Зуб Дракона

В это колесо уселся самый борзый дембель. Свил гнездо, как гордый орёл, ещё подумал тогда я. После удара о скалу этот орёл полетел кверху тормашками из гнезда, шлёпнулся задом в пылищу дороги и сразу же обо всём догадался. Бац, бац, бац – пошлёпались в ту же пылищу остальные пацаны с БТРа. И тоже обо всём догадались, стали кричать на Кандера, что ему не надо водить БТР, стадо баранов надо водить.

Но это всё ерунда. Самое грустное было в том, что закричал Рязанов.

– Кондрашин! Шагом марш из-за руля!

Это были очень страшные слова. Потому что Рязанов у нас являлся командиром Роты. Это он решал, кто будет крутить баранку, а кто таскать вещмешок по ржавым минам. Похоже, что Кондрашин теперь будет таскать вещмешок по ржавым минам.

02. глава вторая. Рядовой Орлов

Меня не удивило, что младший сержант Кондрашин «задавил» скалу БТРом на входе в Панджшерское ущелье. Он прибыл в нашу роту из учебного центра Фергана, в котором готовили водителей армейских грузовиков ЗИЛ-130. Даже если Кондрашин в совершенстве овладел мастерством вождения грузовика, то это не означает, что он научился управлять БТРом. Габариты у техники не одинаковые, вес не одинаковый, а самое главное, при манипуляциях рулём у грузовика поворачиваются только два передних колеса, а у БТРа поворачиваются четыре. На узкой кривой горной дороге этот факт имеет решающее значение. Если «шофёр» начнёт на крутых поворотах «маслать рулём», как в грузовике, то он либо шандарахнет мордой БТРа в скалу, либо улетит в реку. Для того чтобы переучить водителя с одного вида техники на другую, его надо усадить за руль, рядом разместить опытного инструктора и направить эту весёлую компанию на широкий и просторный полигон, чтобы они никого не задавили и ничего не разломали. После отработки на полигоне всех плановых упражнений, водитель должен продемонстрировать приобретённые навыки специальной комиссии, то есть, грубо говоря, сдать экзамен. Вместо полигона, инструктора и экзаменов сержант Кондрашин оказался на узкой, опасной горной дороге с толпой народа на броне. Как это произошло, кто допустил, почему разрешил? Для того, чтобы ответить на этот каверзный вопрос, мне придётся немного вернуть повествование из июня месяца в середину марта 1984 года.

Два месяца тому назад наша рота получила приказ выдвинуться с полигона города Термез на территорию Демократической Республики Афганистан. Ранним утром 10 марта нас подняли, застроили, взбодрили армейской нахлобучкой, приказали занять места на БТРах и отправили на Хайратонский мост. По мосту наша рота пересекла пограничную реку Амударью и въехала в афганский город Хайратон. Там нам зачем-то выдали таможенные декларации.

Выданный мне бланк я заполнять не стал, прочитал графу о том, есть ли у меня с собой:

«I. Оружие всякое и боеприпасы», – и засмеялся. Из-за приступа юмора задумал написать какое-нибудь обидное слово в эту графу. Например, «есть и дохрена» или ещё лучше «дохренищща». Потому что поперёк моего туловища висел заряженный ручной пулемёт, а под моей задницей покачивался бронированный транспортёр. Вчера весь наш взвод при помощи полкило ветоши и трёх вёдер бензина отдраил от заводской консервации звенья пулемётных лент. «Машинкой Ракова» мы напихали в ленты патронов.

Потом бойцы отчистили… то есть, сняли заводскую консервацию с крупнокалиберного пулемёта. Собрали его, зарядили, в том числе и разрывными пулями с малиновыми головами (14,5 МДЗ). Какой-то старослужащий пацан уселся за вычищенный пулемёт на место старшего стрелка, стал изображать из себя «рембу». Он манипулировал рукоятками пулемёта и «стрелял на губах»:

– Тр-р-р-р! Т-р-р-р-р!

Затем сдуру провернул крышку ствольной коробки КПВТ, а оттуда выскочила двойная витая пружина и со всей дури лягнула его прямо под глаз. Пацан красивым прогибом улетел через спинку сидушки стрелка в десантный отсек БТРа, а глаз немедленно потух под огромной лиловой гематомой. Пацана потащили в медсанчасть, а все подумали: – «Ну и повезло же дураку! Он теперь в Афган не попадёт». А город подумал – ученья идут.

