Блуждающие в мирах. Маршал Конфедерации. Книга вторая. Академия

То наш удел – сверкнуть во тьме ночной, подобно мотылькам, кружащим над свечой…» [101 - Ароон Велеречивый, из «Думы о печальном», пер. Б. Собеседник.]

– …Черной молнии подобный, человек из ниоткуда, демон гордый, черный демон бури – р-р-раз! – вжик, вжик, и окоротил к ебеням лапищи грязные собаке паршивой – Зигфриду! А следующим страшным ударом вообще раскроил череп его дурацкий! Точно гнилой орех, будто и шлема никакого не было. То Борёк, подобно буревестнику, налетел, пену волн кровавых грозным Цвайхендером срывая! Доннерветтер! Мазафака! Лех к ебен*мать! – замер на секунду Роланд, словно бы запнулся. – Борёк… О-о-о-о! – снова покатился. – Ну ты же его знаешь! – вообще парень способный. Со стороны глянуть, так ни то ни сё! Ни деду чарка, ни бабке огурец! Мелкий, угловатый какой-то, неказистый. Носяра еврейский тот ещё, что твой флюгер, из-за спины видно – парусит на ветру. Росточком опять-таки не вышел, чуть выше собственного двуручника будет, и в состоянии относительного покоя, сама прекрасно знаешь, не страшный вот ну ни капельки! Скорее – кумедный… Гм… Покуда мечищем своим длиннющим размахивать не начнёт… Тут уж прячься не прячься, всё одно – капец! Крышу сносит вчистую, сенокосилка ходячая, бл*дь! Энерджайзер! Да ещё рожу таку корчит – мухи дохнут на лету! И ревёт. Да-а-а-а! Словно дикий зверь разгневанный, эдакий голый вепрь Ы [102 - Вепрь Ы – мифическое животное из фантастического романа Аркадия и Бориса Стругацких «Трудно быть богом».], знаешь так: «Хгра-а-а-а! Хгра-а-а-а!»…

– Чего разорался-то, зверюга?! Ширяева, что ли, будить пора?

– Вот, вот! Юрец тоже его в гневе зело опасался. Тэ-э-экс, значится…

– Голый вепрь Ы? Выдумаешь тоже, прикольщик! Операция «Ы», слышала о такой, знаю, но вепрь, да к тому же голый… Ха-ха! Извиняйте, дядечка!

– Ты Стругацких хоть что-нибудь читала?! Видимо, нет, двоечница! И вообще, дальнего родственника Пятачка, значит, – пусть о-о-очень дальнего, но какая, собственно, на х*й разница? – «Посторонним В» могут звать, а «благородный вепрь Ы», пущай и голый, по-твоему выходит, не имеет права на существование?! С чего такая дискриминация?!

– М-м-м-м… С чего? Даже и не знаю я…

– Тоже мне! Не знаете, мадемуазель, так и не говорите! Диссонанс только в общение вносите, понимаешь… гм… когнитивный, так сказать. Да-а-а-а… Имейте терпение выслушать до конца, юная леди, там уж рассуждайте сколь вам заблагорассудится! Ферштеен? Абгемахт? …Зер гут! – Роланд вставил баллончик, плотно завернул крышку сифона, вода тут же забурлила. – Можно уже продолжать, да? – некоторое время, дебиловато ухмыляясь, созерцал весело снующие туда-сюда пузырьки. – …И всё бы ничего, может, прокатило, ежели б какая-то сука сей же момент визгливым таким, паскудным, но чрезвычайно громким голоском не проверещала: «Измена, измена!» У меня, честно признаюсь, аж волосы на спине под кольчугой зашевелились в недобром предчувствии! «Измена!!!» – тут же взвопили добрых пара десятков сипло-горластых глоток. И началось самое страшное, поскольку все вокруг, тут же оставив в покое своих гишпанских визави, остервенело бросились на нас, холи ш-ш-шит!!! Что, скажите на милость, бедным несчастным курсантам делать оставалось? А?! Альбтраум, блиать! Пришлось отбиваться, фикен их всех! От своих-то! Мдя-а-а-а, обстановочка… Мы, справедливости ради отмечу, поначалу миндальничали, старались насмерть никого не убивать. Ей-богу не вру, вот те крест! Руки-ноги ломали, зубья, бошки расшибали, но не насовсем. В общем, причиняли увечья средней тяжести, пытаясь при том ещё и разъяснительную работу средь тёмных солдатских масс вести, типа: «Вы что, братцы, озверели, что ли?! Мы же свои, одна банда! Жрали с одного корыта, срали, можно сказать, под одним кустом! Хватит уже юродствовать, остановитесь!» И что вы себе думаете? Ещё злее насели, твари! Настырные такие, наглые, рычат, склабятся, железками своими в глаз, понимаешь, норовят тыкнуть! Помогите-е-е! Хулиганы зрения лишают! Короче, начало припекать, накалилась атмосферка-то зело возле нас, нервишки, того и гляди, сдадут! Вдруг – ты не поверишь! – над полем итало-испано-германо-французской, даже чутка швейцарской брани разнеслось эдакое славянско-залихватское: «От винта, суки-и-и! От винта, бл*ди-и-и!» «Ни фига се! – недоумеваю. – Что ещё за фортели?!» Славянской, тем паче – кацапской мовы отродясь не слыхивали здесь, о бл*дях – тем более! Гляжу, Борёк, бешено вращая мечом, страшен, точно чёрт, как его, собственно, в разных там мифах и легендах седой старины малюют, «косилку» свою знаменитую на полную мощь врубил. «Ну, – думаю, – доигрались шванцы [103 - Der Schwanz (нем.) – х*й, хвост, мудак.] на скрипках! То есть в войнушку! Вот он, пиз*ец вам всем, и он, вполне ожидаемо, пришкандыбал!» Я ещё додумать не успел, а неподалёку уж привычно взревело: «Хгра-а-а-а! Хгра-а-а-а!», раздался ужасающий лязг, и тут же визг поднялся несусветный, будто свинью резали. Гм! Может, её… то есть красавца какого-нибудь и резали… О-о-о-о, как всё запущено, господа хорошие, мы же вас предупреждали! Слышу, перекрикивая жестокую сечу, Юрка откуда-то сбоку орёт истошно: «Не сметь! Отставить своих херачить, Вольдемарыч! Не сме-е-е-еть!!!» Да куда там, поздняк метаться! Аннушка, фикен её, уже купила подсолнечное масло, и не только ведь купила, но и разлить умудрилась, мандатра косорукая, и Боря неистово принялся за свою кровавую жатву! Очень, знаете ли, мадемуазель, напоминало рубку сахарного тростника. Довелось как-то наблюдать… Бывали-с на Кубе когда-нибудь? …Нет-с? Советую посетить с оказией, замечательная страна! И бл*ди красивые дешёвые… Прошу пардону, вырвалось! Не примите на свой счёт, сударыня!

Но Назарова больше уже не перебивала, слушая, словно зачарованная. Увлеклась всё ж девушка! Фон Штауфен, про себя отметим, тот ещё рассказчик, косноязычный до одури, но иногда ему, согласитесь, всё-таки удаётся слушателей увлечь. Ох удаётся! Особливо когда речь заходит о технологии уборки сахарного тростника на Кубе. Хе-хе! Да так, чтобы никто боле закругляться даже и не предлагал!

– Во-о-о-от, значится… Испанцы меж тем, весьма разумно воспользовавшись подарком судьбы в нашем лице – счастливо подвернувшейся возможностью свалить, похватали манатки под шумок и быстренько замельтешили клюшками к дамбе. Кто двумя, кто на одной поскакал, кто ползком. В какой-то момент так случилось, что оказались мы с Юрасиком на расстоянии громкого слова и никто нам особо не докучал: ни свои, одномоментно ставшие вдруг чужими, ни чужие, коих мы весь день колбасили нещадно, а теперь вот провожали взглядами с глубочайшим, надо признать, сожалением. Даже парой фраз перекинуться удалось, разумеется, на повышенных тонах:

– Что делать будем, командир?!

– Мочить гадов!!!

– Офонарел, Юра?! Мочить?! Кого?! Каких гадов?! Их, поди, ещё тысяч двадцать пять осталось, если не больше! Обмочимся, холи ш-ш-шит!!!

Пока суд да дело, завалили ещё парочку особо назойливых претендеров на почётное звание «Царя горы».

– Твоя правда, валить отсюда надобно! По компасу!

– Куда валить-то?! – пришлось кому-то на всякий случай в горло ткнуть мизерикордом, уж больно морду свирепую корчил. – Валить куда, спрашиваю?! Шайссе!!!

– Куда?! Куда… Куда лезешь?! Ур-р-род! Н-н-на те!!! – на Юрку тоже опять поднасели. – Короче, к дамбе драпаем вслед за шпанцами!

– Ты в своём уме?!

– В своём, бл*дь, будь спок! …Боря-я-я-я! – взревел Ширяев, точно болид «Формулы-1» на старте. – Заканчивай там вошкаться! Быстро сюда! Слышь?! Бего-о-ом!!! …Чего, чего?! – далее следовала пятиэтажная тирада, смысл коей, уверен, всем понятен, однако повторять её не след, уши отвянут. – Ты слышал, недоумок?! Сваливаем к ебеням!!!

Гм! Похоже, Боря наконец-то услышал, ебуки, видать, подействовали. Н-н-нда… Кошмарное «Хгра-а-а-а!» перестало удаляться, затем оно приблизилось, и вскоре мы увидели нечто сугубо бесчеловечное, напоминавшее, скорее, вытащенный из чаши, вращающийся на приличных оборотах блендер, без устали перемалывающий в крупный фарш всяку зазевавшуюся на его пути активную протоплазму. С ног до головы в кровище, прокопчённый, грязный до неузнаваемости Вольдемарыч являл собой зрелище весьма зловещее, ежели не сказать – попросту жуткое! Оскал звериный, пена кровавая на устах, слюна ядовитая брызжет во все стороны, глаза горят дьявольским огнём, без преувеличения – ифрит – исчадие адово! Рык ещё этот его, леденящий душу… У-у-у-ух! Мороз по коже!

– Мужики-и-и! Азохн вей, товарищи бояре! Опять трое в одной лодке?! Аху шармута! Погодите-ка, я щаз-з-з… Хгра-а-а-а! Хгра-а-а-а! Не считая! Стаи! Поганых! Собак! Ферфлюхтер швайн! Хгра-а-а-а!!! Сабатуха-а-а-а! Кус имма шельха!!! [104 - Непереводимая игра слов.]

Ой-ля-ля! Присоединяйся уже скорей, дружище! Из тех редчайших случаев, когда встреча с Борьком искренне радовала. До слёз! Признаюсь, чуть не всплакнул от всколыхнувшихся во мне чувств! Веришь, Сергеевна? Чтоб я сдох! Не дождётесь. Так встали мы спина к спине ужасно разъярённые, доведённые до отчаяния, а потому смертельно опасные, и никто довольно долго не решался к нам приблизиться. Уф-ф-ф!

Роланд перевёл дух. Переведём и мы. Весьма живописно, не находите? Или живокакно? Хотя, конечно же, хм… какатум нон ест пиктум [105 - Cacatum non est pictum (лат.) – Насрано – не значит разукрашено.]… Курите, если есть что. Или не курите. Флюорография будет чистенькой, зато что-нибудь да отвалится. О! Печень, к примеру! Может, они, почки. Шутка, конечно, глупая, но почему-то большей частью именно так в жизни и происходит. Хе-хе! Неотвратимо, казалось бы, глупо.

– К тому времени французы вовсю уже хозяйничали на разорённых вражеских позициях. По-моему, мы где-то уже об этом упоминали, тебе не кажется? – вопрошающе почесал затылок фон Штауфен. – Нет? …Гм, странно! Я отчего-то был уверен… Ну да ладно. В общем, полегчало маненько. Битва перестала быть тем сосредоточием действий и компетенций, когда исход сражения в большей степени зависел от таланта и искусства полководца, расторопности, исполнительности его командиров, нежели фатального, изначально неравного, расклада сил. Баталия рассыпалась теперь на отдельные междусобойчики, подобно догорающему костру вспыхивая, искря очагами яростного сопротивления разрозненных групп взгорячённых битвой рубак, никак не желающих сдаваться на весьма, весьма сомнительную, должно отметить, милость победителей…

Ни дать ни взять – лекция по истории войн Средневековья. Взгляд его блуждал отчуждённо, голос стих, дыхание ровное, пульс в ритме, речь неторопливая, внятная. Куда только привычное косноязычие подевалось? А где жестикуляция, точно мельница ветряная? Где, скажите на милость?! Чудеса, да и только!

