Т-34 и другие рассказы о войне

– Ну гляди, – захрипел Сабуров. – Как бы не пожалеть. Я ведь скоро и генералом стану, а когда война кончится, так с тебя спрошу, что мало не покажется. Пожалела. Для него-то не жалеешь…

– Тебе мало? Еще выстрелить?

– Да все, иду, иду…

По дороге в штаб она думала: «Вот ведь блефует, а не сдается. Поразительно – и как иногда блеф, произнесенный вслух, дает людям надежду и влияет на события. Конечно, не в этом случае, но вообще так бывает. Что на словах посеешь, то в жизни и пожнешь…» От этих мыслей ей стало нехорошо, и она поспешила отогнать их, ускорив шаг.

Вернувшись в штаб, она узнала, что в ту ночь партизанами был убит глава самоуправления Воскобойник. Теперь его обязанности по должности должны были перейти к Брониславу.

Зима 1979 года, Брянск

В зале ЦДК, при огромном скоплении народа и прессы судебная коллегия по уголовным делам Брянского областного суда в составе судьи и двух народных заседателей рассматривает дело Тоньки-Пулеметчицы – бывшего гитлеровского палача, оперировавшего на территории Локотского самоуправления во время войны, Антонины Никитиной-Гинзбург. Допрашивается основной свидетель обвинения Василий Меренков. Слово для допроса предоставляется подсудимой, которая сидит здесь без адвоката – никто из защитников не согласился предоставлять коллаброционистке свои услуги.

– Василий Васильевич, – робко начала Антонина, – вы помните меня?

– Да, – как по писаному, быстро отвечал Меренков. – Вы расстреляли моих родителей в конце лета – начале осени 1941 года, исполняя приказ немецкого командования.

– Скажите, а немецкие войска к тому моменту уже были на территории Брянской области?

– Нет.

– Почему же тогда вы уверены в том, что я исполняла приказ именно немецкого командования? К слову, я тогда служила в НКВД…

– История знает случаи провокаций со стороны вермахта, направленных на то, чтобы у советских граждан вызвать ненависть к Советской власти и социалистическому строю. Например, в 1940 году в Катыни, в Белоруссии, переодетые в советскую форму гитлеровцы расстреляли польских пленников…

– А что с вами случилось потом? Почему вас я не расстреляла вместе с вашими родителями?

– Случайно так вышло. Промахнулись вы. А потом сдали меня в детский дом.

– Кто сдал?

– Вы и сдали.

– Но зачем? Если передо мной, как вы выразились, командованием была поставлена задача ликвидировать всю семью, зачем мне потребовалось вас спасать?

– Этого я не знаю. Может, совесть замучила…

– Совесть? А немецкая тыловая администрация знала о том, что я отвезла вас в детский дом?

– Не знаю.

– Вам о чем-нибудь говорит фамилия Каминский? Бронислав Каминский?

– Если не ошибаюсь, это был глава оккупационной администрации в Локоте.

– Верно. А он часто навещал вас в детском доме?

Меренков посерел. Ему казалось, что, если сейчас он скажет неправду, то провалится сквозь землю. Да и при большом скоплении народа он не мог лгать – слишком отчетливо читалось все по его лицу, лицу человека, неискушенного в подобных делах и мероприятиях.

– Да, навещал.

– С какой целью?

– Вы и он хотели меня усыновить.

По залу прокатился рокот. Прокурор попытался прервать допрос, но судья настоял на продолжении – слишком важные обстоятельства открывались теперь. Меренкова раздирали противоречия – с одной стороны, он не мог врать, а с другой стороны, его показания вели сейчас к оправданию женщины, которую на скамью посадил не кто-нибудь, а КГБ, а потому могли иметь для него самые роковые последствия.

– Скажите, что случилось с мукомолкой вашего отца тогда, летом 1941 года?

– Ее сожгли при эвакуации мирного населения.

– Почему сожгли?

– Чтобы врагу не досталась, понятное дело…

– А что случалось с людьми, которые не хотели эвакуироваться?

– Тех, кто оставался на оккупированной территории, считали пособниками гитлеровцев.

– И какова была их судьба?

– Их расстреливали.

Очередной рокот негодования. Антонина радовалась. Меренков не находил себе места. Он решил прервать допрос. Решение нашлось неожиданно, пришло из глубины души:

– Я отказываюсь от всех показаний, данных ранее на следствии и в суде. И больше говорить ничего не хочу.

Под аккомпанемент выкриков из толпы он сел на место в зале, а мысленно вернулся к событиям прошлого лета, когда первый раз беседовал с сотрудниками КГБ…

Лето 1978 года, Москва

Сын расстрелянного мельника Василий Меренков был вызван на допрос на Лубянку и сейчас беседовал со следователем. Когда он рассказал ему все, что смог вспомнить, из своего военного прошлого, следователь задал вопрос:

– Итак, что же получается? Из всего сумбура Локотского самоуправления вы смутно помните только расстрел отца и матери, детский дом под Брянском, и то, как гитлеровцы прикрывались вами как живым щитом, во время отступления?

– Если коротко, то да.

Следователь с явным неудовольствием взглянул на Меренкова.

– Но расстрел отца и матери произвела вот эта женщина? – он выложил на стол несколько фотографий разных времен, на каждой из которых была изображена Антонина Никитина.

– Да, она. Только тогда она была в форме НКВД.

– Ну, гитлеровцы часто переодевались в форму НКВД, когда шли на свои злодеяния. Например, под Катынью, когда польских военнопленных расстреливали…

– Но ведь тогда шла эвакуация, и немцев там быть не могло!

– Во-первых, вы можете путать в силу малолетнего возраста эти события…