Сказ столетнего степняка

…На третий год, как только наступило лето, мы тронулись в дальний путь. Риск был большой: впереди лежала глухая тайга и опасная неизвестность. Но и нам не хотелось отступать. Больше жить здесь и ждать мы не могли.

Шли непрерывно, день за днем, ориентируясь по солнцу и звездам. Так прошло несколько недель. И чудо… Наконец-то мы вышли из тайги!

А еще через несколько дней добрались до поселка, где жила бабушка Татьяны. Она была еще жива, было ей уже хорошо за восемьдесят. Но она хорошо выглядела, двигалась энергично – целительница! Дети Татьяны уже выросли. Трогательная была встреча родных через четырнадцать лет – они радовались и плакали. На мои глаза тоже невольно навернулись слезы.

Недельку прожил у них. Но пришло время прощаться.

Бабушка и ее дети поблагодарили меня за спасение и поддержку Татьяны, я благодарил их за то же самое.

Татьяна проводила меня до окраины. Долго не могли проститься. Отойдя довольно далеко, оглянулся – она все еще стояла у дороги. Она помахала мне ручкой. Я ответил тем же. Мы оба понимали, что расстаемся навсегда.

Такова жизнь – состоит она из встреч и расставаний, и мы, люди, взаимосвязаны незримыми нитями судьбы.

Почти целый год продолжалось мое мытарство. Бродил по вокзалам, станциям, селениям, по степи. По дороге я узнал о смерти Сталина. Не знаю, но, кажется, на душе стало легче и появилась надежда на спасение.

Железное благо

Когда приехал в родной край, никто меня не узнал. Даже сам толком не понимал, кто теперь я – фронтовик или преступник?

Отправился на фронт сорокалетним мужчиной из города Степняка, а вернулся пятидесятичетырехлетним пожилым человеком в аул посреди койтасов. Многие знакомые уже умерли или разъехались кто куда. У всех была своя трагедия, раны войны еще кровоточили, и людям было не до других. Проблем хватало и у властей, началась целинная эпопея, так что никакого интереса ко мне ни у кого не возникло. Наша семья в начале войны переехала в аул посреди койтасов, к старшему сыну, табунщику Кабдошу. Они мне писали об этом на фронт, поэтому я точно знал, куда идти.

Я пришел домой вечером.

Когда тихо вошел, Халима пекла баурсаки в казане – котле у печи. Она не сразу заметила меня, и я тихо окликнул: «Халима! Халима!»

Халима подняла голову, посмотрела на меня, да так и застыла. Затем обняла меня и зарыдала. Долго, долго плакала она, прослезился и я. Выплакавшись, она пришла в себя.

Пришли дети. Радости не было предела. Все казались счастливыми безмерно.

Но время брало свое. Мать, оказывается, умерла четыре года назад. Ей было семьдесят два года. Я, испытанный воин, пожилой человек, всегда чувствовал себя маленьким ребенком, когда была жива мать. И вот вмиг почувствовал себя стариком. Халима утешала, как могла:

– Она верила, что ты вернешься! Переживала, когда после победы от тебя не было ни весточки! Чувствовала, что с тобой случилось что-то страшное! Но говорила, что видела сон, что ты жив. Молилась аллаху за тебя и Салима! Все время просила Всевышнего взять ее в жертву, лишь бы вы остались в живых!

Я поведал Халиме о своем вещем сне. Потом вспомнил, как бродил в тайге на грани голодной смерти. Мы начали анализировать и пришли к выводу, что мать умерла примерно в то же время, когда меня спасла Татьяна. Неспроста все это, заключили мы, и сели за дастархан – круглый стол, я прочитал суру из Корана, посвятив ее духам родителей, родственников, предков и святых Марал ишана и Салык муллы.

Мне пришлось некоторое время скрываться в ауле. Благо, аул в Койтасах был затерян в степной глубинке и лежал вдали от райцентра – города Степняка – почти в двухстах километрах. Этот край был на границе нашей области, а дальше начинались окраины другой, Павлодарской области. И там на несколько сот верст почти не было населенных пунктов, и таким образом, койтасы – овцекамни были полузабыты, считались районами бесперспективными. Там практически не было советской власти, потому что уклад жизни был старинный. Люди в основном занимались скотоводством.

В ауле было тихо и спокойно. Не было рыскавших по степи в поисках врагов народа салпанкулаков и агентов. Во всем чувствовалось какое-то смягчение, ослабление железных клещей власти. Понятное дело, после смерти Сталина наступило другое время. Смерть вождя, по существу, спасла миллионы людей, в том числе и меня.

На первое время, на всякий случай, жена вручила документы двоюродного брата Тахтауихана, умершего в начале войны. Началась война, властям было не до него, и его смерть не была задокументирована нигде. По документам он числился в живых! Его никто не искал. С его документами чувствовал себя спокойнее, хотя никто и не искал меня. А от любопытных аульчан умело скрыл историю о плене и бегстве из лагеря, объяснив свое позднее возвращение участием в боях с японцами, лечением от ран и воинской службой. Они даже не подозревали, что я присвоил себе имя двоюродного брата. В степи годами никто не проверяет документов, и наша легенда была просто подстраховкой.

Когда я вернулся, моей жене Халиме было уже сорок семь лет. Она одна растила пятерых наших детей и терпеливо переносила все невзгоды лихолетий.

Наши дети стали взрослыми, дочери вышли замуж, сыновья женились. Внуки бегали вокруг дома, звонкие голоса наполняли радостью наши сердца.

Много джигитов из нашего рода не вернулись с фронта. Некоторые погибли, так и не успев обзавестись семьей, не оставив потомства. А вдовы несли свою трагическую судьбу, скрывая слезы.

Сноха Каримжана Рахия, оставшаяся вдовой с тремя детьми, даже слушать не хотела о новом замужестве. Тяжелая доля выпала ее мужу, младшему нашему брату, сыну Каримжана. Он верой и правдой служил в государственных органах, добровольцем отправился на фронт в самом начале войны и пропал без вести. Дома осталась двадцатитрехлетняя супруга Рахия с тремя детьми на руках. Мы потом только узнали, что наш любимый брат пал смертью храбрых в 1942 году.

Она сказала всем родственникам, что полюбила навеки своего мужа, погибшего в первые месяцы войны, и только ему будет принадлежать в двух мирах. Никому не позволит войти в его дом хозяином. Не хочет, чтобы ее дети стали чьими-то пасынками. Попросила всех сородичей уважать память погибшего и больше не беспокоить ее по этому вопросу. Нежная, благородная женщина стала закаленной, как сталь, и растила детей.

Вдова еще одного двоюродного брата, милая Нагима, с двумя детьми долго, аж целых девять лет ждала своего любимого с фронта. Ждала и надеялась, а Халима, оказывается, скрыла похоронку, полученную в мае сорок пятого, накануне Победы. Не хотела убить зыбкую надежду бедняги. И только теперь, после моего возвращения, в пятьдесят четвертом году, мы вместе с сородичами сообщили Нагиме о героической гибели мужа.

Она горько оплакивала любимого мужа, до последнего верила и надеялась, что он вернется живым. Особенно ее надежда усилилась, когда вернулся я, тоже пропавший на целых девять лет без вести. Тяжело было видеть и слушать плач вдовы, заново пережить всю трагедию войны.

Прошло какое-то время и вокруг нее начались всякие разговоры. Симпатичной, обаятельной женщине было всего тридцать четыре года. Некоторые овдовевшие мужчины начали свататься к ней. Но безуспешно. Тут есть одно очень важное обстоятельство: казахи никогда своих вдов не отдавали представителям чужого рода, дабы их дети не стали сиротами на чужбине. У казахов не было детских домов, и уважающий себя род никогда не бросал своих сирот на произвол судьбы, на попечении чужих. По закону степи, если у женщины умирает муж, то через год, после окончания траура, она должна выйти замуж за брата мужа. Если братьев несколько, женщина имеет право выбора. А если нет родных братьев, то на ней женился кто-нибудь из самых близких сородичей. Закон этот был суровым, но справедливым – род заботился о своем потомстве. Однажды родственники Нагимы приехали к нам и поставили вопрос ребром: либо – либо. То есть, или кто-то из мужчин нашего рода женится на ней, или они забирают ее. Вот такой поворот жизни! Дело в том, что все взрослые мужчины нашего рода погибли в кровавые годы. Остался я один, пятидесятичетырехлетний беглец из лагеря. А молодые были намного младше вдовы. Они были воспитаны в духе социализма, поэтому законы и понятия у них были уже другие. Да, некому было жениться по обычаю предков на ней! А с другой стороны, не могли же мы отпустить ее с двумя детьми. Духи наших предков содрогнулись бы и не простили бы нам этого.

Вот тут моя многострадальная Халима нашла единственно верное решение. Она сказала, чтобы я женился на Нагиме.

Тогда с глубокой болью еще раз осознал, что от нашего рода из старших остался я один! Во-первых, я был уже пожилым человеком, во-вторых, у меня была своя семья. А двоеженство в советском обществе осуждалось морально как пережиток прошлого и по закону считалось преступлением.

– А мы перехитрим такой закон! – твердо сказала Халима.

И я втихаря женился на Нагиме, обойдя советские законы. Мулла по шариату объявил нас мужем и женой. Мы в ЗАГС не обращались. А на всякий случай, если потребовалось бы, у меня были документы давно умершего брата! Официально я – был не я! По закону, был мужем только Халимы, а мужем Нагимы был покойный Тахтауихан!

Получается, мы, казахи, не могли, не имели право жить по своим обычаям. Нам навязали абсолютно чужой закон, которому мы обязаны были подчиняться.

Почему одни народы диктуют другим свои законы? Что поделаешь, мы терпели и жили.

Мой старший сын Кабдош родился в 1927 году, а после него родились еще двое сыновей и две дочери. Сызмальства им пришлось пережить общенациональные трагедии – голод тридцать второго, репрессии тридцать седьмого. А затем война, самая страшная за всю историю человечества. Когда я уходил на фронт, Кабдошу было четырнадцать, а остальным того меньше. Самому младшему было всего три года – это он родился в том тридцать восьмом году, когда меня арестовали. Время взвалило на детские плечи такую ношу! Но они выдержали. Потом, когда вернулся домой, дети взахлеб рассказывали о пережитом.

Во время войны в казахские степи депортировали много людей разных национальностей со всего Советского Союза, в том числе немцев из Поволжья. И вот, несколько семей немцев попали в наш аул. А затем старших как врагов народа быстро отправили в Карлаг. Оставшиеся несколько женщин и дети жили в ауле – добрые казахи помогали им, как могли.

Судьба, что поделаешь! Получается, пока я воевал с немцами, родственники приютили немцев. Среди них была девочка Полина. Когда подросла, Полина стала высокой, стройной красавицей, и мой старший сын Кабдош, табунщик-коневод, эдакий степной батыр-богатырь, страстно влюбился в нее. Весь наш род был против этого брака – она не была казашкой, мусульманкой, а самое главное – она была немкой! Слишком глубоко сидела обида и ненависть к фашистской Германии в сердцах и памяти людей, поэтому никто не одобрил этот выбор молодого табунщика. Вот так столкнулись было лбами Кабдош и жители аула, каждый твердо стоял на своем, но судьба опять обыграла всех. Полина оказалась беременной, и теперь всем пришлось искать компромисс. И решили аксакалы, что если Полина примет ислам, то быть ей снохой нашего рода. Пригласили Абсаляма – хаджи, и Полина приняла ислам и новое имя – Мариям. После этого хаджи совершил религиозный обряд бракосочетания, и Кабдош и Мариям стали мужем и женой.

Я так хотел держаться подальше от немцев и русских! Но, жизнь распорядилась иначе.

Волею судьбы немецкая девушка Полина стала казахской снохой Мариям, затем стала матерью казахов. Она родила десять детей – пятерых сыновей и пятерых дочерей. Ей было присвоено высокое звание «Мать героиня». Она вместе с мужем Кабдошем летом жила в степи, в юрте, была верной помощницей в трудной и романтичной работе табунщика. Они вместе с детьми пасли сотни голов лошадей на просторах Кенащи, стали героями Труда и прославились на всю республику. Мариям доила кобыл, и приготовленный ею кумыс – целебный напиток из кобыльего молока – считался одним из лучших на кокшетаущине. Однажды молодая казашка, направленная руководством совхоза в помощницы, неумело подоила кобылу. Говорят, увидев ее, Мариям воскликнула по-казахски: «Посмотрите на нее! Она доит кобылу стоя, как немцы и русские!» Народ хохотал над ее словами! Да, казахи законно считали ее своей! Она говорила по-казахски удивительно образно, с интересным немецким акцентом. Старшая из снох, она беспрекословно уважала меня и Халиму, называла ата – дедушка и апа – бабушка. Вначале я относился к ней более чем сдержанно – не мог забыть образ врага-немца. Но, время – великий лекарь, и Мариям своей добротой и честностью добилась большого уважения, а любовь к внукам вовсе растопила мое сердце. И Мариям заняла достойное место в нашей семье.

Ее девичья фамилия была Сауэр, и казахи подшучивали: «Сауэр – сауыр болды, баринен тауыр болды, немыс – казак бауыр болды!» – «Сауэр пришла, как апрель-весна, оказалась лучше всех, и казахи с немцами стали братьями!»

…В тысяча девятьсот пятьдесят пятом году вышел указ Верховного Совета СССР об амнистии военнослужащих, бывших в плену у немцев, осужденных на различные сроки. Благодаря этому указу, я был оправдан, восстановлен в правах инвалида войны, мне вернули боевые награды и назначили пенсию по инвалидности. Вздохнув свободно полной грудью, я вступил в новый этап – в спокойную осень своей жизни.

Вскоре, в шестидесятом году мы переехали в районный центр, город Степняк. В это время набирала обороты целинная эпопея – освоение целинных и залежных земель в Казахстане. Явление это нельзя характеризовать однозначно. С одной стороны, подняли край, построили новые совхозы в степи. Действительно, эта была целая эпоха в истории двадцатого века. Но, с другой стороны, миллионы пришельцев нахлынули в Казахстан. Соха – плуг железного коня – трактора перевернул землю, подрезал корни казахского древа жизни, а гусеницы перемололи почву – устои национальной особенности, смешивая все в единое советское, социалистическое месиво.

И казахи стали меньшинством на родной земле. В нашей области, в районе мы составляли только одну треть от всего населения. Большинством стали русские, украинцы, белорусы и другие народы Советского Союза.

Был создан Целинный край, объединяющий пять целинных областей Казахстана – Акмолинскую, Кокчетавскую, Северо-Казахстанскую, Кустанайскую и Павлодарскую. Административным центром края был город Акмолинск, впоследствии переименованный в Целиноград. Край не хотел считаться с правительством КазССР, поскольку подчинялся напрямую Москве. Председатель Совета Министров Казахской ССР, истый казах Жумабек Ташенов своим сильным волевым решением заставил руководителя края признать власть республики, на чьей территории находился край.

Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев как-то выразился о главной цели и сути целинной эпопеи. «Мы сделали плугом то, что не смог сделать царь пушкой!» – восторженно ликовал руководитель страны Советов.

В народе легенды ходили о бесстрашном патриоте Жумабеке Ташенове. Говорят, Хрущев пригласил Ташенова в Москву. Он ласково говорил с ним о дружбе народов, о территориальном единстве Советского Союза, и тихонько предложил передать Целинный край под юрисдикцию РСФСР – России! На что Ташенов деликатно ответил, что Казахстан – целая республика, и ее территория неделима по Конституции! Хрущев раздраженно заметил, что все мы – единый Советский Союз, и все, что принадлежит республикам, является собственностью СССР! Просто по Конституции, для формальности, нужно постановление республиканского Совета Министров о присоединении Целинного края к РСФСР! И потребовал довольно резким тоном, чтобы Ташенов беспрекословно исполнил волю первого руководителя страны! Иначе его запросто могут выкинуть с высокого поста. Но Ташенов, глыба, герой, непоколебимо встал на защиту родной земли и сказал, что даже постановка такого вопроса на повестку дня противоречит Конституции и закону СССР!

Хрущев был человек крутого нрава, и разразился гром и молния. Все боялись его. Он угрожал Ташенову и говорил: «Мы не нуждаемся в постановлении Совмина республики, можем вынести решение на союзном уровне прямо в Москве!»

Но Ташенов был тверд и ответил Хрущеву: «В таком случае я подам на вас в международный Гаагский суд!»

Хрущев ничего не смог поделать, не смог проглотить казахскую землю. В ярости он снял с должности Ташенова и устроил гонения. Но Ташенов выстоял и еще при жизни стал легендарным народным героем! И вся пропагандистская машина компартии и советской власти не смогли очернить эту легенду!