Алрой

Человек освободил золотой засов, прошел сквозь галерею, вступил в роскошный зал, отделанный белым и зеленым мрамором, уселся на кушетку возле порфирной чаши фонтана. Двери зала отворены в сад. Послышался шепот, ясно прозвучало: “Хонайн”. Из сада навстречу гостю шла женщина, длинная вуаль покрывала лицо ее и плечи.

“Хонайн! – воскликнула женщина, – Хонайн, твой немой прелестник вернулся!”

Неописуемой красоты юная дама бесцеремонно разглядывала нежданного гостя. Они стояли двое, мужчина и женщина, впились друг в друга глазами, молчали. Вошел третий. Шаги легкие, осторожные, в руках лампа.

“Алрой! – вскричал изумленный Хонайн, и лампа выскользнула из рук.

“Алрой!?” – повторила красавица, и щеки ее побледнели, и она для верности прислонилась к колонне.

“Дочь халифа!” – воскликнул царь Израиля, преклонил колено и осторожно взял ее за руку, – “Я действительно тот самый Алрой, кому судьба назначила властвовать над великой империей. Но прекрасной принцессе Ширин нет причин бояться того, кто ценит выше военных побед знак ее доброты!” При этих словах он разжал ладонь, на которой лежали жемчужные четки, памятка первой встречи, и вернул их принцессе.

Принцесса взглянула на четки, закрыла лицо руками.

“Мой дорогой Хонайн! – сказал Алрой, – я не забываю добра, и мой приход сюда – доказательство сему. Я здесь затем, чтобы исполнить любое твое желание, что в пределах моих сил”.

“Господин мой!” – ответил Хонайн, уже смиривший волнение, нечастое в его душе, и преодолевший еще более редкое удивление, – “Господин мой, дело мое простое. Пред тобою дочь халифа. Встреча с ней здесь и сейчас неизбежно откроет тебе ее помыслы и тайны. Принцесса Ширин намеревалась воспользоваться недавним катаклизмом, чтобы скрыться от ненавистной обыденщины, а также избежать грозящей ей судьбы. За счастьем бегут далеко, бегут от самих себя. Я единственный ее советчик и союзник, боюсь не слишком сильный и успешный. Мое предводительство над депутацией к тебе, которого потребовали горожане, остановило на время наше бегство. Возможно, со вступлением твоей армии в Багдад нам безопаснее оставаться здесь. Принцесса стала добровольной пленницей в моем доме. Я при ней, но город думает, что я в отъезде. Сегодня на рассвете она ускользнула из-под моего не слишком бдительного ока, дабы узнать, какими слухами полнится Багдад. Таково наше положение. Мы в твоей власти и просим покровительства”.

“Мудрый Хонайн! Нам следует обсудить важные дела. Сейчас я удалюсь, чтобы не быть помехой. Завтра в этот час я вновь прибуду. Ты поведаешь мне желания Ширин. Пусть то будет охрана, ежели она задумала бежать в другие края, или, скажем, пожалование провинции для правления, или дворца для житья – я рад служить. Теперь прощай, принцесса. До завтра, Хонайн.”

8.3

“Хмурым было царское чело”, – сказал Итамар Азриэлю, когда они вышли с совета.

“Несметно мыслей и забот. Огромен груз. Диво, как человек выносит”.

“Накануне боя он был спокоен, даже весел, хоть ожидал его день суровее сегодняшнего несравненно. Заметил, как он распекал Джабастера?”

“Откровенно, без обиняков! Несгибаемый Первосвященник согнулся под тяжестью упреков. Царь владел собой, но заметно было, что раздражен, и перо дрожало в гневной руке, подписывающей указ. Я не видал человека бледнее”.

“Или мрачнее. Я думаю, Азриэль, железный Первосвященник нас не любит”.

“Лишь сейчас тебе открылся сей секрет? Мы не его питомника питомцы. И, по чести говоря, Алрой – тоже. Я рад, что царь непреклонен и не допускает Абидана в совет. Он стал бы Джабастеру опорой”.

“Несомненно. Абидан его эхо. Что ты думаешь о Шерире?”

“Я бы не доверял ему вполне. Покуда идет война, он лишь ею занят. Однако ты увидишь, Итамар, стихнут бури, и он примкнет к Джабастеру. С нами Медад, и он должен занять место в совете”.

“И заслуженно. Однако, Азриэль, хотел бы я, чтоб брат твой Авнер был здесь. Вот кто уравновесил бы Джабастера. Алрой любит Авнера. Верно ли, что он женится на госпоже Мирьям?”

“Того хочет царь, и то была бы прекрасная партия для брата”.

“Есть невозможное для нас? Весь мир у наших ног. Хотел бы я знать, кто станет наместником Сирии?”

“Сначала завоюем ее! Им не станет Шерира, он никогда не получит большую власть. Это будешь ты, Итамар, или я. Хотя мне более по вкусу нынешняя служба”.

“Командир гарнизона Багдада – прекрасный пост, Азриэль!”

“Если соединить его с твоим губернаторством”.

“Справедливо. Помоги мне добыть Сирию, и будешь смело претендовать на соединение двух должностей”.

“Согласен. Джабастера та же честь ждет в Иудее. Я думаю, Первосвященник – он, как главный визирь, первый советник царя”.

“Похоже, Алрой сам себе советник”.

“Я не уверен, что Алрой пошлет Джабастера завоевывать Иудею. Скорее захочет сам возглавить кампанию. Наш знаток каббалы – неважный полководец”.

“Никудышный. Алрой будет рад оставить Первосвященника в Багдаде. Да и султан Рума – твердый орех”.

“Пожалуй. Однако, как ловко он сбежал!”

“Ты, Азриэль, верно никогда не забудешь, как во главе Стражей короны атаковал его!”

“Такое и забыть? Я чуть не смял Джабастера!”

“Жаль, что только чуть!”

“Боюсь, мы увлеклись. Кабы люди знали, что ближние говорят за их спиной, на свете не осталось бы друзей”.

8.4

Трепетных сумерек час наступает. В стенах своих одинокая дева тоскует, томится вздыхает. Соловьиным трелям навстречу, спящая роза, воскресни! Пташка зальется нежно, роза и дева слушают песню.

Воздух тревожен, прозрачен. Первая в небе взошла звезда, и шпиль кипариса мрачен. Ни птица поющая, ни роза в саду, ни кипарис, ни звезда не видят, не слышат, не знают, как в стенах своих одинокая дева тоскует, томится, вздыхает.

Тревожный прозрачный воздух выманил дочь халифа из стен ее. Лютня в руках. Она села поближе к фонтану, видит бесконечные струи, щека облокотилась на руку. Сколь прекрасен, столь печален девы лик. Встрепенулась: это теплые губы газели прижались к щеке. Белоснежная любимица томно глядит на хозяйку, красноречивыми глазами вопрошает, отчего грустит молодая.

“Милая газель, подай надежду”, – прошептала принцесса, – “Как пух лебединый губы твои мягки, но жаром любви обжигают. Подай надежду, милая газель!”

“Милая газель, подай надежду”, – прошептала принцесса, – “Как звезды в ночи глаза твои тихи, но жаром любви обжигают. Подай надежду, милая газель!”

Она приготовила лютню, тронула пальцами струны, взглянула на небо, к музе взывая, запела:

“Он затмил красотою летний рассвет

В небе родимом востока.

Славы душа вожделеет, побед,

В устах красноречье пророка.

Сердце ночною томилось тоской,

Солнце взошло, сменившее ночь.

Чудо явил ты, царь и герой,

Надежда со мною, уныние – прочь!