Блуждающие в мирах. Маршал Конфедерации. Книга вторая. Академия

– Что «кто»?

– Толстосвин твой. Как ты его назвала-то?

– Хрюкотаньчик! Ха-ха! Правда, мило?

– Гм! Мило? А я тогда кто? Кто я по твоей… этой… свинской классификации?

– Ты? …Борзохрюк, вот ты кто! Открывай скорее! Он же сейчас дверь вместе с косяком вынесет, мазафака! Что за нетерпение?! Приступ диареи, что ль, у кого-то?! На уши давит?!

«…В камеру вкатился матёрый жирный енот с охапкой прутьев. Он шёл прямо, прямо, пока не упёрся в решётку. Тогда он сел и начал раскладывать прутья, чтоб разжечь огонь. Взгляд у него был ошалелый, поэтому я догадался, что Лемюэл енота загипнотизировал. Под дверью камеры собралась толпа. Нас-то она, само собой, не видела, зато глазела на матёрого енота. Я тоже глазел, потому что до сих пор не могу сообразить, как Лемюэл сдирает с енотов шкурку. Как они разводят огонь, я и раньше видел (Лемюэл умеет их заставить), но почему-то ни разу не был рядом, когда еноты раздевались догола – сами себя свежевали. Хотел бы я на это посмотреть…» [44 - Г. Каттнер, «Котёл с неприятностями».] Все бы поглазели с удовольствием, да? Не зря мы, поверьте, уделили здесь внимание творчеству мистера Каттнера, ибо очень уж Максимилиан Варламович смахивал нынче на того самого енота. Такой же жирный, матёрый и ошалелый. Не было, правда, особой уверенности в чьих-либо намерениях жечь костёр на полу Юркиной служебной однушки и уж тем более устраивать здесь же акт публичного самоизжаривания, однако складывалось впечатление, будто шкурку с него и впрямь сегодня уже разок-другой сдирали! Он шёл прямо, прямо, пока не упёрся в стол. Сел рядом и затих, тупо уставившись в никуда.

– Ну, здрассте! – суховато, прямо скажем, поприветствовал гостя Роланд.

Что за хамство? Руки даже не подал. От же немчура заносчивая! В каком хлеву воспитывался?! Меж тем никто, похоже, и не обиделся. Видимо, не до того.

– Привет, мурзик! Эй, Макси-и-ик! – Жанна помахала руками перед окаменевшим лицом. – Парниша, что с тобой?!

– Ничего. – Выражение пустых безжизненных глаз не изменилось. – Выпить есть? Налейте, ёта мать!

– О-о-о-о! Как всё запущено! Ролик, милый, мне там где-то в холодильнике початая бутылка водки пригрезилась. Глюки? …Нет? В таком случае нацеди, будь добр, граммчиков сто, не больше. И минералки прихвати, запить, если не сложно! …Кончилась? Тогда простой воды стаканчик. Слаб мальчонка…

Полстакана «Посольской» пролетели легко, без сучка и задоринки. Никакой запивки не понадобилось.

– Ещё! – всё тот же застывший гипсовый слепок вместо лица.

– А не поплохеет тебе, Хрюкотаньчик? Нам работать и работать!

– Какая, блин, к чертям собачьим, работа?! – глаза наконец-то ожили, страх сквозил в них. – Там… – он вжал голову в плечи и как-то неопределённо пошевелил руками. – Бл*дь! Там человека убили!