– …Довольно-таки активно там-сям посвистывали ещё смертоносные арбалетные болты, временами слышалась аркебузная трескотня и даже изредка грохотали полевые кулеврины, но всё это с некоторых пор возымело характер, скорее, бессистемный, нежели подчинялось чьей-либо железной воле. Небольшие группки опьянённых победой, вкусом крови, неутолимой жаждой убивать и грабить псов войны рыскали по изрытому, горящему, залитому кровью, устланному мёртвыми и умирающими, рыдающими, обезумевшими от нестерпимой боли телами полю, настигали и с упоением рубили на куски спасающихся бегством рассеянных солдат противника, жестоко добивали раненных и тут же беззаботно мародёрствовали. Недалече, метрах, наверное, в двухстах, может, чуть далее, французская кавалерия настойчиво пыталась затоптать довольно значительный отряд на удивление организованно отступающей кастильской пехоты. Всё безуспешно. Шпанцы свирепо огрызались, делали «ежа» и вообще вели себя вызывающе нагло, словно и не побеждённые вовсе. Промеж разбитых, утыканных пиками, рогатинами, смрадно чадящих «боевых» повозок Наварро метались осиротевшие тяжеленные бронированные рыцарские кони, сшибая, втаптывая в раскисшую луговину контуженных и ослепших. Раненный, воя обезображенным беззубым ртом, лез с мизерикордией на раненного и лишь убиенные вели себя более-менее пристойно – лежали себе, валялись, уставившись незрячими глазницами в пронзительно голубое весеннее небо. Меж тем, похоже, молва о нашей «измене» людской волной докатилась-таки до отцов-командиров. Нда-а-а-а… Шутки, судя по всему, кончились. Потому как от атакующей испанцев конницы вдруг отделился небольшой, копий эдак двадцать, отряд и бодрой, насколько позволяла захламлённая войной местность, рысью припустил в нашу сторону. Первым весьма озабоченно среагировал, как это ни странно, не рассудительный Ширяев, а извечно взбалмошный Борёк:

– Похоже, нам вскорости-таки сорганизуют небольшой, но горячий тепель-тапель, товарищи бояре!

– Чего, чего?! Говори яснее!

– Люлей ввалят увесистых, вот чего! Ейзе мааффан, кус марттабук! – смачно выругался на каком-то одному ему понятном арабо-израильском диалекте и продолжил уже на более-менее привычном идише: – А фишкнэйдл зол дир штэлн ин халдз [106 - Чтоб рыбный тефтель застрял у тебя в глотке! (транс. с идиш)]! Фальцан!

Поигрывая мечом, Вольдемарыч диковато озирался вокруг, словно ища, куда бы смыться, да пошустрее, куда бы зарыться, да поглубже… Почувствовав скорую подмогу, недруги осмелели, лезли со всех сторон, рычали, зубы скалили, но пока, слава богу, опасно сближаться побаивались.

– Так, Юрец, слушай меня сюда. Трёх, максимум четырёх железных балбесов мы с тобой, без сомнения, завалим! – Борька явно нервничал. – А дальше? Дальше что?! Сам же прекрасно понимаешь, не устоять нам вдвоём против кавалерии. Сметут, кус ахтак!

– Трое нас!

– Трое?! Да куда там этому Васе Шмулензону-Саксонскому с ножичками перочинными поперёк тяжёлой конницы-то переть? Смеёшься?! Затопчут, в панцирь пукнуть не успеет!

Меня, конечно же, что и говорить, малька покоробило сугубо хамское заявление товарища Пионера, но я смолчал. Ибо его правда: с короткими мечами шансов против кавалерии – ноль целых и дли-и-инный нолик в периоде. Я уж алебарду какую-нибудь подлиннее присматривать начал было, благо множество их валялось вокруг бесхозных, да не силён, к стыду своему признаюсь, в этой дисциплине. Интересно, кто из ребят придумал дурацкое: «в панцирь пукнуть», а? Не в курсе? Юрасик проснётся, надо бы поинтересоваться. Во-о-о-от… И здесь, ты знаешь, о мирикал! Удивительное рядом! – снова вмешалось Его Величество Провидение, который уже раз за сегодня, в лице затеявших вдруг по нам смертоубийственную пальбу, странным образом уцелевших доблестных папских аркебузиров. Откуда взялись? Из какой арш повылезли? Загадка века, доннерветтер! Стреляли, кстати, грамотно, несмотря на нервозность ситуации, довольно прицельно. Раздался громкий, характерно для аркебуз трескучий, дружный залп и вслед за ним с небольшим промежутком ещё один. Ряды нападавших тут же значительно поредели, точно опята ножом срезало! Хвала Всевышнему, из нас ещё никого не зацепило, вот геморрой бы вырос, чью-нибудь тушку стонущую раскормленную на горбу по бездорожью-то таскать! Юрку в спину шваркнуло разочек вскользь рикошетом, да и только. «Ложись!!!» – зычно гаркнул Ширяев, подняв фонтан брызг, заваливаясь мешком в ближайшую лужу. Ну что за человек? На ровном месте и то всех в округе говном умудрился обдать! Аккуратнее, что ли, нельзя? Шутка. И почему это, интересно знать, возле моего чувствительного носа вечно оказываются чьи-нибудь вонючие дохлые ноги, а?! Ответьте, плиз! Знаешь, чем пахнет смерть? Именно так она и пахнет: грязными мёртвыми ногами! Фу!!! Буль ш-ш-шит! Вспоминать тошно! Это я уже серьёзно, если что. Честно говоря, никакой особой команды вообще не требовалось, ибо мы с Борькой давным-давно уж прилегли рядышком и, опасливо выглядывая из-за кочки в сторону внезапно возникшей угрозы, теперь ванны вот принимали промозглые грязевые. Оченно полезно в начале апреля пусть и довольно тёплого! Настоятельно рекомендую! – Роланд нездорово поёжился, как бывает с бывалыми рыбаками после малоприятного барахтанья в глубокой полынье. – Причём переоценить своевременность очередного вмешательства высших сил в наше плачевное, на тот момент, я бы даже сказал, практически безвыходное положение просто-таки невозможно, потому как вся свора этих самых, выражаясь Бориными словами, ферфлюхтер… хм… швайнов, сей же момент оставив нас в покое, решив, видимо, – вполне, к слову, разумно, да? – что далеко нам один хрен не уйти, разъярённо бросилась на аркебузиров, ибо, авторитетно заявляю, не было у ландскнехтов более злейших вражин, нежели всякого рода стрелки и метатели. Особенно огнестрельные! М-м-м-м… Да! Чуть не забыл! И ещё швейцарских наёмников тоже в плен старались не брать. Недолюбливали ребята друг друга. С чего бы? Гм… В сущности, ежели призадуматься, какая на фиг разница? Лишь бы нас не трогали! А вот с этим-то как раз регулярно всяческие неувязочки, понимаешь, возникали и, как ни странно, возникают. Нда-а-а-а, обстановочка сложилась… Дрек мит пфеффер!

– Мужики-и-и! – Юрец, как всегда, впереди на вороном коне. – Слушай мою команду! Ползком до ближайшей телеги марш! Не отставать, сукины дети, коли жизнь дорога!

И мы поползли… Холи ш-ш-шит! Я эти пятнадцать – двадцать метров никогда не забуду! В трёхчетвертном доспехе и вертикально-то передвигаться не особенно удобно, горизонтально же, ползком, да ещё по грязи, да по трупам неживым и полуживым, когда всё своё с собой тащишь: мечи, палицу… Ух! Боже избави! Врагу не пожелаешь!..

Под впечатлением от услышанного Жанне Сергеевне, натуре восприимчивой, с богатой фантазией, ну очень живенько представилось, как же это замечательно! – ползая по полумёртвым телам, слышать стоны их, ощущать предсмертное надсадное дыхание, отчего невольная внутренняя дрожь охватила её и стало зябко, словно стужа зимняя за воротник вползла.

– …Возле повозки и вправду образовался эдакий затишок, не считая тучного доппельзолднера [107 - Вооружённые, как правило, двуручными мечами ландскнехты, так называемые мечники, за двойное жалование сражающиеся в первых рядах.], чуть поодаль, метрах, наверное, в пяти, подмявшего под себя раненого аркебузира. «А-а-а-а-а!» – страшно выл пехотинец, тряся окровавленной клочною бородой, дико вращал единственным, оставшимся невредимым, безумным глазом и монотонно бил, бил, бил рукоятью тяжёлого кинжала в лицо поверженного обессилевшего стрелка. Несчастный лишь вяло отмахивался, охая, скулил и хрипел, захлёбываясь собственной кровью. Тогда с удивлением поймал себя на мысли, как наблюдаю за происходящим без всякого сострадания, буднично, словно так и надо, более того, даже с каким-то глумливым злорадством! И я отчего-то уверен, окажись кто-либо из нас троих на месте мечника, поступали бы если не аналогично, то, за себя уж точно со стыдом признаюсь, весьма, весьма схоже. Вроде того сам виноват, сучёныш, поделом тебе!

В том, верно, и заключается расчеловечивание хомо сапиенса, неминуемо оскотинивающегося на войне до состояния прямоходящего мерзавца – в патологической чёрствости, абсолютной безжалостности, безучастности к чужой боли и мучениям. Тем паче после тяжёлой безвозвратной утери любимого глазика. Или ещё чего-нибудь… хм… поценнее. Шайссе! Между тем бесноватый ландскнехт, устав, видимо размахивать руками, отрезал едва живому итальянцу уши, отчего тот бодро сучил ногами и даже нашёл в себе силы жалобно кричать.

– Уймите же его наконец кто-нибудь! – не выдержал сердобольный Ширяев.

– Сам сходи да уйми! Только подумай наперёд хорошенько, оно тебе надо? – прислонившись устало к единственному уцелевшему колесу, Борёк достал из шлема мятую пачку сигарет. – Кто-нибудь желает, бояре?

Закурили. К счастью, огниво не отсырело. Хоть что-то сухое! Судя по всему, папские ребята перезарядились, аркебузы вновь громко и весело затрещали. Одноглазый к тому времени уже выковырял горемыке остатки расплющенных глаз, разорвал рот руками и лишь теперь милосердно медленно резал хрипящее горло.

– Пойду-ка я грохну этого ублюдка! – зарычал Юрасик, хватаясь за меч. – Достал уже, каз-з-зёл! Мамой клянусь, достал!

– Успокойся, Юр! Не лезь под пули! – чуть показавшись из-за спасительной телеги, Вольдемарыч с тревогой высматривал, выслушивал наступившее относительное затишье. – Как пить дать, второй раз пальнут! К бабке не ходи! И потом негоже у стервятника законную добычу-то отбирать. Заслужил, кус раббак! Поглядел бы я, как, скажем, кто-нибудь из нас на его месте себя повёл, мишуген поц! – невесело усмехнулся Пионер. – Может, это тот самый аркебузир, что глаз ему вышиб, кто знает, а? Вообще-то, ежели кто подзабыл, на всё воля Божия. И не важно, имя его Иегова, Иисус, Будда, Аллах, Кришна или там какой-нибудь, скажем, Амон-Ра. – Философствовал Борёк, покуривая. – Животворящее начало, оно ведь всеединое, согласитесь. Живодёрное, соответственно, по логике вещей – тоже. И коли суждено мучиться макароннику перед смертью, значит так тому и быть. А толстый садюга… Гм! В чём вина наёмника? – всего лишь слепое орудие в руках божьих, дружище. Он своё вскорости и без нас получит. На жалком подобии идиша, повторюсь, – ин аллем дем виллем готтес, гражданин фон Штауфен [108 - От In allem dem Willen Gottes (нем.) – Всё в руках божьих.]! Придёт время, будь спок!

«А-ха-ха-ха-ха-а-а-а!» – воздев руки, невидящий глаз к небесам обетованным, восседая на трупе поверженного врага, победно, счастливо, точно ребёнок, смеялся ландскнехт, и кровь, пот, слёзы текли по обезображенному лицу. Почти сразу же прогремел дружный залп, и вездесущая неутомимая аркебузная пуля размозжила бедняге череп. Мы молча переглянулись.

– Борис, вы меня иной раз просто пугаете! Колдун-кликун, бл*дь! Может, ты цыган, а не еврей? Хотя у вас тоже… своё колдовство… это… каббала… – Юра осторожно выглянул из-за повозки. – Та-а-а-ак… Молодцы граждане ватиканцы! Пехоту почти всю положили. Уже неплохо. Да-а-а-а… А кавалерия? Ничего не понимаю… Были же конники! – опрометчиво поднялся почти во весь рост. – Ага-а-а-а! Вот они, гниды, где! Хорош прохлаждаться, курортнички! Вскочили быстренько! И побежали, побежали! Самое время, пока наша доблестная кавалерия на аркебузиров наехала! – одним движением сгрёб нехитрый скарб. – Очень надеюсь, первые номера всё же успели перезарядиться… Банды! – уже на бегу орал Ширяев. – Банды срывайте к ебеням!

