Заоблачная звезда. Фарагундо

Обычно канат вылетал с борта сразу, так как отец четко владел искусством мореплавания и знал о своевременных и быстрых действиях при швартовке. В этом случае подхваченные швартовы мальцом Фарагундо мгновенно заплетались восьмеркой на кнехте.

Борт шхуны был выше пирса примерно на семь футов, поэтому опять Фарагундо не мог разглядеть отца. Он по-прежнему ожидал сброшенного каната на швартовку и подачу трапа с борта. Напряжение было максимальным и нервы не выдержали:

– «Отец, ты где? Что с тобой?» – зашелся криком Фарагундо.

И не дожидаясь ответа, он отбежал назад насколько шагов развернулся и выдохнув как будто собирался проглотить в раз бутылку рома, со всей силы в три прыжка подлетел к концу пирса и, оттолкнувшись, подпрыгнул и зацепился за верх борта. Подтянувшись и закинув ногу, он перевалился внутрь шхуны упав на палубу. Времени разлеживаться не было и он, вскочив побежал к мостику по слегка покачиваемой поверхности палубы.

Отец стоял на коленях перед штурвалом. Левым плечом и головой он упирался в него. Правой рукой он держался за одну из рукояток-лентяек штурвала. Фарагундо увидев отца в таком состоянии замедлился в движении, но полностью не остановился и наконец, приблизился к нему.

– «Отец, скажи, скажи, что с тобой? Папа, что случилось?» – полушепотом от растерянности и испуга выдавил он из себя.

Подхватив отца под подмышки сзади, он с особой осторожностью потянул его от штурвала и положил на бок на палубную часть мостика. Отец тяжело дышал. Глаза его были полуоткрыты, а точнее левый глаз. Правый подергивало судорогой, и он, то отрывался, то закрывался. Фарагундо приподнял голову отца и аккуратно подложил под нее свое колено. Губы отца слиплись, как слипаются от длительной жажды. С усилием он разомкнул их и еле слышно прошептал:

– «Меня укусила змея, когда вытас….» – сухой кашель оборвал фразу.

Сын не выдержал и крикнул:

– «Я, сейчас!» – и мягко положив голову отца, бросился в трюм.

– «Вода и что-нибудь под голову!» – пронеслось в его сознании.

Схватив старое полотенце и стеклянную флягу с водой в кожаной оплетке, что висела на стене, он выскочил на палубу и приблизился к отцу. Подложив полотенце под голову, и повернув отца на спину, он поднес флягу ко рту и стал лить воду ему на губы маленькой струйкой. Вместо того, чтобы пить, Патер немного приподнял руку, указывая на корму судна. С трудом разомкнув губы, и одновременно брызгая стекавшей на его рот водой, произнес:

– «Там змея!»

Голова его резко опустилась на бок, он закрыл глаза. Из груди на тяжелом выдохе вылетел один и следом за ним второй хрип. Он зашелся кашлем, открыл покрасневшие глаза и, вглядываясь в сына, как бы хотел что-то сказать. В одну секунду кашель перешел в выдох без конца и края…

Патер обмяк. Рот его неестественно приоткрылся. Глаза остались полуоткрытыми и как бы смотрящими сквозь лицо Фарагундо.

– «Папа, очнись! Папа ты что! Разве так можно! Па-па-а-а-а!» – разлетелось со шхуны во все стороны. Он прижал безжизненную голову отца к себе. На лицо Фарагундо сошла обида, перемешанная с только что родившемся горем и от безысходности он захрипел раненым в горло зверем.

На все крики и звуки со шхуны обратил внимание люд находившейся вблизи. Народ начал собираться и толпиться у борта. Из толпы понеслись вопросы от разных людей:

– «Что случилось? Эй, там помочь? Сбросьте трап и швартовы!»

Через некоторое время на борт заскочили несколько человек и приблизились к трагическому месту. Кто-то попытался осмотреть Патера, но Фарагундо держал его голову не отпуская. В его отрешенном от всего мира взгляде было только одно – не человеческое горе, которое приходит к нам в такие тяжелые минуты жизни!

Шхуну пришвартовали, сбросили трап и послали за доктором Корьезой, который был один на весь небольшой пригород Сан-Луано.

Прошло, какое-то время. Люди, принявшие участие в последствиях трагедии с Патером, смогли положить его на спину, на палубу и накрыть старым полотенцем. Фарагундо, отвел в сторону какой-то парень постарше лет двадцати пяти и, приняв его голову на свое плечо, успокаивал, как только мог.

Минутой позже на пирс ворвался Корьеза. Он вкладывал все силы в педали своего велосипеда. Его легкий плащ, развивался в обе стороны от него как крылья птеродактиля. Уронив велосипед перед самым трапом, он вбежал на судно и, раскрыв свою дорожную медицинскую сумку, стал осматривать тело погибшего. В это время один из зевак настойчиво попытался расспросить Фарагундо о случившемся. Сначала парень захлебывался слезами, но потом проронил:

– «Отец, показал на корму и что-то сказал про змею!»

Тут же его осенило, и он громко выстрелил сквозь слезы, смотря и указывая на корму:

– «Змея, змея его там ужалила, проклятая змея!»

Корьеза услышав эти слова, не теряя времени, переключился на поиск ранки от возможного укуса змеи и внимательно осмотрел тело Патера. На внутренней стороне запястья левой руки он обнаружил небольшое красное пятно, в середине которого виднелась две маленькие темно-бурые точки. Сомнений не было, и он произнес:

– «Вот он, укус морской змеи!»

Все события происходили одновременно. Настойчивый зевака осторожно спустился на корму шхуны и увидел, что Патер сетью пытался вытащить улов пойманной рыбы, но по какой-то причине не смог. Сеть он вытащил только частично. На кормовой палубе валялось лишь несколько крупных скумбрий и еще, какая-то мелкая рыба, при этом сеть не была до конца вытравлена на корму судна. Он подошел ближе к потертому борту кормы и стал вглядываться в сеть, на треть, свисающую со шхуны и на треть, уходящую в воду. Он смотрел на дальний край сети, что был в воде и ни чего там кроме нескольких застрявших в ячейках рыб не увидел.

Вдруг боковым зрением он заметил, какое-то движение слева и, повернув голову, расширил глаза от страха и удивления, перемешанного с неожиданностью. Так и есть! В метре от него извивалась полосатая морская змея Дюбуа – гроза рыбаков и всей морской твари.

Секунда, и он отшатнулся назад с завидной скоростью фехтовальщика высокого класса уклоняющегося от шпаги противника. Змея сделала выпад, но не достала его лица, потому как ее постигла та же учесть нескольких рыб застрявших в узких ячейках сети. Еще мгновение и он был на верхней палубе.

– «Видели? Нет, вы видели! Она хотела меня ужалить, как и его!» – выпалил он, сморщив от переизбытка чувств свой узкий лоб, указывая пальцем на покойного.

Народ загудел. Уже никто не обращал внимания ни на погибшего, ни на его сына убитого горем. Кто-то крикнул из толпы:

– «Давайте ее вместе с сетью сбросим в воду?»

– «Нет, сеть на пирсе это, какому-то судну обуза, если зацепится!» – начали неистово спорить другие.

Спор быстро перешел в монотонный гул подобного гулу пчелиного роя. Доктор попросил снести тело покойного на пирс и уложить его у края первой улицы уходящей в пригород. Так и сделали. По процедуре труп должны осматривать в присутствии жандармов в морге. Доктору Корьезе предстояло проделать это еще раз.

Блюстителей порядка известили еще час назад, но они не торопились, так как обед у них был особым временем суток. И именно с него у них начинался день и все остальное!

Со змеей решили очень просто. Взяли длинную палку и на конец зацепили самозатягивающеюся веревочную петлю. Когда змею удалось захватить петлей, то после некоторых усилий ее вытянули из сетей, и хотели было разрубить на палубе, но она выскользнула из петли и, упав в воду, была такова.

Подъехавшие жандармы осмотрели шхуну. Они не торопясь погрузили в свою повозку, запряженную двумя лошадьми труп, и вместе с доктором уехали в морг. В толпе зевак был уже известный нам сосед Фарагундо Андрэ. Он повел его домой по улицам, которые были безразличны восемнадцатилетнему парню, получившему в свой День рождения самый прискорбный подарок, который только может быть!

Вдруг случайная мысль скользнула в его голове:

– «Люди воцерковленные, а тем более христиане по своему вероисповеданию знают, что БОГ может попустить человеку разные события. Так, например, иногда полезно и поболеть или потерять кого-то из близких родственников для вразумления или становления на путь истинный, то есть принести БОГУ истинное покаяние!»

Именно эти мысли, и не какие другие настойчиво пробежали еще раз в его голове. Это были слова священника из последней проповеди в прошлое воскресенье.

Подходя к дому Фарагундо, Андрэ приостановился. Он немного наклонил голову и тихо сказал:

– «Прости меня, что утром я так неудачно пошутил на счет твоего отца, улова и выручки!»

Фарагундо не поднимая головы, покивал и, повернувшись, подошел к калитке своего дома. Из окон дома шел тихий многоголосный и беспрерывный женский плач. Он прошел в дом и увидел мать с сестрой уронивших свои головы на руки и двух соседок тетю Алиду и свою крестную Ферсину, которые безутешно рыдали, сидя за круглым столом. Он бросился к матери и сестре и обнял их. Крупные слезы катились из его глаз по щекам и прятались в волосах матери и Адель.

– «Как же мы теперь без на-а-шего до-ро-гово па-а-а-апочки!» – рыдала, всхлипывая Адель и еще сильнее заливалась слезами.

Женский плач в доме усилился.

Вечером этого дня пошел дождь, сначала маленький, а потом небо сделалось едино свинцовое и хлесткие косые струи, сверкая от фонарного света, бесконечным потоком вонзились в булыжные мостовые пригорода. Вода течениями различной силы понеслась вниз к пирсу. Видимость снизилась футов до сорока. Так дождь пролил всю ночь.

Из присутствующих в доме под утро заснула только Адель. Сон ее был короток. Проснувшись, она опять заплакала, ровно, так же, как и все присутствующие.

Фарагундо вспомнил о том, что накануне он просился выйти в море с отцом в качестве помощника, на что отец, потрепав своей грубой и мозолистой ладонью его взлохмаченную голову, строго глядя на него, сказал:

– «Сын, приходит то время, когда ты становишься мужчиной….» – он на миг замолчал и смягченно добавил: