Конь бледный

23 августа.

Я вызвал сегодня Елену письмом. Она вошла, и мне сразу стало радостно и спокойно.

Будто не было долгих дней тревоги и ожидания, будто не я жил местью, холодно готовил убийство. Так радостно и спокойно бывает в летние вечера, когда звезды зажглись и в саду аромат цветов, теплый и пряный.

На Елене белое платье. Она дышит свежестью и здоровьем. Ей двадцать лет. Ее глаза не смеются. Она, стыдливая, говорит:

– Вы были все время здесь?

– Да, конечно, я был здесь.

– Так это вы?…

И она опускает глаза.

Мне хочется ее крепко обнять, поднять на руки, целовать, как ребенка. Теперь, когда я вижу ее, ее сияющие глаза, я знаю, я люблю ее детский смех, наивную красоту ее жизни. И я с восторгом слушаю ее голос:

– Боже мой, если б вы знали, как я боялась.

И потом шепчет еще:

– Как страшно…

Она краснеет. И вдруг, как тогда, мягко и нежно опускает мне руки на плечи.

Ее дыхание жжет мне лицо. И с неизведанной мукой встречаются наши губы.

Я прихожу в себя – она сидит в кресле. На моих устах еще ее поцелуй, и вся она такая близкая и чужая.

– Жорж, милый, любимый, Жорж, не будьте печальны.

И она стыдливо и жарко тянется ко мне.

Я целую ее. Целую ее волосы и глаза, ее бледные пальцы, ее любимые губы. Я не думаю уже ни о чем. Я знаю только: вот она у меня на руках и трепещет ее молодое тело.

Догорает в окне прощальный закат. Красный луч бродит по потолку. Она, белая, лежит у меня на руках, и уже нет похмелья пролитой крови.

И нет ничего.

24 августа.

Эрна едет сегодня. Она похудела и как-то сразу увяла. Погас на щеках румянец, и лишь по-прежнему беспомощно вьются кудри – просят пощады. Я надолго прощаюсь с ней.

Она стоит передо мною, хрупкая и печальная. Ее опущенные ресницы дрожат. Она говорит тихо:

– Ну вот, Жоржик, конец.

– Ты рада?

– А ты?

Я хочу ей сказать, что я счастлив и горд, но в душе у меня сегодня нет ликования. Я угрюмо молчу.

Она вздыхает. Под кружевом платья ее грудь дышит прерывисто и глубоко. Она, видимо, хочет мне что-то сказать, волнуется и не смеет. Я говорю:

– Когда поезд отходит?

Она вздрагивает:

– В девять часов.

Я равнодушно смотрю на часы:

– Эрна, ты опоздаешь.

– Жорж…

Она все еще не решилась. Я знаю: она заговорит о любви, будет просить участия. Но во мне нет любви, и я ничем не могу ей помочь.

– Жорж, неужели?…

– Что неужели?

– Неужели мы расстаемся?

– Ах, Эрна, не навсегда.

– Нет, навсегда.

Ее голос чуть слышен. Я отвечаю ей громко:

– Ты, Эрна, устала. Отдохни и забудь.

И до меня долетает шепот:

– Я не забуду.

В ту же минуту я вижу: ее глаза покраснели и легко, как вода, покатились чистые слезы. Она некрасиво трясет головою. Ее локоны мокнут в слезах, жалко свисают к шее. Она рыдает и шепчет невнятно, глотая слова:

– Жорж, милый, не уйди от меня… Солнышко мое, не уйди…

В памяти встала Елена. Я слышу ее звонкий радостный смех, вижу сияющие глаза. И я холодно говорю Эрне:

– Не плачь.

Она сразу умолкла. Вытерла слезы, уныло смотрит в окно. Потом встает и, шатаясь, подходит ко мне.

– Прощай, Жорж, прощай.