В таких тяжелых условиях мне предложили признаться в письменном виде, нет ли у меня при себе немножко огнестрельного оружия. Оружия было так много, что им даже умудрились покалечить бойца. Приступ остроумия я скомкал неимоверными усилиями, не стал вносить шариковой ручкой обидные слова в декларацию. Подумал, что придёт майор Зимин и показательно накажет меня за хулиганство. Там же моя фамилия указана в декларации.

Вместо того, чтобы придумывать нецензурную надпись для графы, я вытащил из кармана пачку сигарет. Оранжевую, как сигнал светофора на перекрёстке. До армии я такого чуда-юда не видывал, а вчера получил вместе с сухпайком. Теперь сидел на броне БТРа и думал: – «Закурить, или не закурить»?

Покрутил башкой, посмотрел, что все вокруг курят, почесал репу и принял для себя решение. О том, что вот так будешь лелеять своё здоровье, оберегать его, заниматься спортом, а тут прилетит злая вражеская пуля и врежется в самую обидную точку организма. Поэтому, все курят, и ты закури, не выделяйся, на войне этого не надо делать. Мало ли какая дурость придёт в голову душманскому снайперу, вдруг он задумает застрелить самого здорового. «Будь как все», – подумал я сам для себя, чиркнул спичкой и закурил. Тем более, что сигареты выдали бесплатно, они входили в норму довольствия.

После того, как афганская «таможня дала добро» на въезд в их страну, колонна наших БТРов поехала по дороге с бетонным покрытием. Но уехала недалеко. Какой-то БТР впереди поймал себе в колесо кусок железнодорожного рельса, торчащего из полотна дороги. Нет, слушайте, может быть, надо удивиться? Что это за дорога такая, кто и зачем замуровал в бетон эту толстенную железяку? Её зубилом не отбить и ножовкой по металлу не срезать. Теперь эта хрень будет рвать колёса всем проезжающим транспортным средствам, как оружие массового поражения. Её ни перезаряжать, ни обслуживать не надо. Она и днём, и ночью на боевом посту.

У наших БТРов колёса сделаны так, что способны выдерживать несколько пулевых попаданий. Но рельс, как говорится, «это уже извините». Он произвёл такую разруху, что хватило с избытком. В общем, колесо пришлось менять. Это был БТР рядового Орлова Андрея Викторовича.

Пока Андрюха Орлов менял порванное в хлам колесо, мы томились от безделья и холода. И от всего этого постоянно курили. Естественно, у нас быстро закончились спички. Сигареты надо было чем-то поджигать, а делать это было нечем. Тогда я вспомнил досконально изученное мною в школьные годы бессмертное произведение Пришвина. Там дядька, то ли охотничью собачку под паровоз бросал, то ли костёр разжигал при помощи ружья «тулки». Точно уже не помню, но разжечь костёр при помощи пороха и капсюля всё же решил попробовать. Разрядил пулю из автоматного патрона, затолкал на её место комочек ваты, выдранной из моего бушлатика. Вытащил из пулемёта затвор с бойком и принялся корячиться. И так пристраивался по бойку шлёпнуть, и эдак. Потом оно, всё же, как-то у меня сработало, да так звонко шарахнуло под бронёй по ушам и ещё по пальцам, что я принялся завывать, как Акелла, когда созывал Стаю на славную охоту. Гильзу у меня развернуло, как розочку, пальцы мои отбило. Хорошо что советские гильзы сделаны из очень пластичного металла, он не разлетелся осколками, не выбил никому глаза, а только сделал мне синими пальцы. И, конечно же, хрен мне удалось подкурить сигарету.

С отбитыми трясущимися пальцами я забился в дальний уголок десантного отсека сидел, трясся от холода и вспоминал, как познакомился с этим орлом, Андрюхой Орловым. Знакомство было трогательное и романтичное, почти как ужин при свечах. Мы стояли в три шеренги среди холоднючих зимних песков на Термезском полигоне. К нашему строю привели ещё один небольшой строй. Зачитали список вновь притопавших. Помню, там подряд шли две фамилии: Орлов, Драндров. Наш строй заржал. Это чё, так смешно что ли Орлов-Драндров? Да я хрен его знает. В мозгах у солдата пусто, вот он и ржёт в строю, ему хоть палец покажи. Короче, фамилии зачитали, наши долбаки поржали и всё, становитесь в строй и Орлов, и Драндров. Будьте теперь знакомы.

В армии всегда так: зачитали твою фамилию и шагай в строй, будь здоров! Кому ты нахрен нужен, знакомства при свечах тебе устраивать. А по-другому нельзя, потому что времени на подвиги не останется.

Наш полк тогда готовили, чтобы ввести в Афганистан и штурмом взять Панджшер, соответственно, его пришлось доукомплектовывать со штатов мирного времени до штатов военного времени. А народу в стрелковые батальоны не хватало. Начальство Округа дало команду отправлять в пехоту всех, кто попадётся под руку. Согласно разосланным по округу циркулярам из комендатур выгребали нарушителей, из линейных частей переводили залётчиков, из госпиталей собирали выздоравливающих. Поскольку Орёл по сроку службы был такой же «душара», как и я, он не успел сделаться «залётчиком». Вместо этого он непредусмотрительно простудился, угодил в госпиталь с раздутыми гландами, а оттуда его попёрли в наш полк. Самым простым и бесхитростным способом Орёл оказался у нас в роте на полигоне, затем пошёл с нами в Афган.

Поскольку полк был сформирован в Узбекистане (Термез – это юг Узбекистана), то, по понятным причинам, самая распространенная национальность в нашей роте была – узбек. Узбеки кучковались со своими земляками, разговаривали на своём языке, защищали друг друга от всяческих напастей и посягательств. Вследствие этого, припахивать молодых для грязных работ «дедулькам» приходилось из любых других землячеств, только не из узбекского. Если какому-нибудь «дедушке» требовалось припахать «молодого», чтобы помыть после обеда котелок, то узбека припахивать было опасно. Оставался единственно правильный выбор, – заорать:

– Арлёп, иды суда!

Арлёп – это на русском языке с узбекским акцентом обозначает Орлов. Если закричать:

– Гирекхь, иды суда! – То придёт двухметровый Ваня Грек.

Ваня занимался борьбой, Ваня мог запросто прибить. Такое никакому дедушке было не нужно, поэтому выкрикивалось – «Арлёп, иды суда!», и Орёл, понурив гриву шел, мыл «дедушке» котелок. Назавтра он мыл уже три котелка. Напослезавтра у него были полные руки грязных котелков, и ещё была поставлена задача подшить пару воротничков на «дедушкины» гимнастёрки. Через три дня Орёл уже не успевал выполнять все «поручения», поэтому «дедушкам» приходилось выдавать Орлову пинки под зад, для того, чтобы он успевал. Чаще всего пинали Орла узбеки, потому что, как я уже сказал, узбеков у нас было большинство. Орёл ненавидел узбеков, втихаря называл их урюками, а они вслух называли Орла чмошником. В телепередаче «Служу Советскому Союзу» мне рассказывали, что армейское братство, товарищество и дружба народов должны выглядеть иначе.

Короче, у рядового Орлова служба с самого начала не задалась. А всё потому что перед призывом в армию надо было заниматься спортом, а не спиртом. За посягательство на твою личность надо отвечать ударом в рыло. Этого за тебя никто не сделает, а спорт благоприятно влияет на способность противостоять моральным уродам, ибо развивает силу, ловкость и боковое зрение.

После того, как рядовой Орлов заменил порванное рельсом колесо, колонна техники снова двинулась вперёд. В марте месяце на севере Афганистана нам было очень холодно, как Маленькой Ёлочке зимой в лесу. В неблагоприятных погодных условиях мы ехали с открытыми люками, чтобы при подрыве на фугасе не погибнуть от избыточного заброневого давления. Все солдаты замёрзли, как цуцыки, мечтали о горячей жратве и печке-буржуйке, но вместо этого нас продувало промозглым мартовским ветром, который только усиливался из-за скорости движения нашей колонны.

Потом световой день закончился, и нам дали команду остановиться. Первую ночь провели на какой-то площадке возле советского блок-поста. Ночью вокруг выставленных в фалангу БТРов мне пришлось ходить с пулемётом наперевес, с патроном в патроннике и с командиром взвода старшим лейтенантом Старцевым. Во время этого дежурства я услышал человеческие шаги в кромешной тьме и выкрикнул:

– Стой, кто идёт, пароль три!

В ответ на мой окрик «пешеход» сказал обидные слова. Наверное, он был нетрезв, а я перещёлкнул предохранитель с автоматического огня на одиночный. Очевидно было, что в темноте не душман, валить его не надо. Но «валить» его и не пришлось. От звука предохранителя он всё понял и ушёл туда, откуда пытался прийти.

