Последняя седмица. Откровения позднего агностика

Милостью божьей, кругами ада, стальная птица идет на посадку.

Жизнь течет капля за каплей в океан беспорядка.

Под вечер запели гормоны, эритроциты, гемоглобины – не шутка.

Молитесь богам, садясь на иглу, вы – нынешние, нутка.

Я чувствовал, что впадаю в экстаз. Во мне росло вдохновение, и крылья Пегаса уносили в заоблачную высь, где можно бредить в том же духе и дальше, пока шевелится язык, не ушел кураж, но тут я с огорчением заметил, что Евгений как-то сник, поглупел, утратил былую спесь и расстроился. Он явно разочаровался во мне, потерял интерес к поэзии, отвернулся к стене и лишь горько заметил:

– Птичку жалко.

Не знаю, про какую птицу он говорил, про стальную или Пегаса, но мне самому тоже стало не до шуток. Уж больно утомительна эта штука – рэп, сушит мозги, вызывает тошноту, мать твою, решил я, и опять сосредоточился на главном.

Глядя на стоящее у кровати железное дерево с его налитыми плодами, воскрешающее в памяти райские кущи и висячие сады Семирамиды, я почему-то вспомнил школьные задачи про две трубы, из одной вода втекает, из другой вытекает. Спрашивается, за сколько минут наполнится ведро или лохань. В данном случае, конечно, имеется в виду обыкновенная мирская жизнь. Когда из нее вытечет последняя капля, одному богу известно. Не надо святотатствовать. Здесь ты своими глазами видишь, как на твой алтарь постоянно капает что-то лечебное, и ничего не выливается. Нигде, скажу я вам, не чувствуешь себя столь благостно и спокойно, как под капельницей.

Правда, не обходится и без неприятных ощущений. Вены у меня всегда были плохие, медсестрам приходилось долго трудиться, чтобы нащупать хотя бы одну из них и вставить иглу. Ели кому-то и удавалось сразу, то это были, как правило, опытные медработники со стажем ассистента пластического хирурга, никак не меньше. Лиля была новенькая, она лишь пару дней назад устроилась на работу после училища, и в этом деле считалась профаном.

Старшие сестры просили войти в ее положение, учитывать данный факт биографии и дать Лиле, как они говорили, набить руку. Она долго возилась с моей правой рукой, потом с левой, пока, наконец, не вставляла иглу в нужную точку, продырявив мне кожу в нескольких местах и напустив лужи крови. Но если все получалось, и мучения мои заканчивались, я обретал такое же счастье, что и мои сокамерники.

– Да, поистине капельница – это аутодафе и рука Спасителя одновременно, – загадочно произнес Евгений, сомкнув веки и читая молитву святого праведного Иоанна Кронштадского о скорой помощи и о спасении от телесной смерти по причине болезни или огня.

– О, великий угодниче Христов, пастырю дивный, скорый помощниче и милостивый предстателю, – шевелил он тонкими посиневшими губами и крестился левой рукой, потому что в правой торчал израильский катетер, куда Лиля только что сунула иглу.

В истории болезни было сказано, что попал он в пульмонологию на скорой помощи месяц назад в критическом состоянии, «на грани летального исхода». Ему нужно было целиком поменять кровь, и только при этом условии можно было рассчитывать на полное выздоровление. В него уже вкачали сотни миллилитров стерильного хлорида натрия и различных антибиотиков на основе физиологического раствора фирмы "Гром Интернешнл", который сам же где-то достал по блату и упросил врачей использовать именно его. Принимал как целебный бальзам, божественный нектар из парка наслаждений древней Помпеи, как средство Макропулоса или пресловутый эликсир бессмертия, в конце концов.

– Осталось влить еще полведра, чтобы довести количество гемоглобина в эритроцитах до нужного уровня, – подсчитал Евгений на калькуляторе.

Сеансы массового вливания и регулярные вызовы в процедурную на укол, как на файф-о-клок, чем-то напоминали методу доктора Грюнштейна, назначавшего всем обитателям чумного барака при гарнизонной тюрьме поголовно одно и то же – промывание желудка. В том числе и Йозефу Швейку, которого поместили туда вместе с малодушными симулянтами, желающими откосить от фронта. Кто-то симулировал бронхит, воспаление легких, чахотку, кто-то – ревматизм, грыжу или сахарный диабет. Таким верным способом, писал Ярослав Гашек, врачи полевого госпиталя изгоняли из них беса саботажа и возвращали в лоно австрийской армии. «Больше не выдержу, – сказал Швейку его сосед по койке, когда ему уже второй раз в течение одного дня сделали очистительную клизму. Он симулировал близорукость. – Завтра же еду в полк».

***

Нас же, временно приписанных к Волжским прудам, местные кудесники заправляли через шланг обычной дистиллированной жидкостью из пластиковых мешков с указанием фамилии страдальца и номера койки. Больной справа – слесарь КИПа Фёдор Цыбулькин оказался здесь своим человеком. Пребывание в больнице стало для него закоренелой привычкой, своего рода неосознанной необходимостью, смыслом жизни и насущной потребностью в одно и то же время.

Он ложится сюда каждые три месяца и это уже его двадцать первая ходка. Знает здесь всех и каждого, а все принимают его как родного, бывалого и почетного клиента, который здесь прописался на ПМЖ, можно сказать, до часа рокового. Помните, у Давида Самойлова: «Смерть, вы знаете, что это? Не конец, не беда. Окончание сюжета навсегда, навсегда».

И впрямь, говорили врачи, хронические заболевания в пульмонологии или, как ее еще называют, в «грудной медицине», не лечат, они только прогрессируют, несмотря на все примочки и усилия врачей. Здесь просто ставят на ноги с помощью какой-нибудь хитрой терапии, если это возможно, и то не всегда. То есть выхаживают, поправляют, реанимируют, возвращают дыхание, иногда даже после потери пульса и клинической смерти, или, как сказали в регистратуре, «восстанавливают функционал». Иными словами, делают профилактику, как автомобилю или самолету, чтобы мог снова летать и радоваться жизни. Правда, не долго.

– С большой вероятностью, – вслух читал какой-то популярный справочник лежачий больной из дальнего угла, – через два-три месяца, максимум четыре инфекция, бронхит и астма снова возьмут за горло, начнет душить кашель, и тогда опять надо будет обратиться к специалисту.

При этих словах Федя поднял голову, выпятил грудь и посмотрел на нас так, как смотрят в армии дембеля на зеленых новобранцев. Статус ветерана седьмого этажа главного корпуса позволял ему чувствовать себя вип-персоной и требовать особого внимания. С этим, собственно, никто не спорил. Мы старались ему угодить, почитали как старейшину, признавая за ним безусловный авторитет и право сильного. Известно, такие вожаки обязательно появляются среди коллектива в условиях ограниченного пространства – камеры, военной казармы или больничной палаты. Он говорил, что одного курса подобной реабилитации, действительно, хватает лишь на пару месяцев в лучшем случае:

– А дальше снова пожалте бриться. Лично я сюда захаживаю каждые три месяца.

К тому моменту простодушный Федя еще не знал, что своим указом в рамках оптимизации расходов на содержание лежачих и количества койкомест наш родной минздрав продлил сроки между предыдущей и последующей госпитализацией с трех месяцев до шести. То есть выйти из стационара и вернуться в него снова можно только через полгода, никак не раньше. Исключение делаются лишь для тех, кого привозят сюда на карете скорой помощи.

– А то ишь, повадились!

Услышать такое Федя явно не ожидал и как-то сразу погрустнел. Но пренеприятное известие не убило в нем веру в милосердие страховой медицины. Он не мог представить себе, что двери этого заведения не будут открыты для него в минуту новых испытаний пневмонией и приступами сухого кашля.

–А скорая помощь на что?

Человек, подавший голос из правого угла, был самым застенчивым из нас, любителей пива и шуток. И это, на мой взгляд, довольно странно. Звали его Наум Моисеевич, но не было случая, чтоб он кого-то перебил, встрял в чужой разговор или кому-то перечил. Тем не менее, судя по умным и тонким репликам, был начитан, обладал широкими знаниями в самых различных областях человеческой деятельности. Особенно в том, как надо правильно питаться, снабжая организм витаминами и очищая от вредных примесей. В этом деле он был Эйнштейн. Исповедовал систему раздельного питания Шелтона и всячески навязывал другим. Двумя словами суть ее в том, чтобы есть простую натуральную пищу, она якобы лучше усваивается в желудочно-кишечном тракте.

Сам он ничего не ел из того, что было за казенный счет, отказывался от жидких щей и выпивал только компот или яблочный сок, который давали не каждый день и отнюдь не всякому, а только язвенникам и диабетикам со стажем и диетой № 4. Питался исключительно из своего мешка, что держал в общем холодильнике. Было интересно наблюдать, как он достает из него одну банку за другой, снимает крышки с номерами и выкладывает на стол отдельные ингредиенты кошерной еды, вознося молитвы богу Яхве.

Нельзя сказать, что он был вегетарианцем, в его меню входила и курица, и рыба, и сервелат, но в списке блюд, любовно составленном женской рукой, в основном значилась зелень и овощи. Все это в готовом виде и большом количестве каждый день приносила ему верная супруга и благодетельная мать Изольда Давыдовна. Она следила, чтобы он кушал все в определенном порядке и до конца, а уходя кланялась на все четыре стороны, желала каждому удачи, достатка и крепкого здоровья. При этом опять же славила своих богов и просила милости.

– Вот мы, православные, больше говорим о спасении души – укрепи, Господи, прости нас грешных, вразуми, наставь на путь истинный и тому подобное, – заводил после ее ухода речь неугомонный Федя, который сам не спал в тихий час, и другим не давал. – А у евреев наоборот. Какое-то потребительское отношение к богу. Они всё норовят вымолить чего-нибудь такое, что можно пощупать, принести в дом, сожрать, положить в карман. Это почему?

– У нас просить господа за себя – естественно, – пояснял Наум Моисеевич. – Вещи как ширпотреб нужны человеку для жизни. Если ты истинный иудей, считаешь себя рабом Яхве, значит, должен просить его о чем-нибудь. Без его воли ничего не бывает, ничего не появится на столе ив полости рта. Только он решает, дать тебе кров, деньги, пищу или не дать.

– Логично, – не унимался ветеран, хотя его уже никто не слушал. Видно было, что где-то в глубине его широкой души тихонько живет антисемит. – Но уж больно как-то не по-христиански.

Дальше он переходил на олигархов, ругал на чем свет стоит партию воров и жуликов, которые раздербанили великую страну, поминал лихом залоговые аукционы, дефолт, семибанкирщину…

– Несчастная Россия, это что ж творится на святой Руси, – бормотал он, впадая в послеобеденную дрёму, которая сморила и его, несмотря на патриотический экстаз и праведный гнев.

И уже, храпя, интуитивно, как «Отче наш», перебирая людишек, оглашал весь список покойных и ныне здравствующих героев эпохи первоначального накопления.

– Березовский, Гусинский, Авен, Смоленский, Ходорковский, Фридман, Малкин, хр-р-р-р…

Надо сказать, что потребность в общении у обитателей палаты № 6 наиболее остро давала себя знать к концу дня, когда вечерело за окном, заканчивались обходы, вызовы «на кровь» и «на укол», а врачи уединялись в ординаторской, чтобы заполнить истории болезни. Стучаться к ним в этот момент считалось нарушением режима. Но у Феди инстинкт пополнения информации мог проявиться в любой момент, в том числе и после обеда, вопреки требованиям внутреннего распорядка.

Немного поспав, Федор крякнул и вернулся к прерванной теме. Не обращая внимания на спящих, он продолжил травить душу песнями о главном и наболевшем.

– Я двадцать с лишним лет отработал мастером КИПа в «Мосэнерго». И был у меня один главный инженер. А как Чубайс разделил на четырнадцать компаний, то и главных инженеров стало четырнадцать. У всех свои кабинеты, офисы, секретари, секретарши, мать их суку. И сидят в них мордастые ребятки, один другого краше. Всё сынки, да племянники. Тупые, как валенки. Ничего не знают. Силу тока от напряжения отличить не могут. Меня спрашивают, как быть, куда ставить, какой прибор как называется…

Историю про РАО ЕЭС я слышал много раз и в разных вариантах. В свое время о судьбе главного российского монополиста в электроэнергетике кто только не горевал, не сокрушался. И слез пролито, и сказано немало, а некоторые, особо говорливые перебирают кости до сих пор. Наверное, по инерции. Да я и сам внес свою лепту в так называемое всенародное обсуждение, написав пару статей. Навязло в зубах, ничего не меняется. Однако рассказ очевидца, звучавший хриплым рефреном под сводами палаты для больных средней степени тяжести, меня заинтересовал с прежней силой. Стряхнув остаток послеобеденной дремоты, повернувшись на другой бок и сунув кулак под щеку, я с удовольствием внимал каждому слову неутомимого рассказчика.

– Послали меня в Каширу. Я там бывал раньше. Чистое поле, лес за окраиной. А тут гляжу – дворец из стекла и бетона средь каширских болот, блестит на солнце, как котовские яйца. Что это, спрашиваю. Говорят – офис, главная контора, продают электричество в коттеджные поселки. Иду к начальнику. Не знает, какие приборы заказывать, куда ставить, меня велел кликать. А я ему: какого хрена ты сам тут делаешь, где тебя учили, дурак ты этакий? Выгнали.

Позже я узнал, что Каширскую ГРЭС им. Г. М. Кржижановского, построенную в 1922 г. под личным контролем В. И. Ленина по плану ГОЭЛРО, собираются закрыть. Более 2000 квалифицированных специалистов останутся без работы. Пошла писать губерния жалобы туда, сюда, Путину. Мол, дорогой Владимир Владимирович, закрывают наше градообразующее предприятие. Куда деваться, огурцы собирать в теплицах всем места не хватит. Как доживать 45 -50-летним, как поднимать детей? Мы простые люди потеряли не только рубли. Зато те, что «рулили» и привели ГРЭС к краху, прекрасно набили свои карманы, построили коттеджи в Подмосковных Соснах. Их здесь уже нет. А нам-то что делать?

***

О том, что Федя страшно храпит по ночам, меня предупреждали, но я думал, как-нибудь обойдется, смогу выжить. Я готов спать при включенном свете, радио, телевизоре, когда в комнате сидят, курят, пьют, разговаривают, но не могу, когда храпят. Не знаю, почему любое всхрапывание, даже незначительное, похожее на легкое ржание коня в ночном или хрюканье молодого борова у пустого корыта, будит меня моментально, как бы крепко я не почивал.

Оно бьет по нервам с силой электрошокера, травмирует спиной мозг и звучит погребальным звоном Бухенвальда. Я не воспринимаю его иначе, как личное оскорбление. Наверное, это тоже болезнь, только наоборот. Если так, то к списку моих хронических недугов, и без того довольно обширному, нужно добавить еще одно – храпо-фобия. Такое не лечится.

Между прочим, по данным Всемирной организации здравоохранения ООН таких, как я неврастеников и жалких трусов со слабой волей, пасующих перед мелкими трудностями, не так уж мало – около двенадцати процентов, то есть каждый восьмой житель планеты. ВОЗ относит храп к разряду неизлечимых болезней, жертвами которой чаще всего являются люди талантливые, способные к принятию нестандартных решений, но эмоциональные и легко ранимые. Им достаточно одного грубого слова, окрика, шумового воздействия, чтобы они надолго замкнулись в себе и потеряли вкус к творчеству. Некоторые правозащитники хотят наделить их особым статусом, рассматривать храп как злостное деяние и нарушение прав человека.

Что касается причины этого тяжкого недуга, то на борьбу с ним человечество бросило огромные силы, затратило уйму энергии, начиная с эпохи неолита, кончая экспериментальными лабораториями в самых известных университетах США и Европы. Бесполезно. Непобедимый храп. мучивший землян столько веков и продолжающий это делать по сей день, ни на йоту не уступил своих позиций, несмотря на рецепты народных целителей и современной медицины. Всё, что удалось сделать, это – дать более или менее четкую характеристику этого явления и научное описание.

Знакомый отоларинголог, к которому я ходил за советом, прочитал мне целую лекцию на эту тему. Я ушел от него просветленным. Со знанием дела он популярно объяснил мне несведущему, что с точки зрения науки храп выражается в отчетливом низкочастотном дребезжании звука и вибрации. Этот звук может достигать громкости 115 децибел. Для сравнения укажем, от вертолета мы получаем шуму на 110 децибел, от мотоцикла – 85, метро – 95, отбойного молотка – 120. Спасибо, я не знал таких подробностей. Но что характерно, сам храпун всего этого не слышит, он спит безмятежно, как младенец, совершенно не догадываясь, какие муки испытывают те, кто находится рядом. Зато после этого несчастный сосед гарантированно становится злым, раздражительным и опасным для окружающих маньяком.

Однако, несмотря на то, что медицина расписалась в неспособности решить данный вопрос, отдельные энтузиасты и умельцы не сложили оружия и продолжают искать панацею. Время от времени они удивляют мир новыми открытиями, вселяющими надежду на избавление от неистребимой напасти, но потом оказывается, что это был очередной фейк или авантюра какого-то самозванца. Так, один американец изготовил подушку, которая реагирует на звук и заставляет храпуна лечь на другой бок, когда происходит извержение вулкана. Умная подушка в этот момент начинает надуваться с той стороны, откуда исходит рычание, и опрокидывает спящего в нужном направлении.

Другой изобретатель сконструировал тесный намордник, позволяющий глушить звук и ограничивать поступление воздуха в грудную клетку. Особым спросом у французов одно время пользовалось миниатюрные колокольчики, издающие противный звон при нарушении тишины. Их зашивали в пижамы таким образом, чтобы не дать человеку спать на спине с открытым ртом. Всего в патентном бюро США за последние годы зарегистрировано более двухсот изобретений по этому профилю, но ни одно из них, к сожалению, не нашло дорогу в потребителю, а вместо пользы нанесло много вреда и ущерба, поскольку стало причиной не менее отвратительного явления – бессонницы. Ну об этом мы еще поговорим.