Сказ столетнего степняка

– Женщины как огонь, или исцеляют, или испепеляют! – отвечала она.

Моя спасительница, волшебница-целительница не только лечила, но и открыла для меня неизвестный мир, новый образ жизни.

Татьяна нашла у меня кучу болезней, о существовании которых я вообще не подозревал. Такие болезни, наверное, и не снились моим предкам.

– Война, лишения, лагерь, однообразное, скудное питание и постоянное нервное напряжение свалили бы даже слона. Удивительно, как вы выдержали все это и остались живы-здоровы, – восклицала она.

И сама же отвечала:

– Наверное, естественный отбор, суровый, но здоровый образ жизни на природе, натуральное питание и постоянное движение, верховая езда в степи, чистота крови и души, вера и спокойствие кочевников дали вам ту духовную и телесную силу, благодаря которой вы выстояли под такими ударами судьбы!

Татьяна поведала о том, что человек должен думать о своем здоровье и стараться жить правильно, оберегая себя. Это было для меня открытием. Я начал понимать суть здорового образа жизни. Правильное питание, оздоровительное дыхание, постоянное движение и душевное спокойствие. Не есть соленого, сладкого, жирного и жареного.

И запомнил главный, золотой закон, завещанный многими поколениями мудрецов разных народов, начиная с древности, и хорошо забытый цивилизованными людьми – все полезно в меру! Тут приходит на память девиз Солона из Эллады: « Ничего чрез меру!» И звучит в ушах голос отца, который в детстве баловал нас, но когда мы начинали перебарщивать, приструнивал, приговаривая постоянно: «В меру, детки, в меру! Все прекрасно в меру!»

Я бросил курить. Бросил навсегда. Во-первых, махорка закончилась, а во-вторых, Татьяна так живописно описала вред от курения, что захотелось поскорее забыть о никотине.

…Вскоре наступила зима.

Помню первый день зимы в тайге. Шел снег. Он валил большими, пушистыми хлопьями. Мне казалось, что сама чистота опустилась на землю. Тишина стояла удивительная. Я буквально замер и раскрыл ладони. Снежинки нежно садились на мои заскорузлые, мозолистые руки и таяли. Я вспомнил родной Кокшетауский край, вспомнил, как встречали первый снег в детстве. Подумал, вот моя мать, мои дети, жена, родственники, земляки стоят под открытым небом и тоже, наверное, ловят белые пушинки! А ведь снег есть для всех снег, и ловят его на ладошки и наши, и чужие, дети и старики, коммунисты и фашисты, мирные люди и бандиты. Наверное, каждый чувствует свое, что-то особенное, но есть же что-то общее у всех. Да, матушка природа одинаково относится ко всему человечеству, но мы, люди, по-разному относимся к ней.

А снег в тайге особенный. С каждым шагом он хрустит под ногами, словно разговаривает с тобой. И этот его глас подбадривает тебя, придает какую-то силу, дает знать, что ты не совсем одинок в безбрежной, непроходимой тайге. Еще он похож на раскрытую, пока еще не написанную книгу.

– Зима здесь долгая! – сказала Татьяна. – Снегопад – ой-ой-ой! Аж до крыши насыпает! Но бурана нет, тайга ветра не пускает – тишина аж звенит! Зато морозы лютые!

Через несколько недель настоящая таежная, лютая стужа охватила железными объятиями всю природу. Земля покрылась толстым, непробиваемым слоем белого, как сахар, холодного снега, сосны скрипели от мертвой хватки мороза, а сучья ломались с треском. Высокое, холодное небо безразлично взирало на нас свысока, а воздух тихо звенел. Казалось, он стонет вместе с тайгой.

Часто по ночам мы смотрели в звездное небо. Звезды здесь были яркие, крупные, как будто ближе, чем в других местах, к земле. Так казалось от того что кругом была непроглядная тьма. Иногда пролетал метеорит, разрезая и озаряя своим бликом на миг темно-синее небо. Такие мгновения радовали нас – мы чувствовали свою причастность к чему-то высокому, таинственно-великому.

Нам очень хотелось выжить. Но также хотелось просто жить, оставаться человеком.

Чтобы победить скуку, тоску, да и просто не сойти с ума от однообразия, мы планировали каждый день. Рассказывали друг другу что-то новое из своей биографии, об увиденном и пережитом.

Мы не только рассказывали истории, но и давали волю простой болтовне. Бывало, отойдешь из дома, видишь медведя, притаившегося за сосной. Стоишь как вкопанный, сжимая рукоятку топора от страха, всматриваешься, ан нет, это не медведь, а волк. Ну, с волком-то легче справиться. А затем посмотришь повнимательнее, и вот те на – никакого волка нет и в помине, а просто кустик какой то! И смеемся над этим. Или рассказываем, затягивая рассказ как можно дольше, как сходили за водой, как ведерко застряло в колодце, как встряхивали веревкой, как наполнилось водой, и как вытаскивали драгоценную воду. И такая болтовня расслабляла, забавляла нас, и мы смеялись от души.

Зимой делали горку, заливали водой и катались, как в детстве. Вспоминали детство, даже на некоторое время забывали реальность, и становились настоящими детьми. Это не только забавляло, но и оздоравливало телесно и психологически. Мы смеялись громко, как дети, визжали от радости. Стесняться было некого – кругом тайга.

Такая психотерапия нужна была позарез. Долгие годы, проведенные в напряжении, на грани жизни и смерти, оказывается, основательно избороздили нервную систему. Раньше особо не замечал нервных потрясений – просто на это не было времени. Калейдоскоп событий, одно страшнее другого, не оставляло времени на остановку, на осмысление происходящего. Мы как бы все время бежали без оглядки в сумасшедшей, смертельной гонке. А теперь, когда все осталось позади, когда наступил покой, все это стало терзать с новой силой. Все пережитое проходило перед глазами, чередовались воспоминания и снились кошмары тридцатых годов – голод, репрессии и бессмысленная мясорубка войны и безумная жестокость лагеря.

Ночами в голове грохотала война. Нервы были истощены, я стонал во сне, бредил и часто, вскрикнув, просыпался среди ночи. Татьяна терпела и успокаивала добрыми словами. Мне повезло с ней, она с пониманием относилась к моим переживаниям и помогала не только добрым словом, но и лечила травяными настоями.

Но пережитое настолько глубоко врезались в душу, что вытравить их было невозможно. Когда я рассказывал историю своей жизни, о карательных операциях царских отрядов в казахских аулах, о Малом Октябре – голодоморе и геноциде нашего народа, о репрессиях тридцать седьмого и военной мясорубке, о лагерных мучениях, из глаз Татьяны текли слезы. Выговорившись, мне становилось легче.

Со временем я начал приходить в себя.

Увидев, что ружье одно, да и то старое, патронов мало, я всерьез задумался об оружии для охоты и самообороны. Я долго старался и наконец сделал лук. Вернее, два средних лука – для себя и для Татьяны. Стрелы изготовил из тонких веток. Вот тут-то пригодились редкие старые гвозди, которые находили и вытаскивали из почти сгнивших досок и бревен развалившихся домов и сараев. Приложив некоторые усилия и проявив терпение, удалось прикрепить гвозди к веткам, и стрелы были готовы. Мы начали учиться стрельбе из лука, и это было очень интересно. Стрелы летели со свистом и – тюк, втыкались в снежный ком или в дерево. Конечно, из такого лука и с такими стрелами не убить волка, тем более медведя, но завалить зайца или птичку вполне можно. Самое главное, мы с азартом учились стрелять как можно дальше и точнее. Этим заполняли пустоту времени.

А время в тайге шло по-другому. Долго тянулись часы, удивительно медленно, как бы нехотя, сменялись дни и ночи. Мы много времени проводили на природе. Изучали окрестности, искали пути выхода из тайги.

Татьяна говорила, что сам бог прислал меня. Если бы не я, как она одна пережила бы в глухой тайге такую суровую зиму?

Я вспомнил и рассказал ей о Татьяне, которую знала вся степь. Абай перевел письмо Татьяны из поэмы «Евгений Онегин» Пушкина, степняки пели эту песню.

– Ты будешь моей Татьяной! Ты тоже особенная! – говорил я ей.

Она зарделась и вся просияла.

Долгими зимними вечерами мы начали рассказывать друг другу сказки, легенды, притчи, все что знали. Рассказывали про свою жизнь, про людей, о пережитом. Бывало, повторялись, вспоминали, заново переживая те или иные события. Это было здорово, освежали память, помогало оставаться человеком.

– Когда выйдем из тайги, заберу тебя с собой! – говорил я Татьяне совершенно серьезно.

– И что дальше? Как жить-то буду там? – вопрошала целительница.

– Как что? Будешь моей женой, будешь лечить людей!

– Но у тебя есть любимая Халима!

– А ты будешь токал – второй женой!

Это предложение Татьяна не воспринимала всерьез. Она даже не могла понять и смеялась надо мной.

– Нет, это дикость какая-то! Ни за что не соглашусь! Лучше ты оставайся со мной! – говорила Татьяна. – Если любишь – останешься!

– Люблю, поэтому заберу с собой! Но ни за что не останусь!

– Как любишь? А Халима?

– Я вас обеих люблю!

– Не понимаю, как можно любить сразу двух женщин?!

– Была бы мужчиной, поняла бы! – подтрунивал я. – Вот, смотри: львы имеют свой прайд, жеребцы – косяк. Да все в природе правильно, естественно. Только мы, цивилизованные люди, нарушили законы природы и установили свои, искусственные.

Она засмущалась.

– Не уговаривай, не соглашусь ни за что!

Мы обнялись, и слышно было только биение сердец.

Мне очень нравилось разжигать огнь в печи. Это было целое искусство, украсившее нашу однообразную жизнь.

Сначала аккуратно складывал высушенные ночью щепки, затем сверху накладывал несколько дров покрупнее и разжигал огонь. Когда огонь разгорался, сидел у печи и долго-долго смотрел на огонь. Языки пламени весело играли в свою горячую игру, сыроватые, замороженные дрова шипели, а затем с треском начинали гореть. Я видел много огня, можно сказать, горел в огне. Но этот огонь был совсем другим. Он был мирный. Глядя на языки пламени, я вспоминал свой далекий дом, тосковал по родному очагу.

Несколько раз, летом, мы пытались выбраться из тайги, найти людское поселение. Готовились, запасались продуктами. Потом выходили в путь, делая топором зарубки. Ничего не выходило, и мы возвращались назад.

Почти три года прошли в тайге. Три долгих зимы пережили вдали от людей. Только вдвоем. Но я верил, что когда-нибудь выберусь отсюда. Закончить свой век вдали от родного края не хотелось. Мы готовились к последнему путешествию через тайгу.

У меня была одна-единственная цель и мечта – дойти до родной земли, переступить порог своего дома, увидеть мать, детей, жену и родственников, перекусить вместе с ними кусочек баурсака – хлеба, и можно было умирать. Лишь бы дойти до дома, сказать слова прощания родным и улечься в могилу на родной земле! И ничего не пугало! Никакие энкеведешники, особисты, фашисты, шовинисты мне больше были не страшны! Домой, домой, домой! Этот властный зов звучал все сильнее и сильнее, не давая покоя моей, казалось бы, умиротворенной, излеченной душе.