Немая сцена. Словно гром средь ясного неба! Это, промежду прочим, стольный град Берлин, ежели кто подзабыл! Причём Берлин, надо понимать, совсем не тот, что в приснопамятные времена, после падения знаменитой Стены, на гребне истеричной, подчас граничащей со слабоумием популистской волны толерантности в течение нескольких десятилетий кряду до краёв заполонили разношёрстные толпы ауслендеров [45 - От die Ausl?nder (нем.) – иностранец, иноземец, чужеземец.]. До самой последней капли человеческой терпимости, когда хочется порвать уже кого-нибудь в клочья! Ведь пришли люди, заметьте, абсолютно иного уклада и весьма, так сказать, бесцеремонно вторглись в чужой монастырь со своей жизненной парадигмой, непонятной, мягко говоря, большинству консервативных, без того потихонечку вымирающих от инбридинга [46 - Инбридинг – форма гомогамии, скрещивание близкородственных форм в пределах одной популяции организмов.] аборигенов. Молодые, сильные, красивые, девственно невоспитанные, с хорошими зубами, честолюбивыми планами, амбициями и крепкими яйцами, свободные от каких-либо обязательств и предрассудков в своём едином халявном порыве – от работы кони дохнут, пускай туземцы работают! – эти незваные «вечные гости», брошенные к тому ж «гостеприимными хозяевами» в своём собственном доме на произвол судьбы, конечно же, не смогли, да и не захотели ни с кем и ни с чем ассимилироваться, предпочтя колготиться обособленно, повсеместно создавая в жирующей скучной Европе полулегальные нервные гетто, анклавы, разного рода тауны. Откуда, собственно, и доныне расползаются кое-где по белу свету, наряду с привычными уже национальным бандитизмом и рэкетом, наркомания, проституция, контрабанда, подпольные казино, профсоюзы докеров и мусорщиков, прочие, прочие весьма прибыльные штуки. Вызывающие, в свою очередь, живейший интерес недобритых брутальных дядек, эпизодически устраивающих мафиозные разборки за передел сфер влияния с обязательно смакуемыми падкой на жареную человечинку, девственно «свободной» от совести прессой актами ужасающе кровавого насилия и изощрённых убийств, до трясучки пугающих простых обывателей.

Но… Это всё где-то там, в другом мире. Сложности с охраной правопорядка? Проблемы? Не-е-ет! Где угодно, только не здесь! Никаких вам миграционных заморочек, цветных гетто, всяких там чайна– и вьет-таунов. Здесь всё ж таки, господа присяжные заседатели, Восточный Берлин. Вос-точ-ный, смекаете?! – по праву считающийся, благодаря совместным усилиям бдительных граждан, вышколенной полиции и скромных незаметных вездесущих сотрудников Штази, одной из наиболее безопасных европейских столиц, да и вообще городов Конфедерации. Стена на месте, даже выше стала, крепче, красивее! Преступность, разумеется, имеет место, как, впрочем, и везде, где когда-либо ступала нога хомо цивилизованного. Может, хама? Больше, знаете ли, подходит. Нда-а-а… Воришки есть, безусловно, фарцовщики, спекулянты, хулиганы – шпана мелкая, футбольные фанаты, в общем, всего понемножку. Но без перебора! Как и всё у педантичных немцев: ровно столько, дабы полицаи местные в тонусе держались, мохом не поросли от безделья. Гм! Но чтоб вот так, средь бела дня… человека убили? Тем более на территории Академии Службы Конфедеративных Маршалов?! Осмелимся предположить, самого закрытого и охраняемого учебного заведения во Вселенной?! Невероятно, но факт! Это-то нашим фигурантам мозг и подорвало. Кого-то, вполне ожидаемо, напугало, кого-то призадумало… Чертовщина, право дело! А насчёт Вселенной… Хе! Что ж, вполне возможно, слегка и загнули…

– Как убили?! Где убили?! Кого убили?! – хором взвопили присутствующие, тут же загалдели на все лады. – Шутник, мазафака! …Хорош идиотничать! … Шайссе! … Да за такие шутки козлиные глаз на жопу…

– Скорую видели? Нет? Хоть слышали? – Максику, видимо, не до шуток, да и глаз жалко. – За трупешником торопились. Но… Облом-с! – Ещё более втянул голову в плечи. – А в коридоре, чтобы понятней было, пара крепких лысых чуваков дежурят. Один из них, кстати говоря, меня от подъезда аккурат до вашей дыры конвоировал. Откуда, спрашивается, этот урод знал, что мне именно сюда нужно, а?! Всю дорогу в спину тыркал, торопил, недоносок, ёта мать!

– Во-первых, здесь не тюрьма, малыш, – мягко возразила Жанна, – чтобы тебя конвоировали. Во-вторых, не такая уж ты, поверь мне, важная птица… И, кстати, никакая это не дыра, мазафака, а очень даже милая квартирка!

– Хорошо, хорошо, хоромы княжеские! Пусть сопровождал. Что-то принципиально поменялось? Не верите, сходите, сами гляньте! Сто пудов до сих пор ведь в коридоре сторожат, крокодилы!

– И то верно! Как это мне сразу в голову не пришло? – метнулась было девушка к двери. – Посмотрю? Я быстренько!

– Куда?! Стоять! Шайссе! – Роланд зычно гаркнул, аж самому неудобно стало. – Куда тебя понесло в таком виде? Холи шит! Приключений на свою арш очаровательную ищешь? Рептилий не видела? В зоопарк сходи, фикен их всех! А если он, и правда, типа того… не врёт? Похоже, кстати, на то… Сиди уж, отпаивай… этого своего… Хрюкотана несчастного! Сам схожу, гляну.

Отсутствовав всего где-то около десяти-пятнадцати минут, не более, фон Штауфен воротился, судя по всему, тоже слегка не в своей тарелке. Не столь расстроенный, конечно, как Максик, но и без выражения особого энтузиазма на лице.

– Грхм! В натуре пасут. – Удручённо проворчал бош. – Контору, естественно, не желают засвечивать, но все орлы при пукалках. – Хитро сощурившись, пригрозил пальцем входной двери. – От старого лиса ничего не скроешь! Пижнаки-то вона как топырятся! Дрек мит пфеффер! То, что кого-то грохнули, эт факт! По-видимому, птицу важную и, судя по всему, – гринго [47 - Презрительное обращение к американцам в Латинской Америке.]. Я новосветский прононс паскудный, соплежуйский, с берушами в ушах различу! Разговаривают, точно рот свинбургерами набит, фикен их в самый арш! И торчать нам здесь безвылазно, по самым скромным прикидкам, часа три – четыре, не менее. Пока, значится, Шерлоки ихние Холмсы вместе с Пинкертонами разнюхают там всё досконально. Да-а-а-а… Отпечатки пальцев ног на потолке снимут, помаду губную соскребут с писсуара. А может, вовсе и не помаду, а пятна крови… хм… дефлоральной! Хе-хе! В грязном белье покопаются, пепельницы перетряхнут, корзины мусорные. Бачок опять же помойный опустошат – объедки перепробуют все на предмет возможной потравы ядом или, к примеру, наркотой. Хм! Заодно и пообедают…

– Фи, какая гадость! – Жанна Сергеевна прыснула в кулачок. – Хорош скабрезничать уже! Вы, мон шер, чай не в бомжатнике! Здесь всё ж таки приличные люди-то собрались!

– Вот и я говорю – гадость! А трупешник, кстати, так и не вывезли. Он там всё ещё лежит, мелом очерченный, валяется, очереди своей ждёт. Увезли девку какую-то покалеченную, еле живую. Мне только одно непонятно… – Рол озадаченно теребил мочку чисто арийского лопоухого уха. – Почему вся эта чешуя происходит именно в нашем, извиняйте, вашем совковом секторе? Какого рожна бедолага гринго именно сюда припёрся? Мамзелька ещё эта при нём стрёмная… Гм! Ну, дела-а-а-а…

– Мужчину, между прочим, в лестничный пролёт сбросили! Понимаете? – вскинулся вдруг Максимилиан Варламович. – Какие ещё, на х*й, писсуары, пепельницы? Что вы такое городите несусветное?! Неужто вам человека совсем не жаль? И девушку вслед за ним… Оттого, видно, и жива осталась. Труп при падении удар смягчил. О ужас! – воздел он руки. – О времена! – возмущению его не было предела. – О нравы!

– А ежели он сам упал? – не унимался с лёгкой издёвкой Рол. – Что скажете? Стояли, шахер-махер, мальчик с девочкой на лестничной площадке, никого не трогали, целовались себе взасос. Вдруг, ой! Что с тобой? Поскользнулся мальчик, как водится, на кожуре банановой, незадачливыми контрабандистами подброшенной, потерял равновесие и-и-и-и… Фьють! – наслаждался тевтон собственным красноречием. – Чёрт побери! Крылами взмахнул и полетел! Вниз, разумеется, куда ж ему ещё лететь, думм твоя копф?! Сверху-то крыша, не пробиться! Шъёрт по-бье-ри! И так это, понимаете ли, бодро полетел, что не успел вовремя затормозить. Да ещё подружка солидное ускорение придала. Она-то, по всей видимости, высвободиться пыталась из его цепких лап, но… Увы! Не шмогла! А вдруг они вместе прыгнули? Чем не рабочая версия? Несчастная любоффь и всё такое… – бош неприлично почесался. – Эдакие Монтекки и Капулетти местного разлива! Забрались под купол цирка, взялись за руки, феррюкнутые, и сиганули на потеху благородной публике…

– Вам не надоело паясничать, Роланд, клоуна корчить из себя? – как-то уж слишком нервно отреагировал Хрюкотаньчик. – И хватит тут яйца почёсывать! Человек, между прочим, погиб! Ёта мать! Вы не заметили?!

– Гм! Хамить изволите, батенька?! – интонация тевтонского вокала теперь не предвещала ничего доброго.

– Тэ-э-эк-с! Давайте-ка быстренько на кухню, мальчишки! – весьма вовремя разрядила обстановку благоразумная хозяйка раута. – Там поговорим. Развыступались крикуны, понимаешь! Доставай бутылку, Ролик. И закусь на стол мечи, не жмотничай! Тоже, пожалуй, глотну по такому случаю. А ты, кстати, почему осведомлённый такой выискался? Где, кто лежит? Куда, кого повезли? Сам-то откуда знаешь?

– Дык пообщался со служивым вежливо, хе-хе! В отличие от некоторых. – Хмуро покосился на Максика. – Куревом угостил. Пока напарник его отлучался куда-то. По-маленькому, надо полагать…

– А может…

– Не может! Здесь вам не тут! По-большому будут, когда всех преступников изловят!

Должно отметить, мадам Д’Жаннэт слегка погорячилась. Похоже, не стоило ей столь опрометчиво распоряжаться клёвыми харчами, к тому ж – чужими! Явно просчиталась девушка! Ели молча, пережёвывали случившееся. Каждый по-своему. После очередной стопки Максика, как водится, развезло в зюзю, и он, растёкшись по столу и двум стульям одновременно, напоминал теперь скорее огромного, выбросившегося с горя на брег скалистый, несчастного тюленя, нежели приличного, пускай и слегка ошалелого, енота.

Пережитый стресс вкупе с употреблённым вовнутрь изрядным количеством водочки, видимо, пробудили в нём зверский аппетит, вследствие чего ширяевские запасы, тут же подвергшиеся жесточайшему истреблению, таяли, словно сливочное масло во рту Феди Давидовича [48 - Д. И. Ювачёв (Хармс), «Федя Давидович».]. Хм! Бережливому германцу только и оставалось, что грустно хмыкать да вздыхать вослед колбаскам, нарезке, сыру, иной снеди, с первою космической скоростью исчезающим в ненасытном чреве. Они-то с Назаровой тоже, разумеется, рюмку-другую выкушали и закусили, однако супротив рыжего Гаргантюа [49 - Персонаж-обжора сатирического романа французского писателя XVI века Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль».], к тому же под большой жирной мухой, даже парным разрядом достойно выступить шансы невелики! Разве что Добряка Ральфа на подмогу вызвать! Да и к чему, скажите на милость, юной леди все эти излишества? Все эти килокалории и килограммы? Так, баловство одно… Оставалось лишь ждать и трепетать в надежде, что милый Хрюкотаньчик до беспамятства всё же не обожрётся! Слава богу, процесс поглощения, к вящей радости присутствующих, вскоре застопорился. Натолкав в итоге под завязочку впечатляюще вместительный свой эпигастрий, гражданин Гонченко с явным сожалением отпал от корытца. Некоторое время он так сидел, сопел, вяло переводя осоловевший взгляд с остатков колбасы на распотрошённую упаковку ветчины, затем на огрызочек языка, горбушку хлеба и так далее, и тому подобное, по кругу, пока не почувствовал вдруг острую потребность немедля выговориться, излить душу кому-нибудь, чтобы, значит, почувствовать себя наконец-то Д’Артаньяном в придорожном сортире, ощутить всеобщее внимание и даже, чего уж там, погреться в лучах мимолётной славы. Языком спьяну помолоть – любимое занятие мужеское, девки отдыхают! Сей же момент глазёнки голубые блеснули, бровки птичками белёсыми взлетели, рыжий бобрик аж ирокезом вздыбился, спящий проснулся и запричитал гундяво:

– Ой-и-и-и! – со звоном хлопнул себя по лбу. – Говорила мне мама: не езди никуда, сынок! Не езди, говорила, и всё тут! Гы-ы-ы-ы!

При этом каждое его слово сопровождалось ухмылками, охами, ахами, междометиями, пожиманием плеч, закатыванием глаз и прочими обезьяньими ужимками. Толстосвин и по трезвяку-то выглядел, положа руку на сердце, довольно дурашливо, а в подпитии так и вовсе – шут гороховый! Всё-таки пьяные в массе своей люди странноватые! Причём Назарова нашла сие ламенто [50 - В опере XVII–XVIII вв. (преимущественно итальянской) – ария скорбного, жалостливого характера, как правило, предшествующая переломному моменту в драматургии всего произведения.] милым и даже забавным, в то время как у Роланда пьяный Максяткин скулёж, напротив, провоцировал лишь приступ сильнейшего раздражения!

Так, кстати, случается, ибо одни и те же события зачастую вызывают диаметрально противоположную реакцию: инь и ян, чёрное и белое, мужское и женское. Извечные, знаете ли, склоки, ссоры, раздоры. Как только вместе уживаемся, мир делим? А у геев и лесбиянок что? У олигархов, челяди прикорытной? Всё сплошь голубое или розовое? Где в их однополюсной жизни, в таком случае, единство и борьба противоположностей? Гм! Тоже ведь вопрос неоднозначный…

– …И куда это, интересно знать, ты попрёшься на ночь глядя, мудило? – вопрошал мужчинка сам себя. – И правильно! Э-э-э-э… Куда я попрусь? Голодный, холодный, несчастный… Всеми забытый, заброшенный… М-м-м-м… Останься дома, уговаривала она меня… Представляете? У-у-у, не останусь! Нет! И не уговаривай! Съешь котлеток, выпей чайку, телик посмотри! Ну-у-у… Бля-а-а-а… Я же не такой, правильно? Если я срочно нужен друзьям, какой может быть телик? А-а-а? Я вас спрашиваю, ёта мать! И не нужно думать, будто Максимилиан Гонченко чего-то там испугался! – громогласно вдруг возвестил он с видом пьяного мышонка, вознамерившегося скушать злобного дворового котища. – Варламыч ни х*я не боится! Да-а-а! И нех*й тут… С вашими, понимаешь… Максимилиан всегда спешит на помощь! Вот так-то!

Это нужно было видеть! В конце своего душещипательного спича Максик, вы не поверите, столь артистично закатил глазки и всплеснул ручонками, эпатажно и, не побоимся этого слова, – жантильно, что железный бош таки сломался. Не сдюжил нервического напряжения тевтонский рыцарь! Ай-яй-яй! И потому, исходя желчью, едва-едва сдерживая рвотные позывы, давясь сильным, при ближайшем рассмотрении не очень-то искренним кашлем, быстренько ретировался в ванную.

– Чего это… он… Грхм! С ним?

– Не знаю. – Отвечала Жанна, загадочно улыбаясь. – Слюной ядовитой поперхнулся, видать. Ха-ха!

– Бля-а-а-а… Дела-а-а-а…

И тут наш Хрюкотаньчик вдруг начал удивительнейшим образом быстро трезветь. Прямо на глазах!

– …Странности начались, только я подъехал. – Потекло из него вполне связно, причём без всяких предисловий, словно вентиль открыли. – На подъезде скопилось довольно много машин. Австрийцы же через наш сектор срезают, чтобы крюка не давать, бельгийцы, ещё кто-то, по-моему – испанцы. Брукмюллер с Кристинкой отметились там, Раухенбахи с детьми, Ибанес, паршивец, как всегда, с новой шикарной тёлкой. Во чувак даёт, полностью фамилию оправдывает, ёта мать! Букву бы ему одну поменять… Ещё какие-то ребята, я их впервые видел. Иноземцев в объезд направляли, наших всех здесь тормозили, не пропускали. Собрался уж было домой разворачиваться, смотрю, сзади – скорая. Пришлось посторониться, пропустить. И в этот момент здоровенный мордоворот из службы безопасности показывает, да так, понимаете ли, настойчиво, мол, дуй за скорой, и побыстрее! Мне куда деваться-то? Дунул, ёта мать! Налейте, что ли!

– Хватит уже бухать, алканоиды! – откуда ни возьмись, тихой сапой нарисовался брутальный Роланд. Никто его и не заметил, а он, точно суслик дембельский, тут как тут. – Всё самое интересное в жизни пробухаете, алкаши-разрядники! Я же сказал, часа три минимум нам тут безвылазно торчать. Работать будем! Ты-то вообще в курсах, урюк, зачем тебя сюда позвали? …Нет? Шайссе! …Юрке помочь слойку собрать, а не жрать и бухать на халяву! – ввернул-таки своё «фи!» злой германец. – Вот зачем! Дармоед, холи ш-ш-шит! …Что не знаешь? …Тебе и не нужно ничего знать, Жанин вон всё подскажет. А пока валяй дальше! Рассказывай давай, фикен тебя! Чего застыл-то?

Вы не поверите! Максимилиан Варламович уже почти как стекло! Слегка запотевшее, конечно, но вполне ничего себе, пригодное к употреблению. Фон Штауфен в непонятках, Жанна Сергеевна тоже на измене слегка. Коротенький диалог вполголоса:

– Мадемуазель, вы с этим хлыщом давно знакомы? Пару стакашков чистоганом ведь засадил, не разбавляя, курва матка боска! И ни в одном глазу!