Поутру мы возобновили движение, снова посинели от встречного промозглого ветра, но до Хинжана доехали почти живыми. Там водитель, рядовой Орлов, доложил командиру роты Рязанову, что у БТРа № 472 отказали тормоза. Рязанов ответил, что никакой возможности ремонтировать тормозную систему нету. Ни ремкомплекта, ни машины техобслуживания, ничего нет. Рота раскорячилась на дороге посреди очереди на подъём, погодные условия навалились ужасные: холод, слякоть и мокрый снег. Не надо БТР со взводом оставлять умирать от холода на подъёме, надо выбираться отсюда поскорее. Поэтому ротный приказал рядовому Орлову лезть за руль и продолжать движение на перевал. А с перевала БТР пойдёт на пониженной передаче, глядишь, почти и не убьётся.

Рядовой Орлов ответил ротному:

– Двенадцать человек, двенадцать жизней на свою душу не возьму!

Тогда Рязанов застроил вдоль техники роту и спросил:

– Кто возьмёт?

– Я! – Сказал младший сержант Кондрашин, и вышел из строя.

Рязанов усадил за руль неисправного БТРа Серёгу Кондрашина, а Орлову дали ручной пулемёт и отправили во второй взвод. Колонна пошла дальше, наверх, на перевал Саланг.

03.Глава третья. Прапорщик Хайретдинов

Из воспоминаний прапорщика Хайретдинова Гакила Иисхаковича:

– В ноябре 1983-гоя я попал в Кабульский ЗРП (зенитно-ракетный полк). По замене. В этом ЗРП два года отслужил прапорщик, его из Афгана вывели, а меня вместо него ввели. Я попал на его место и стал командиром хоз. взвода полка. Место было хорошее, оплата высокая, мне казалось, что жизнь удалась. Но в один прекрасный день один прескверный солдат накурился чарза и ударил офицера. Да так сильно ударил! Те, кто видел эту ситуацию, подняли крик:

– Лови его! Лови!

Солдат не стал дожидаться, пока его поймают, побежал за баню, чтобы спрятаться. А за этой баней мы сидели: два прапора и капитан. Вся погоня выскочила на нас, бегут, руками машут и орут нам:

– Ловите, ловите его!

А это бы мой солдат. Ну, мой солдат, я и стал ловить. И, не знаю, как … удачно, или не удачно, но я солдата ударил.

А там, в ЗРП, два месяца прапор сидел, ему не могли найти место. А я самый молодой был из всех прапоров. При этом у меня – девятый разряд, я получал больше всех. У всех пятый разряд, а у меня – девятый. Я, молодой, получал больше, чем старик. А Командир Полка был татарин, Тагиров Рашид. Я его помню ещё с Союза. Он приходил ко мне – «Земляк, земляк»! Он тогда ещё капитаном был. Когда он был капитаном, то я для него был земляк. А когда он стал командиром полка, то я стал – червяк.

Вот и вышел расклад: в Кабульском ЗРП сидел прапор, места для него два месяца не могли найти, в Кундуз-шмундуз собирались отправить. А этот прапор был родной братишка библиотекарши. А библиотекарша – любовница Тагирова Рашида. Смекаешь, что к чему? Я молодой, больше всех получал, место у меня было козырное, а у любовницы Командира полка не могли пристроить родного брата. В такой великолепной обстановке я ударил солдата. Меня сразу схватили за шманты, устроили суд чести, сделали преступником и уволили, а на моё место поставили брата библиотекарши. Место для него надо было освободить. Короче, очень «удачно» я врезал тому солдату.

А в этот момент в Баграме танковый полк сократили, вывели его в Союз, и ввели на его место пехотный полк. Ваш, 682-ой! Этот пехотный полк, он же потом всю жизнь со знаменем танкового полка ходил.

Меня вызвали в Штаб Армии, в «кадры», в отдел по прапорам. К полковнику! Я пришел:

– Ме-ме-ме… – Трясусь весь, меня же из армии увольняют. Если уволят, то останусь без квартиры, вот в чём вопрос. Короче, я пришел, а там – шум-гам! Прапора в кабинет залетают, из кабинета вылетают. Полковник там орёт на них, гоняет всех. И тут я к нему в кабинет захожу с трясущимися руками: