От Кремлёвской стены до Стены плача…

– Ты, баклан, иди-ка сюда. Ты что, подглядываешь?

– Да нет, я не подглядываю.

– А, ты, значит, нас не уважаешь, на нас смотреть не хочешь, рыло воротишь, – и в любом случае дадут тебе по морде.

И это элементарное приставание такое, как говорится. Или там пацан какой прилепится, скажет что-нибудь, ты говоришь: «Иди отсюда». Тут выходят из-за угла здоровые ребята, двое-трое, говорят: «Ну, что ты маленьких обижаешь? Хочешь по морде получить?» «Да ладно…» Ну, дадут тебе пинка, а то и могу в рожу заехать.

На танцы я ходил несколько раз, а потом меня отвратило, потому что, во-первых, стоишь, девушка, которая тебе нравится, с девочкой какой-нибудь разговаривает. Ты думаешь: «Сейчас я приглашу ее, а вдруг она скажет: «А я танцевать с тобой не буду» – и все, и тебе будет плевок в душу. Думаю: «Зачем мне это надо? А, может, она тоже хочет, чтобы я с ней потанцевал, кто ее знает?» А там какая-нибудь симпатичная девчонка, выделяющаяся, ты к ней подъехал, допустим: «Можно вас пригласить?» Она: «Да, пожалуйста, давайте потанцуем». Значит, танцуем, а потом после танцев тебя встретят двое-трое, скажут:

– Ты что, это же наша девушка, а ты что к ней клеишься? Ты больше так не делай, а то мы тебе ребра подогнем.

И вот думаю: «Зачем мне ходить на эти танцы, чтобы тебя изуродывали?»

И я начал учиться, и при этом прикинул, что на третьем курсе техникума, мне год отсрочки от армии дадут, а потом, как только закончу, заберут в армию. И я думаю: «Ну, ладно, техникум кончу, а после армии три года потеряю».

Мне сосед говорит:

– А что ты волнуешься? Ты даже можешь геологом не работать. После армии пойдешь в военное училище и будешь военным, как ты хотел.

Раньше уважение было, к военным, государство тебя обеспечивает, форма, женюсь. Женюсь-то, я и не думал об этом: женюсь – не женюсь, это меня как-то не волновало. А вот пристроиться к какому-то котлу – это было более интересное занятие.

И я учился всем наукам, которые нам положено знать: геология, палеонтология и многое другое, и постепенно моя специальность начала нравиться.

После первого курса была геодезическая практика: полигон разбивали, теодолитом углы мерили, расстояние – строили планы и чертили карты. А осенью меня вызывают к директору, и он говорит:

– Ну, вот геодезист приехал. Вот с той стороны железной дороги нам выделили участок под техникум, и мы будем там строить здание, а то совсем у нас тут здесь мало места.

Даже как мы в тесноте такой учились-то? Комнаты были все-таки маленькие, но и группы небольшие. Ну, вот:

– Мы тебе поручаем ответственное задание: будешь у этого геодезиста записатором.

А я еще не знал, что такое записатор, какая такая должность. Ну, вроде так «шестеркой» при нем, помощником, я так понял. Ну, и вот утром, значит:

– Приходи на место работы к 9 часам.

Я – все, как штык в 9 часов на участке. Геодезист пришел с прибором, у специалистов он инструмент называется: значит, ящик, тренога, рейка с делениями. Я-то геодезию эту изучал, все знаю, за барином (так мне он казался) ящик таскаю, треногу и рейку. Рейку поставим на угол полигона, он в теодолит посмотрит, по дальномеру определит расстояние, потом расстояние еще, правда, все перемерили, мерной лентой, стальной лентой.

И он все это записывает, углы, круг, взгляд назад, взгляд вперед, круг слева, круг справа – все, как положено – опытный, лысый такой геодезист. И мы разбили все: квадраты всякие разные, внутренние и внешние, фундамент, все разложили. Когда основные вешки расставили, я сидел на ящике, он мне диктовал замеры, я записывал в журнал.

Сейчас-то как? Ох, как шагнула техника – вообще. Как-то иду я смотрю, геодезисты с теодолитом работают, подошел и говорю:

– Как это ты вот ничего не записываешь?

Он говорит:

– Да вот так, все в компьютере. Я вот только беру отсчет, и все, координаты, они сами в компьютере, по спутниковой связи соединяются, и никаких тут не надо записей. Приеду, вытащу карту памяти из теодолита, вставлю в компьютер, и компьютер нарисует весь этот полигон.

Вот так шагнуло, все автоматизировано, качество стройки повысилось, и технологичность, и все прочее, а романтика исчезла.

Раньше египетские пирамиды сделаны были без компьютеров, а Кельнский собор, строители обходились одной мерной веревкой: отвесом и угольником. А ученые до сих пор гадают, как древние строители могли такими примитивными инструментами так точно построить.

За работу геодезистам заплатили. Это был мой первый заработок, все маме отдал. После техникума не ездил на эту площадку, посмотреть, построили там техникум, или, может быть, ничего там и нету. Я не люблю посещать места прожитых лет, романтика, шарм детства исчезает.

Ну, ладно, вот так и время шло. Ходил я с дачи на электричку в разные сезоны года и наблюдал, как меняется природа: осенью идешь – так мне нравилось. В Москве в городе такого не увидишь, а в Подмосковье эта осенняя красота, как у Левитана на картинах «Золотая осень». И вот эта золотая осень, она действительно была золотая: все деревья такие разноцветные, и каких только оттенков листьев нет: от коричневого до золотистого. И вот идешь от станции: воздух прозрачный, чистый, осенний. Природа переходит в другой этап существования, увядания. Это вызывает грустные мысли о краткосрочном цветении.

Все у меня нормально, учусь, стипендию получаю, а вот тоска появляется осенью, и идешь по этому золотому лесу, и так грустно, что вот все скоро вся эта красота исчезнет, листья опадут. Вот Ив Монтан поет песню (поет по-французски), «Мертвые листья». Я, может быть, это к своему воспоминанию сделаю подборку песен, которые отражают мое настроение.

В конце первого курса сдал экзамены без проблем. Особенно поразил преподавателя немецкого языка, когда в школе учился у депутата Верховного совета, она нам так вдолбила, столько сумела в нас вложить, что я сдавал экзамен по языку с удовольствием. Наша преподаватель в техникуме никому пятерки не ставила, а мне пятерку поставила.

На учебу ездили на электричке без билета, на билет денег не было, бедная уж очень семья у нас была: четверо детей, а отец один работал.

Мама, чтобы как-то облегчить жизнь козу завела, огород посадила: огурцы, помидоры, морковь, свекла.

У нас в Горках шпаны хватало. Особенно выделялись двое: один по Риголетто, а другой Швейк. Рожи такие противные: один – этот Риголетто Армандо Горгун был сапожником. А второй – этот Швейк, со слюнявыми губами такой же, шпана местная.

Мы даже сцепились с этим Риголетто. Отец однажды с работы возвращался, он любил как выпьет изобразить из себя героя: то он участник взятия Берлина, Рейхстага. Война уже закончилась, а он все никак не мог угомониться. Зашел по дороге домой в закусочную, их называли по-разному: то «Американка», то «Голубой Дуунай», то «Шалман». В этой забегаловке стойка, пиво на разлив, водка 150 г, бутерброды закусить. Ну, отец зашел в эту «Американку», выпил водки, там сколько закажешь: 150 грамм можешь заказать, а то и 200.

Риголетто со Швейком тоже зашли: в сапогах, в «прохарях», как говорили раньше, кепочки маленькие с пуговкой, козыречек, пальто с белым шарфом на шеи. Мы стояли с ребятами рядом с этим заведением. А отец нас увидел и распоясался, хвост распустил перед мужиками:

– Да я такой известный человек, Есенина начитался, «А Москва кабацкая…», – и возомнил себя Есениным. Есенин-то колобродил, как напьется, так начинает выкидывать номера, хотя поэт был наш, рязанский. Ну, это, как говорится, «русская болезнь». – А ты, Риголетто, Горбун, иди отсюда, – отец даже не знал, что это его такая кличка.

Они его тогда схватили за пальто и хотели бить, а он, значит, пальцы в рот засунул, и у него не свист получился, а вот фью-фью, и вот услышав такой свист, мы должны налететь и устроить драку.

Мы, конечно, не налетели, зачем устраивать драку? Мы зашли спокойно в пивную, я говорю отцу:

– Давай, давай, пойдем отсюда. Не надо тебе связываться, – и я увел подальше.

Они на меня стали кидаться, а мужик вступился:

– А что вы к нему-то лепитесь? Он же вам ничего плохого не сделал.

Мы мирно разошлись, а я знал, что у этой шпаны за голенищем финка, и кончится могло не так благополучно.

Другой случай. Мама говорит:

– Иди, хлеба купи, – дала мне в руку деньги, это я еще в школе учился. Иду, а эта шпана мне:

– Ну-ка, иди сюда.

Я говорю:

– А что?

– Ну, иди сюда. Что это ты в кулаке зажал?

Я говорю:

– Вот, за хлебом иду.