Блуждающие в мирах. Маршал Конфедерации. Книга вторая. Академия

– Темнота дремучая! Хе-хе-хе! – сотрясся тевтон в приглушённом смехе. – С палицей, а не кувалдой! А вообще-то хорошая у тебя память. Прямо на зависть некоторым!

– Не жалуюсь! Закругляемся? Ширяева бум будить?

– Тебе, что, уже стала понятна взаимосвязь глубокой модернизации имени Маракова психоконнектора Рубина с событиями под Равенной? Неужто?!

– Не-е-ет. А она вообще существует, связь эта пресловутая?

– Разумеется! С чего бы я так завёлся?

– Вот и я думаю, с чего бы? Поболтать, наверное, очень хотелось.

– Так-то оно, отчасти, так, но всё-таки…

– Хорошо, хорошо! А долго ещё?

– Что ты, что ты! – замахал бош руками. – Какой там! Самый конец уже! Феерическая… кульминация! Ты ведь её ждёшь?

– Поторопился бы маненько, дружок! Уж новый день грядёт…

«Уж новый день грядёт, восток зарёю тлеет,

Прохлада сумерек теснится зноем дня,

Вкусивши чувственных утех, тела, сплетаясь, млеют,

Нагою красотой бесстыдный взор маня.

Застыли отзвуки ночных блаженств альковных

На скомканных в соитии простынях,

Печать Венеры – поцелуй нескромный —

Улыбкой замер предрассветной на устах.

Пускай сегодня всё пойдёт неровно,

Фортуну клясть не стоит сгоряча.

Восславим дар Судьбы – страстей огонь любовных —

И станем дальше жить, в себе его храня.» [112 - Юлия Дии, «Утро любовников».]

– В общем… Дальше, чтоб ясно было, до какого-то момента будто туманом всё окутано. Шли куда-то, неведомо куда, от кого-то чем-то отбивались, снова шли, брели, отбивались. Солдаты падали изнемогшие, раненные мёрли пачками, словно… – судорожно сглотнул, даже голос, казалось, дрогнул слегка, – понимаешь… словно свечи на ветру гасли… Шайссе! Непонятным образом в руках вновь оказались привычные мои короткие мечи, позже выяснилось – Борька, молодчина, подобрал в свалке, сохранил, после сунул мне. И ты, верно, сильно удивишься, но я этими коронными кацбальгерами, находясь в каком-то полуобморочном, бессознательном состоянии – зомби фактически, ни хрена ведь не соображая! – уйму народу тогда погубил!

– Вовсе не удивлюсь, мой дорогой! А вы, однако, чертовски сантиментальны, гражданин фон Штауфен! – погрозила она пальчиком кокетливо. – Неожиданно, честно говоря, весьма неожиданно!

– …Окончательно пришёл в себя, если можно так сказать, уже много позже, когда уставшие, просто вкрай измученные, мы наконец-то добрались до маленькой разорённой, напрочь вымершей деревушки – Молиначчо. Даже бездомные собаки, верные фанаты войны, и те её покинули с тоски! Представляешь? Фак! Ни единой живой души! Из местной живности, само собой разумеется, ни кошечки, ни мышки! Толпы молчаливых, изодранных в кровь, угрюмо отступающих камбрейцев, естественно, не в счёт! Не эндемики, хе-хе! Шахер-махер, понимаешь…

Роланд встал, потянулся, вытянув перед собой руки, три-четыре раза крепко сжал пальцы в кулаки, затем некоторое время массировал уши, почесался где нужно, медленно подошёл к окну. Восток и правда зримо уже тлел зарёю, но спать почему-то совершенно не хотелось. Вероятно, оттого, что где-то там в полутьме комнаты – шайн он ю крейзи даймонд [113 - «Shine On You Crazy Diamond» (вульг. рус. Сияющий блеск твоего безумного бриллианта) – композиция английской прог-рок-группы Pink Floyd с концептуального альбома Wish You Were Here (1975).] – поджидала, затаясь, обворожительная Жанин Сергеевна, и в свете последних событий хорошо бы уже призадуматься, как с наименьшими имиджевыми потерями выкрутиться из сложившейся непростой, скажем по-роландовски, аховой ситуасьён, не ударив притом в грязь лицом перед ней самой и не предав, с точки зрения общепринятого, разумеется, моралите, друга своего – Гульбария, вероломно переспав с его любимой женщиной. «Моргенрот мит реген дрот [114 - Morgenrot mit Regen droht (нем.) – Утренняя заря дождём грозит.]!» – пробормотал фон Штауфен, пытаясь высмотреть в пламенеющих небесах хоть какую-нибудь подсказку, намёк, указивочку. Довольно быстро придя к весьма неутешительному выводу о тщетности этих своих попыток, вздохнув с лёгкой грустью, вернулся к прерванному разговору:

– Э-э-э-эх! Ещё не спишь? Слушаешь? Ну, ладно. Французы меж тем, осознав, наконец, абсолютную бесперспективность преследования разбежавшихся по окрестным куширям, неплохо, отметим, ориентирующихся на местности, солдат неприятеля, благоразумно вернулись под стены многострадальной Равенны, дабы оплакивать гибель командира, весело пировать, убивать, насиловать и, соответственно, грабить. Что, в свою очередь, позволило злобным испанским недобиткам чутка передохнуть, расслабиться, зализать раны, а некоторым индивидам заодно и по злосчастному Гастону де Фуа малость взгрустнуть. Но… Может, оно кому что и довелось, только как раз-таки не тем самым хорошо известным тебе троим бедолагам! Здесь особая статья! Кто бы сомневался, дрек мит пфеффер! Не успели мы свои смертельно уставшие жопы хоть как-то куда-то прислонить, гляньте-ка, оба-на! Все флаги в гости к нам! – взвод итало-шпанских пехотинцев пришлёпал: будьте добры, быстренько пожалуйте-ка к некоему важному сеньору на толковище, и пошевеливайтесь там, говорят, господа ждут-с и сильно не в духе, фикен его! Оно и понятно, будешь тут не в духе, когда звездюлей только что огрёб по самые тестикулы! Холи ш-ш-шит! До утра, что ль, подождать не мог?! Хурензон, доннерветтер! К сожалению, мало-мальски приемлемых альтернатив в среднесрочной перспективе, сама понимаешь, не просматривалось, пришлось тащиться. Благо недалече оказалось. Сопровождали нас… Гм! Или конвоировали? – чёрт их разберёшь! – без хамства, но и дружелюбия особого не проявляли. Так, в полнейших смутных непонятках, и доставили ко двору господскому, единственному, наверное, чудом уцелевшему строению в округе. Грхм!

– Ролик, милый, м-м-м-м… – проговорила Назарова в глубокой задумчивости… – Я вот всё никак в толк не возьму… Что значит – «огрести по самые тестикулы»? Как это вообще физически, так сказать, в натуре выглядит, а?

– Хорош уже воду мутить, Сергеевна! Дурочку выключи! Впервые слышишь, что ли?

– Нет, конечно, но когда-то ж надо разобраться, наконец!

– Сходи во время самоподготовки на Кафедру русского языка, там тебе разъяснят. Недосуг сейчас ахинеей всякой заниматься! Меня понимаешь?! Холи ш-ш-шит!

– Злой ты, дядя фриц, и неженственный!

– Злой? Я?! Чья бы бурёнка мычала, Мисс Сама Доброта! Слушай-ка лучше сюда. Грхм! Короче, впустили нас почему-то одних, пехотинцы, все как один, снаружи остались. Мне тогда это дюже странным показалось! Дальше точно в дешёвом рыцарском романе, хе-хе! …Посреди единственной комнаты, – зажав нос пальцами, голосом Лёни Володарского [115 - Леонид Вениаминович Володарский (20.05.1950 г.) – всенародно любимый советский и российский переводчик, писатель, радиоведущий.] прогнусавил фон Штауфен, – служившей исконным хозяевам, судя по всему, и спальней, и кухней, и гостиной, и всем-всем-всем, включая… м-м-м-м… нетрудно догадаться, сортир, за огромным грязным, грубо сколоченным столом в круге мерцающего света одинокой свечи, бессильно уронив голову на руки, сидел рыцарь, облачённый, как все-все-все уже, наверное, догадались, в прекрасный миланский доспех. Из стоявшей перед ним простецкой глиняной лохани изящно торчала вчистую обглоданная баранья косточка. Настолько вчистую, словно, добытую археологами из самых глубинных недр земных, само Его Величество Время в течение долгих тысячелетий обтачивало и отбеливало её. Н-н-нда… Ба-а-а-а! Какие люди! Я ещё гербы толедские в полутьме как следует не разглядел, а уж понял, кто передо мной, как лист, понимаешь, перед травой!..

– Одного лишь понять не могу! Ха-ха! – прыснула в кулачок насмешница Жанна Сергеевна. – По каким таким ярко выраженным гендерным признакам, позвольте полюбопытствовать, вы его, батенька, идентифицировать-то умудрились, а?! Он, что же это, как вы намедни в доблестных подвигах своих гераклических расписывали, всё такой же… м-м-м-м… расплюмаженный, что ли, был? Прикид узрели знакомый? По всему выходит, так прямо в шлеме с пёрьями, варежках железных на стол и рухнул, неряха? Типа с дуба?! Или, может, по косточке большой берцовой обглоданной определили?

– Откуда в вас столько желчи, милейшая Д’Жаннэт, а? Ну вот откуда? Я так, между прочим, не Сниф, сударыня, свои зарубки боевые от других мартышек-то уж точно могу отличить!

– А-а-а-а, зарубки…

– Бэ-э-э-э, они самые!

– И вы туда же, Роланд? Взрослый дядечка, а ведёте себя, как…

– Как вы, Жанна Сергеевна, всё как вы. Иногда ведь, согласитесь, и пошалить не грех!

– Ха! Да ежели б вы хоть половиночку, пусть треть, четвертинку делали как я, милостивый государь, шалили, так сказать, уверяю вас, из постели бы моей вообще не вылезали! Каждый миг интимной со мной близости словно рыба воздух ртом хватали бы! И вообще, должно отметить, почаще грешить не мешало б вам, уважаемый! Ладаном, знаете ли, что-то зело в последнее время подванивает! Мазафака!

– Гм! Чем тут и от кого подванивает, ещё принюхаться надобно… М-м-м-м… Короче, закрыли темку ароматную! Но мне отчего-то кажется, он бы тебе очень понравился, этот самый рыцарь образа малость печального. В твоём вкусе мужчинка.

– Кто? С чего ты взял?

– Ну-у-у-у… Во-первых, совсем ещё молодой парень оказался. Разумеется, звук гремящего об нас на все лады железа взбодрил-таки юношу. Странно было бы чего-нибудь другого ожидать, да? Во-о-о-от, значится… Голову бедняга еле-еле оторвал от стола, тяжелы, видать, думы окаянныя! Гляжу – ух ты! – Борькин или даже Юркин ровесник! Годков эдак двадцать пять – тридцать, пацан, короче, сопливый! Не ожидал-с, никак не ожидал-с! Бился-то прям как взрослый! Орёл, думм его копф! Помнишь, упоминали его вскользь? «Хгы!», «Хгы!». Он самый как раз и был. Слава богу, от мокрухи уберегло! Я в душе аж перекрестился, хоть и нехристь. Огромное облегчение испытал, поверь, животом клянусь!

– Интересно, Ролушка, у тебя с животом получается, тьму народу в окрошку, по ходу пьесы, нашинковал и вдруг ни с того ни с сего креститься вздумал?! Приспичило, блин корявый! С чего бы это? Внезапный приступ человеколюбия колбаснул? Ага! Ха-ха-ха! Обхохочешься!

– Ага, не ага, объяснений тому нет у меня. Значит, по жизни так надо было. Во-вторых… Что ещё сказать? Фигура хорошая, атлетичный весь из себя такой. В общем, по моему разумению, весьма симпатичный молодой человек…

– Атлетичный? Пуф-ф-ф! Сквозь железо разглядели? Янки вона тоже, когда щитками обвешаются, точно бешеные армадиллы, и местный свой футбол дурацкий исполняют – жалкое подобие регби, понимаешь, с виду все, как один, – Шварценеггеры-терминаторы, а разденутся, так и глянуть не на что! Одни понты! Иное дело – регбисты! Богатыри – не вы! Олл Блэкс форева! Тут такая штуковина, значит… Внешность юноши для интересу, что ли, описал бы, сказитель хренов! Да хоть бы лицо. Словарного запаса, надеюсь, хватит?

– Без сомнения, моя госпожа! Просто словоблудием худо владеем мы. Но я буду очень, очень постараться! Хоть и хренов. Грубиянка! Хм… Внешность? Это, наверное, можно, дело нехитрое. Для начала представь себе слегка удлинённое, типичное лицо жителя Пиренейского полуострова – испанца или, скажем, того же португальца. М-м-м-м… Что значит типичное? …О! Рембрандта читала?

– Кого, кого?! Мазафака! Ты чего гонишь тут, парниша?!..

– Хе-хе! Простите, бога ради, миледи, оговорился! Сервантеса, конечно же! Как правило, на первой странице любой книжки этого господина его же портрет и красуется. На фронтисписе. Есть такое умное слово. Вспомнила? Да не слово, дурындасинка, Сервантеса примерное обличье! Во-о-о-от… Только у него борода клинышком, козлиная такая, и усики садистские противненькие, а у сидящего за столом гражданина – не шибко длинная, зато окладистая и по всей морде лица. Нос, значится, в отличие от горбоносого Мигеля-то нашего Сааведры, прямой и крупный. Глазищи воловьи, но без поволоки, глубокие, дерзкие! Жёсткая складка промеж густых бровей. Да уж, решительный, видать, господин! Губы довольно крупные, чувственные, и вообще, облик имел, скорее, горячего необузданного мавра, нежели аристократически утончённого испанца. Ну… Где-то так. Понравилось?

– По правде говоря… как-то всё не очень… конкретно, что ли…