Конь бледный

Ваня всходит наверх. В утренней мгле он весь серый, глаза и волосы одного цвета. Холодно, и он ежится, глубже уходит шеей в поднятый воротник. А потом палач надевает саван, стягивает веревку. Саван белый и рядом красный палач. Неожиданно громко стучит отброшенный табурет. Тело висит. Висит Ваня.

Подушки жгут мне лицо. Одеяло сползает на пол. Неудобно лежать. Я вижу Ваню, его восторженные глаза, русые кудри. И робко спрашиваю себя: зачем? зачем? зачем?

5 сентября.

Я говорю себе: Вани нет. Это простые слова, но мне не верится в них. Мне не верится, что он уже умер. Вот стукнет дверь, он тихо войдет, и я, как прежде, услышу:

«Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь».

Ваня верил в Христа, я не верю. В чем же разница между нами? Я лгу, шпионю и убиваю. Ваня лгал, шпионил и убивал. Мы все живем обманом и кровью. Во имя любви?

Христос взошел на Голгофу. Он не убил, Он даровал людям жизнь. Он не лгал. Он учил людей истине. Он не предательствовал. Он сам был предан учеником. Так одно же из двух: или путь ко Христу, или… Или – Ваня сказал – Смердяков… И тогда я – Смердяков.

Я знаю: в Ване была святость, его правда – в его муках. Но святость и правда мне недоступны, непонятны. Я умру, как и он, но темною смертью, ибо в горьких водах – полынь.

6 сентября.

Елена мне говорит:

– Знаете, я так боялась за вас… Я не смела думать о вас… Вы такой… странный.

Мы, как прежде, в парке. Осень дышит в лесу, гонит по ветру ржавые листья. Холодно. Пахнет землей.

– Милый, как хорошо…

Я беру ее руки, я целую тонкие пальцы, и уста мои шепчут:

– Милая, милая, милая…

Она смеется:

– Не будь таким грустным. Будь весел.

Но я говорю:

– Слушай, Елена. Я люблю тебя, я зову: иди за мною.

– Зачем?

– Я люблю тебя.

Она гибко прижалась ко мне и шепчет:

– Ты знаешь – я тоже люблю.

– А муж?

– Что же муж?

– Ты с ним.

– Ах, милый… Не все ли равно: сейчас я с тобою.

– Будь со мною всегда.

Она звонко смеется:

– Не знаю, не знаю.

– Елена, не смейся и не шути.

– Я не шучу…

Она опять обнимает меня.

– Разве нужно любить всегда? Разве можно любить всегда? Ты бы хотел, чтобы я любила тебя одного… Я не могу. Я уйду…

– Уйдешь к мужу?

Она молча кивает.

– Значит, ты любишь его.

– Милый, вот горит вечернее солнце, шумит ветер, шепчет трава. Вот мы любим друг друга. Что же еще? Зачем думать о том, что было? Зачем знать, что будет? Не мучь же меня. Не надо мучений. Будем радоваться вдвоем, будем жить. Я не хочу горя и слез…

Я говорю:

– Ты сказала – ты его и моя. Скажи – так ли? Правда ли это?

– Да, правда.

Тень скользнула у нее по лицу. Глаза печальны и темны. Белое платье тает в сумерках дня.

– Почему?

– Ах, почему?…

Я наклоняюсь к ней близко:

– А если… Если бы не было мужа?

– Не знаю… Я ничего не знаю… Разве любовь вечна? Не спрашивай, милый… И не думай, не думай…

Она жарко целует меня. Я молчу. В моей душе медленно расцветает ревность; я не хочу и не буду делиться ни с кем.

10 сентября.

Елена тайком приходит ко мне, и быстро, как воды, текут часы и недели. Весь мир теперь для меня в одном: в моей к ней любви. Свернут свиток воспоминаний, помутилось зеркало жизни. Передо мною глаза Елены, ее губы, ее любимые руки, вся ее молодость и любовь. Я слышу ее смех, ее радостный голос. Я играю ее волосами, я жадно целую ее горячее и счастливое тело. Падает ночь. Ночью глаза еще ярче, смех еще звонче, поцелуи больнее. И вот снова как чары: южный странный цветок, кровавый кактус, колдующий и влюбленный. Что мне террор, революция, виселица и смерть, если она со мной?… Она входит робко, опуская глаза. Но вот вспыхнули огнем ее щеки, звенит ее смех. У меня на коленях она поет беззаботно и звонко. О чем ее песни? Я не знаю, не слышу. Я чувствую ее всю, и радость ее звучит в моем сердце, и во мне уже нет печали. И она целует и шепчет: