Исповедь дурака. Как я ушёл от «нормальной» жизни и стал счастливым

Тем временем, моя тайная возлюбленная одноклассница уехала жить в другой город. Мы продолжали переписываться, но я не чувствовал от этого ничего кроме раздражения. Ведь она была далеко – а значит мы никогда не будем вместе. Ни признаний, ни поцелуев, ни секса. Это казалось очевидным, и я не понимал – к чему тогда травить душу перепиской?

К тому же она что-то от меня скрывала, ещё когда жила здесь. Ходили слухи, что у неё был парень. Я почувствовал себя обиженным и брошенным в очередной раз и перестал писать.

«Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда», – резюмировал отец нашу короткую беседу на тему гендерных отношений. Я стал смотреть на любовь с холодным цинизмом – это отразилось и в школьных сочинениях: я использовал папину цитату, подводя итог любовной истории литературных персонажей. Учительница поставила мне двойку с припиской: «Зачем ты это написал!?» От этих её слов чувствовалась боль и горечь утраты.

В «анкетах», которые друзья заполняли друг-другу, часто встречался вопрос о смысле или девизе жизни. У меня его не было, но прочитав однажды на стене раздевалки надпись: «Всех баб не переебать, но стремиться к этому надо», я стал всюду отвечать так. Естественно, в шутку и для эпатажа, а про себя думал: «Любовь и светлое будущее человечества».

Поскольку я буквально вырос на юмористических передачах «Аншлаг», «Смехопанорама» и «КВН», сатира и юмор казались мне самыми конструктивными инструментами взаимодействия с миром. И своеобразным пространством свободы, где возможно всё.

Иногда я ловил себя на том, что не могу разговаривать серьёзно в принципе – балагурю без перерыва и всё обращаю в шутку. Потому никто ко мне и не обращался с серьёзными предложениями, а я был этому только рад – серьёзность казалась мне синонимом закостенелости мозга и взрослости в худшем смысле этого слова.

Зато я рассказывал сотни анекдотов и рисовал стенгазеты. А поскольку страх публичных выступлений не был мне свойственен, я с радостью соглашался вести всевозможные увеселительные мероприятия и участвовал в школьных КВНах. Вплоть до того раза, когда мне одному поручили разработать сценарий для всех КВН-овских конкурсов. Вернее, я предложил свои идеи, а остальным, включая классную, было настолько пофиг, что исправлять ничего не стали.

К тому моменту я уже набрался достаточно подростковой пошлости и научился «чушь прекрасную нести». Шутки про наркотики, телепузиков-каннибалов, смерть, а также презервативы и нижнее бельё, летящие со сцены… В общем, представление вызвало полнейший восторг у сверстников, однако преподавательский состав, сидящий в жюри, его не оценил – больше к самодеятельности меня не допускали.

Вероятно, начиная именно с этого события я стал стремительно забывать анекдоты и шуточки, которые раньше старательно коллекционировал в памяти.

Компьютерная романтика

Так постепенно круг моих интересов ограничился компьютерами. Хотя найти девушку тоже очень хотелось. Совокупность этих факторов (или подсознательная тяга к оптимизации, передавшаяся от родителей-технарей) привела к влюблённости в молодую учительницу информатики.

АС. была хрупкой женщиной с приятным спокойным голосом. От неё веяло мягкостью, романтичностью и лёгкой усталостью. С ней я познал основы алгоритмизации на псевдоязыке программирования ИнтАл и на нём же разработал свои первые игры.

А ещё мы беседовали о жизни. АС. советовала мне найти девушку, а я не находил слов, чтобы признаться ей в своих чувствах и врал, что подруга у меня есть, и что мы с ней уже на стадии «поцелуев в кино».

Мы с приятелем действительно предпринимали в то время попытки познакомиться с двумя сверстницами, но все они не дотягивали в моих глазах до АС. А вступать в отношения без глубоких чувств было не в моих принципах.

Моя любимая учительница вскоре уволилась, а вместо неё в школе появился странный дядька-сисадмин. В его внешности безошибочно читался заядлый компьютерный гик: большой рост, нелепая осанка, очки, напряжённый лоб, плешка, усы, жилет с инструментами и кобура с газовым пистолетом. Звали дядьку Т.В., но для меня и быстро сформировавшегося «ближнего круга» школяров он был просто Death.

Death мгновенно стал популярен благодаря своей открытости, чувству юмора и профессионализму. А ещё он, как и я, оказался фанатом «Quake», причём именно второй, а не третьей части, на которую давно перешло большинство, а у моего домашнего компьютера не хватало для неё ресурсов.

Для меня лично наш сисадмин был примечателен ещё и тем, что не скрывал факта своей поздней девственности, и даже участвовал в ток-шоу на первом канале российского телевидения, посвящённом этой теме.

Начались регулярные посиделки. На переменках и после уроков кабинет информатики превращался в компьютерный клуб. Наконец-то я мог почти не лимитировано играть с живыми людьми бесплатно! Да ещё и в то, во что умел играть хорошо. Там же мы со временем стали собираться на спецкурс по С++, который обычно быстро перерастал в зачистку подземелий в «Diablo» и просмотр фильмов в гоблинском переводе.

От недавней влюблённости в учительницу не осталось и следа, и я положил глаз на одну из посетительниц нашего «клуба». Стройная и симпатичная, она тоже играла в «Quake» и этим покорила моё сердце (я снова пытался совместить всё, что мне нравится, «в одном флаконе»). Несмотря на то, что у неё был парень – крепкий старшеклассник, я написал ей анонимно стихи на День святого Валентина, а потом стал подсаживаться к ней у компьютера. Однако при ближайшем рассмотрении она оказалась девушкой недалёкого ума и весьма посредственным игроком с заторможенной реакцией. Я был разочарован.

Но гораздо более болезненным ударом стал конфликт с Death’ом. Однажды я второпях зашёл в кабинет, где во всю кипела виртуальная баталия, и уселся за свободный компьютер. Там была запущена какая-то крайне долгосрочная проверка, прогресс которой уже перевалил за половину. Спеша на игровой фронт, я закрыл окно программы.

– Пожизненное! – раздался неожиданно громогласный сисадминский голос, – Ты понимаешь, что ты сделал!? Всё, свободен.

Я встал и ушёл, еле сдерживая слёзы. Особо не понимая, что именно натворил, зато ясно осознавая, что Death не шутит. «Пожизненное» означало окончательное и бесповоротное исключение из «игрового клуба».

Дефицит сетевой игры теперь приходилось ликвидировать в компьютерных клубах, деньги на которые собирались традиционно: со сдачи от походов в магазин, экономии на школьном питании, сбора макулатуры и стеклотары.

Альтернативой бессмысленному прожиганию времени и денег за игрой было программирование. Я увидел в нём способ воплотить свои многочисленные идеи и начал делать простейшие игры.

Используя ИнтАл, я создал симулятор мировой термоядерной войны. Программа вычерчивала карту мира, затем игроки (СССР и США) расставляли базы и по очереди пуляли друг в друга ракетами. Математические расчёты в игре отсутствовали напрочь и после каждого хода она наивно спрашивала: «Сколько баз противника уничтожено?»

Далее последовало несколько примитивных поделок на Pascal’е. А затем, по наводке одноклассника, я открыл для себя Flash – он казался очень простым средством для создания анимации, и я быстро освоился с помощью встроенного мануала с примерами.

Сперва мне захотелось сделать мультик. Получился короткий корявенький ролик про то, как мы с братом пытались взорвать школу, но в итоге лишь повредили канализационную трубу, после чего нашу альма-матер доверху затопило говном. Под напором фекальных масс учителя с криками вылетали из окон, а на крыше бил живописный фонтан. Завершал сие творение визит смерти с косой в противогазе под собственноручно записанный на расстроенной папиной гитаре саундтрек а-ля «титры первой матрицы».

Мультик понравился одноклассникам, однако большой популярности не снискал. Я же заинтересовался: как сделать, чтобы объекты на экране двигались не по заданным траекториям, а по нажатию клавиш? Так я открыл для себя ActionScript – встроенный язык программирования Flash и углубился в конструирование игр.

Я чувствовал себя первооткрывателем и изобретал с нуля логику многих известных игровых моделей. Был у меня и свой волейбол, и гоночки, и что-то вроде первого GTA, и даже попытки реализовать что-то трёхмерное.

Используя Flash, я создал презентацию для благотворительной ярмарки, и она заняла призовое место – мне вручили интернет-карточку, мой первый билет во всемирную паутину. Но в нашем домашнем компьютере не было модема, и я обратился к Death’у, который к тому времени уже смягчился и разрешил мне выходить в сеть по карточке через учительский терминал.

– Так ведь у него же пожизненное! – недоумевали школьники, знавшие принципиальность нашего сисадмина.

– А он с нами и не играет, – резонно отвечал Death.

Интернет для меня начался с почты, модов «Quake», статей Дани Шеповалова и nnm.ru. Море информации, игр, программ, музыки, юмора и красивых картинок захлестнуло юное сознание. Это казалось удивительным и бесконечным.

Даня Шеповалов сделался моим кумиром и эталоном. Этот эксцентричный автор журнала Хакер казался философским гением эпохи, соединившим в себе все основные черты меня самого: увлечение фантастикой, положительное отношение к перспективе термоядерного апокалипсиса, социальную неадаптированность, спермотоксикоз и полёт фантазии на грани шизофрении.

Чем глубже я погружался в электронную вселенную, тем больше убеждался, что за виртуальным миром – будущее. Мне хотелось отождествлять себя с термином «киберпанк». Образ хакера, соединившего свой мозг с сетью и пренебрегающего физическим телом, которое всегда можно «починить» с помощью имплантов и нано-технологий (или просто распродать его на органы, а сознание скопировать в сеть) казался крайне привлекательным.

Танцы и костюм

Однако тело мне пока было необходимо, потому что я очень любил танцевать. Танцевал отчаянно, с полной самоотдачей, прыгая, кружась, вращая конечностями и тряся головой! Если позволяло место – выписывал при этом широкие круги на танцполе, испытывая свой вестибулярный аппарат на прочность.

Рейв, техно, брейкбит были тогда в моде – их крутили на школьных дискотеках, и я старался не пропустить ни одной. На платные ночные дискотеки ходить не позволяли финансы и родители.

Алкоголь перед танцами я не употреблял сознательно, знал – так меньше усталости и больше кайфа. Хлорированная вода из-под крана казалась самым вкусным напитком в мире после танцев под хардкор!

Выкладываясь до седьмого пота на дискотеке, я с удовольствием компенсировал нелюбовь к физкультуре, а чередование быстрых и медленных композиций создавало эффект «тренировки с подходами». Медленные танцы мне тоже были по душе – ведь это повод пригласить понравившуюся девушку на танец. Правда, я никогда не понимал, как можно завязать знакомство «в реале», толком не зная о человеке ничего. Я так и не освоил ритуалы ухаживания. В отличие от танцевальных движений, которые свободно изобретались на ходу, зачастую давая «пищу» окружавшим меня подражателям.

С одной симпатичной смуглянкой мне всё-таки удалось войти в контакт. По крайней мере мне так казалось, потому что она была первой, кого я осмелился взять во время танца за попу. Правда с её устного разрешения.

В последующие дни мы несколько раз встречались в школьном коридоре. Я предлагал ей сходить на свидание, но она каждый раз вежливо отказывалась, а потом открыто попросила, чтобы я к ней больше не приставал.

Причина была ясна: на дискотеке я был совсем другим человеком, нежели в обыденной жизни. Активным, открытым, смелым юношей с взъерошенными волосами. А надевая школьную форму превращался в неприглядного зажатого ботаника с дипломатом (я нашёл его среди родительского барахла и стал носить вместо школьного ранца). Хотя разница была только в костюме.

Важность костюма стала для меня очевидна. Одеваясь как «хороший мальчик» нельзя стать кем-то ещё, по крайней мере в глазах сверстников. Но наша семья всё ещё была бедной относительно семей богатых гимназистов. Никаких своих денег, кроме сдачи из магазина, у меня не было, а стиль одежды мне фактически задавала мама.

Чтобы не выглядеть полным «лохом» на фоне одноклассников, некоторым из которых хватало дерзости игнорировать обязательную для гимназии школьную форму, приходилось хотя бы отчасти заменять её элементы: надевать под пиджак разноцветную рубашку, джинсы вместо брюк и кеды в качестве обуви. Значки с забавными надписями тоже котировались. У меня был двусмысленный «хорошо владею языком», подаренный мамой на день рождения, чтобы подчеркнуть мои успехи в английском.

С дискотечным «прикидом» тоже был напряг. Никаких молодёжных вещей у меня в принципе не было. Я надевал джинсы с фланелевой рубашкой, как простой рабочий, якобы выражая тем самым эстетику «индастриал».

Самой стильной по признанию одноклассниц оказалась моя физкультурная форма. Двухцветные штаны с отстёгивающимися штанинами и разношенная толстовка двоюродного брата придавали мне модный облик любителя хип-хопа. Которым я, однако, вовсе не был.

Музыкальное бунтарство

Оставаться в стороне от основной массы становилось физически опасным – над изгоями издевались с особым цинизмом, ломая их навсегда. Я осознал, что перестану быть «белой вороной» только если примкну к какой-нибудь субкультуре. В школе не было ярко-выраженных тусовок на музыкальной основе. Зато многих объединяла идея протеста политическому режиму.

Политика меня никогда особо не интересовала. Внимание взрослых к перестановке каких-то дядечек в телевизоре, зачастую лысых и напоминающих маринованные грибочки, казалось мне странным. Как и обсуждение их поведения на кухне, из которого каждый раз следовало, что любой рядовой инженер честнее, умнее и банально грамотнее депутата и президента. Почему именно последние правят страной – оставалось загадкой.