоже это прекрасно понимал. Отступал уже помаленьку мужчина, а его: «Хгы! Хгы!» с каждым разом становились всё менее, менее убедительными. Одно неверное движение и-и-и-и… привет! Гитлер капут! Честно говоря, убивать его вовсе не хотелось, уж больно красив, каналья, и за версту пёрло от него чертовски благородным говном! Поэтому, когда, откуда ни возьмись, словно шишка в заднем проходе, выскочил наш придурок с алебардой, я, честно говоря, ничего, кроме огромного облегчения, не испытал! В натуре – гора с плеч! У шпанца, верно, лупетки на лоб повылезли от удивления, виданное ли дело – свой супротив своего пошёл! Щепка, понимаешь, против щепки!! Где это видано? Где это слыхано? Под забралом, конечно, не разглядишь, но позволю себе малька пофантазировать. Мы с ним даже быстренько отсалютовали друг другу в знак уважения, что в битве смертельной, сама понимаешь… хм… мягко говоря, не приветствовалось. Уф! Зря Борькину минералку профукали, сейчас бы зело пригодилась! Чертовски, я тебе скажу, зело!

– Водички дать?

– Был бы тебе премного благодарен, ласточка моя! …Спасибо! …Там, кстати, глянь-ка, в комнате на шкафу сифон должен стоять и рядышком где-то коробка с баллончиками. Не сочти за труд, а? Тащи сюда, зарядим! Сдаётся мне, жаждущих прибавится вскорости. Бля буду!

– Будешь, будешь! От Судьбы, малыш, не уйти. Ею и будешь, друг-сосиска! Как пить дать!

– Ох и лярва же ты, Жанка, да на язык остра!

– Сама тащусь! Где там, говоришь, сифон-то? На шкафу? …Пятнистый Щасвирнус!

– Кто, кто?!

– Дед Пихто! Долгая история. – Назарова безнадёжно махнула рукой. – Тебе не понять, ты, видать, тоже Винни-Пуха в детстве не читал, зануда! Оба вы с Ширяевым… Сифон нашла. Его разве что слепой не найдёт! Сколько хоть воды-то наливать?

– Не более чем на три четверти! Почему не читал? Обижаешь! Там был ещё, кажется, этот… М-м-м-м… О! Диетический Щасвирнус.

– Какой?! Какой?! Ха-ха-ха! Сам ты – диетический! Рассмешил, бродяга! Это моча у Микки-Мауса диетическая бывает! Лайт называется. А Щасвирнусы, чтоб ты, Ролик, знал, в основном тра-во-яд-ные! Пей, заряжай свой сифон и давай уже закругляйся, малыш. Пора дело делать! – Жанна Сергеевна деловито сновала по кухне, крошки смахнула, чашки вымыла. – Так чем, говоришь, закончилась ваша бодяга-то, ась?

– Да-а-а-а… Пора, пожалуй… За водичку ещё раз огромное спасибо! – шумно отхлебнув, фон Штауфен утёрся рукавом. – Убивать его не стал. Обезоружил, оглушил, трупами привалил, дабы не отсвечивал, значит. Жалко паренька, в самом деле, молодой ещё! Его-то вина по большому счёту в чём, скажите на милость, ежели начальство – суки рваные?! В общем, глаза поднял, огляделся, вижу – Зигфрид, хурензон, мечется, секирой грозит, близёхонько он уже к Ширяеву, почти на дистанции удара. Секира в умелых руках, смею тебя уверить, – страшная штука! А у козлища Зигфрида, доложусь я вам, руки-то весьма-а-а умелые! Доспех, наверное, композитный не расколет, но кости переломает будьте-нате! Позвоночник в трусы ссыплется! Страх меня обуял. Не за себя, конечно же, за друга моего – Гульбария. Ну, думаю: «Пиз*ец котёнку!» – ору, значится, со всей мочи, забыв о всяких там приличиях, осторожностях: «Юрка-а-а-а!!! Осторожно, сзади-и-и-и!!!» Добавив, разумеется, для доходчивости пару фраз цветистых непечатных. У самого аж слёзы бессилия в глазах, а Юрасику пофиг всё! Только-только очередного гранда в металлолом списал, следующего раскраивает. Жестянщик, бл*дь! Вот он – момент истины! Судьбы топор уж занесён, неумолимо краткий миг предсмертного прозренья приближая, – так, кажется, у Велеречивого, – как вдруг…

«Судьбы топор уж занесён, неотвратимо близок миг предсмертного прозренья,

В душе колоколов прощальный перезвон затих, печалью полон жизни завершения,

Нет боле дум, питавших сонм забав мирских, развеянных пред хладным ликом вечного забвения,

И тень костлявая, опёршись о косу, клобуком сумрачным маячит в отдалении.