Бегом, конечно же, было несколько сподручнее, нежели ползком, но тоже, осмелюсь утверждать, миледи, не утренняя прогулка по набережной Сены. И даже не вечерняя! Мы как-то на сборах кросс с полной выкладкой по пересечённой местности в противогазах сдавали. Должен вам сказать – чистейшей воды изуверство! Здесь я сдох гораздо быстрее. Через пару-тройку минут ноги попросту встали. Гм… Как бы это объяснить получше… Мне, видите ли, мадемуазель, доводилось в детстве немножко бегать. …Вам тоже? …Прекрасно! Значит, вы меня поймёте. И была, если помните, в числе прочих оченно интересная дистанция – шестьсот метров. Не взрослая, конечно же, юношеская. Заколдованная какая-то! Ну никак вашему покорному слуге силы на ней рассчитать не удавалось! Километр значительно проще бежался, ей-богу! Помню, на самых первых своих соревнованиях – открытом первенстве Берлина среди юношей – бодренько так рванул за лидером, только пятки засверкали! Два с половиной круга продержался вполне достойно – на второй позиции. И вдруг хлобысь! – на последней сотке встал. Точно вкопанный! Встали ноги, не бегут и всё тут! Ощущение очень-очень, признаюсь, неприятное, незнакомое, я аж испугался поначалу. Еле-еле до финиша дополз. Последним, разумеется. На тысяче, к слову, через день – четвёртый был в общем зачёте. Вполне достойно выступил, между прочим, на приличный разряд сдал. Во-о-о-от… Здесь приблизительно то же самое произошло. Чертовски устал к тому времени, как-никак шибко событийный денёк выдался. Было, согласись, с чего притомиться! Отстал, от своих отбился, короче, ковылял, что называется, «на зубах». Арьергард отступающих испанцев – вот они, близенько уже, метров пятьдесят от силы осталось, а у меня красные круги перед глазами поплыли. Ещё пять, десять, пятнадцать метров… Сзади конский топот неумолимо настигает, чувствую, всё, пиз*дец, отбегался! Фикен кетцен, как говорится, – цу шайссе вирд нищт зайн [109 - От Ficken K?tzchen – zu Schei?e wird nicht sein! (нем.) – Пипец котёнку – не будет гадить!]! Останавливаюсь, бросаю кацбальгеры, хватаю что-то длинное, первое попавшееся под руку, кажется, пику, упираюсь ею в матушку сыру землю, стараюсь хоть как-то убитое дыхание восстановить и-и-и-и… Тишина. Беспамятство…

Труднее, неприятнее всего, наверное, вспоминаются именно такие моменты. Тёмные пятна человеческой жизни. Обратная сторона луны. Всегда тёмная. Частичная амнезия. По пьяни ли, после драки или вот после подобного перенапряжения сил. Всегда маленько боязно, не по себе. Что натворил? Чёрт его знает! Друзья-товарищи ведь, согласитесь, почти всегда склонны приукрасить. Да хоть бы и шутки ради, прикольщики!

– В общем, очнулся незнамо где, непонятно с кем, окружённый чужими бандами, золотыми замками, красными львами на серебряных полях. Уж не в раю ли? Дудки! Грязновато для рая-то и подванивает зело! Не столь, конечно, дурно, как у лягушатников, но тож отнюдь не лавандой. Ба-а-а-а! Знакомые всё толедские птички! Братья шпанцы, вилькоммен! Говорят, своими ногами притопал. Убей меня, не помню! Врут, наверное. Очевидцы утверждают, именно моя пика выбила из седла злополучного Гастона де Фуа. Эскорт его рассеяли, самого же изрубили алебардами. В бифштекс! Четырнадцать смертельных ударов! Э-э-эх! Жаль парня. Не в силах сие ни подтвердить, ни опровергнуть. Единственно, что могу утверждать совершенно определённо, – не хотел. О майн гот, я не хотел! Бес попутал! Ищ бин нищт шульдищ, ер ист гекоммн [110 - От Ich bin nicht schuldig, er ist gekommen! (нем.) – Не виноватый (-ая) я, он сам пришёл!]! Никто ведь не знал, что именно юный Гастон нас преследовал, клянусь здоровьем покойной бабушки рейн-вестфалки!

– А то что?