Т-34 и другие рассказы о войне

Краснов смотрел на Власова с недоверием. И был прав – он не рассказал ему, что спервоначалу действительно все его слушатели пошли в отказ от сотрудничества с немцами. Решения стали менять после того, как Власов начал демонстрировать им поддельные вермахтом справки о расстреле их родных и близких, оставшихся в СССР. Он пошел на подлость, исполняя свои обязанности разведчика. Краснову было тяжелее – он работал честно и открыто, воюя, что называется, «с открытым забралом», из чего следовало, что численность его «Казачьего стана» будет меньше численности РОА. Как и то, что Гитлер, сам того не ведая, пойдет на поводу у Сталина и опыту Краснова предпочтет молодость Власова, которому будет поручено командовать всеми русскоязычными войсками в рейхе. И это будет его роковой ошибкой…

***

Генерал Андрей Власов был человеком неприятным как внешне, так и внутренне. Его Краснов относил к той самой категории беглецов, которые бегут от той власти, что еще вчера им нравилась и ими легитимировалась. Вынужденный беженец Краснов, спасшийся с тонущего борта, еще вчера называвшегося Россией, с коим утонули все его идеалы и мечты о настоящем государстве и светлом будущем, не шел ни в какое сравнение с Власовым, который убежал от гнева своего вчерашнего благодетеля Сталина (к слову сказать, действительно осыпавшего его милостями в отсутствие сколько-нибудь заметных побед в войне), который мог – не снизошел, а только мог – снизойти на него по причине нахождения на оккупированной территории. Петр Николаевич не мог себе представить, чтобы он совершил какое-нибудь преступление против царя и от царя же сбежал. Виноват – покайся, повинную голову меч не сечет, да и потом получать наказание из рук царя это сродни желанию гадкого утенка из сказки Андерсена: погибнуть от рук величавой красоты лебедей. Нашкодивший же отпрыск Сталина боялся его больше, чем Гитлера – и тем самым у патологически храброго Краснова вызывал отвращение. Как и все эмигранты второй и третьей волн, он был неразборчив в выборе царя, подобно арапу из знаменитого сказа Пушкина, напоминал человека без роду, без племени. А этот его страх перед Сталиным, выражающийся в вечно трясущихся руках, запахе алкоголя и бормотании о том, что «он безумный тиран» добавлял негатива со стороны атамана.

– Неужто вы говорите, что он и вправду безумен, и оттого так опасен? – спрашивал Петр Николаевич.

– Говорю вам, он сумасшедший, – с пеной у рта начинал доказывать Власов. – Он может встать не с той ноги, увидеть ночью дурной сон – и потребовать казни своего ближайшего товарища и друга просто поэтому. Он может, в пьяном бреду, увидеть какую-нибудь галлюцинацию с участием своего подчиненного – и вот, его уже не оставляет параноидальная мысль о том, что он готовит против него заговор. А посему – голова с плеч…

Краснов морщился:

– Послушать вас, так это дракон о трех головах, страшный в своем всевластии. А как посмотреть на правду – так и отступления случались, и ошибки в командовании, и временами полное отсутствие авторитета среди подчиненных.

Власов развел руками.

– Но меня в действительности интересует другое, – продолжал атаман. – Что же должен быть за народ, которым управляет такой безумец?

– Такой и народ. Каждый народ имеет того правителя, которого заслуживает, не так ли?

– Так, но ведь это – русский народ. Вы и я, мы оба русские, и потому нам горько осознавать, что народ сошел с ума. Может быть, все-таки вы пристрастны к Сталину, и потому заблуждаетесь в его отношении?

– Ах, Петр Николаевич, Петр Николаевич, – пьяно вздыхал Власов. Он вообще почти всегда был или пьян мертвецки или с похмелья. – Вы слишком давно не были в России, люди-то теперь не те. Не те, которых вы оставили, в начале 20-х покидая Родину. Иных уж нет, а те далече. А нынешние – тьма кромешная…

Патриот Краснов не верил Власову. Только человек, не любящий Россию, считал он, может такое заявлять. А зачем такому человеку вообще давать оружие? Сегодня против Сталина, завтра против царя. Все равно ему, с кем и за что воевать. Вот уж действительно, ни роду, ни племени, ни флага, ни родины…

Чего стоили хотя бы такие его слова:

– Товарищи солдаты и офицеры! Члены РОА! Сегодня, когда мы образовали самостоятельное, практически независимое от вермахта, формирование по борьбе с большевизмом, я хочу обратить ваше внимание на казаков. Как вам, наверняка, известно, казачьи подразделения тоже войдут в наш состав, но не на равных – вы должны помнить, что двадцать лет назад ваши отцы и деды, как и я, выиграли войну с ними. Мы их подчинили и поработили, и отныне они во всем нам подчиняются по велению исторической справедливости.

– А зачем тогда они вообще нам нужны? – крикнул кто-то из толпы.

– Хороший вопрос. Перед нами стоит задача свергнуть коммунизм, вернуться на родину и стать ее полноценными хозяевами. В этой борьбе все средства хороши. «Враг моего врага – мой друг». Поэтому пока нам попутчики требуются. Но пусть только не рассчитывают на то, что мы считаем их равноправными. И вы должны крепко за ними присматривать, не допуская ни намека на самостоятельность – иначе, как говорил еще Ленин, они быстро отстрелят верх и станут командовать уже над вами. Надо нам это? Нет! Не для того сражались мы и сражаетесь сейчас вы! Помните об этом, товарищи!

Приказ Власова был понят всеми буквально. Отсюда последовало одно поражение за другим. Стоило войскам «Казачьего стана» и РОА начать даже самую пустяковую совместную операцию, как она на глазах проваливалась как ввиду того, что власовцы не давали казакам принять ни одного самостоятельного решения, так и ввиду того, что казаки, видя такое положение вещей, сразу обижались на вчерашних советских солдат, припоминали им и их отцам Гражданскую, начинали злиться и саботировать приказы командования, которое тоже происходило из РККА. При этом во время, свободное от боев, они почти не соприкасались, а потому сосуществовали мирно. Гитлер и его ставка смотрели на все происходящее с недоумением, вызванным, помимо всего прочего, еще и недостатком времени – на всех фронтах творился аврал, позиции приходилось сдавать одну за другой, а русские, вопреки первоначальным ожиданиям и уверениям, были не в состоянии с оружием в руках сражаться против своих земляков. Очень скоро Гитлер в этой задумке разочаровался.

Война меж тем подходила к концу. Исход ее был печален – только лишь казачьим войскам в силу малочисленности и позднего вступления в боевые действия уже не под силу было изменить что-либо как на советском фронте, так и в Европе. Печален он оказался и для генерала Краснова, которого Гитлер, по сути, подменил кажущимся ему более перспективным Власовым. А вот для последнего, казалось, только начинается звездный час. Каудильо Испании Франко предложил ему политическое убежище – отказался Власов. Правильно сделал, ведь в Москве его как героя встретит Сталин, чьи задания он так мастерски исполнял, находясь в тылу врага. Вот только просчитался – слово Сталина, как и слова тех большевиков, что в 1920-м обещали жизнь отставным врангелевцам, не стоило ломаного гроша. Власов был повешен в 1946 году как предатель. Посмертно реабилитирован не был.

1947 год, Москва

Атаман Краснов также не сдержал своего слова. Но, в отличие от Сталина и Власова, не по своей вине.

Сразу после войны привезли его в Москву. Англичане захватили его недалеко от Лиенце, где тогда, в самом конце войны, он командовал Казачьим станом, сформированным в Новочеркасске в 43-ем году. Старого и дряхлого старика его, вместе с товарищами, передали советской военной администрации, которая этапировала его в Бутырку, где он и дожидался суда.

Понимая, что ничего, кроме смертного приговора его не ждет, проводя свои последние дни в столичной тюрьме, генерал много думал – о судьбах Родины, казачества и нации, которой так верно служил, но которая не смогла в конце жизни по достоинству оценить его вклад в свою историю. В это самое время внук генерала, Николай, каким-то чудом получил разрешение на свидание с дедом. Сжалилось тюремное начальство, помогло -понимало, наверное, что больше родным встретиться не придется, а потому не ограничивало деда с внуком во времени общения. И в конце этого свидания Петр Николаевич скажет внуку слова, которые тот запомнит на всю жизнь и даже запишет в своих мемуарах:

– …Россия была и будет. Может быть, не та, не в боярском наряде, а в сермяге и лаптях, но она не умрет. Можно уничтожить миллионы людей, но им на смену народятся новые. Народ не вымрет. Все переменится, когда придут сроки. Не вечно же будет жить Сталин и Сталины. Умрут они, и настанут многие перемены… Воскресение России будет совершаться постепенно. Не сразу. Такое громадное тело не может сразу выздороветь.[5 - Краснов-мл. Н.Н. «Незабываемое (1945—1956) (Сан-Франциско, 1959 г.)]

После этого свидание закончилось.

Генерала Русской императорской армии, потомственного казака Петра Николаевича Краснова повесили в Москве по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР 16 января 1947 года. Заключением Главной военной прокуратуры от 25 декабря 1997 года он признан не подлежащим реабилитации.

До самой смерти внук генерала, Николай Краснов, будет помнить эти его последние слова. И любой бы запомнил – они поневоле врезаются в ту часть человеческой памяти, которая отвечает за связь с землей, с корнями, с Отечеством.

«…Россия была и будет. Может быть, не та, не в боярском наряде, а в сермяге и лаптях, но она не умрет. Можно уничтожить миллионы людей, но им на смену народятся новые. Народ не вымрет. Все переменится, когда придут сроки. Не вечно же будет жить Сталин и Сталины. Умрут они, и настанут многие перемены… Воскресение России будет совершаться постепенно. Не сразу. Такое громадное тело не может сразу выздороветь».

«Четвертый рейх»

3 июня 1943 года, Москва, Большой Каменный мост

Юноша и девушка подошли к перилам моста около полуночи. Несмотря на недавнюю отмену комендантского часа, народу на улицах было все еще мало. Постовой сержант прогуливался внизу, по набережной Москва-реки, и заметил двоих. Они говорили громко, видимо, ругались, но разобрать ничего было нельзя. Сержант решил перекурить, после чего подойти к ребятам, но вдруг услышал сверху выстрел. Тело девушки покачнулось и рухнуло в воду. Он опрометью бросился на покатым ступеням, но не тут-то было – юноша на его глазах поднес пистолет к виску и выстрелил второй раз. Труп повис, застряв между каменными перилами, а пистолет с громким звуком плюхнулся в реку.

Через полчаса на место прибыла следственно-оперативная группа во главе со старшим следователем Генпрокуратуры Шейниным. Тело девушки достали из воды и опознали, как и ее спутника, по документам. Это была Нина, дочь видного советского дипломата Константина Уманского, 17 лет. Стрелявшим был сын наркома авиации СССР Володя Шахурин, ее одноклассник.

Не выспавшийся следователь недовольно осмотрел тела и велел отправить их в морг, после чего подозвал к перилам, где полчаса назад случилось несчастье, своего помощника Михаила Рагинского. Тот только что допросил единственного свидетеля, который толком ничего не видел и не слышал.

– Ну и что?

Владимир Шахурин и Нина Уманская

– Ничего. Разговора не слышал. Видел только, что Шахурин сначала застрелил ее, а потом застрелился сам.

– Что думаешь?

– Думаю, дело политическое, и потому копаться будем долго. Посудите сами – было бы оно простое, Генпрокурор вас бы не назначил вести следствие.

– Меня назначили не поэтому. Когда назначили, никто еще не знал личности убитых. Просто я дежурный от прокуратуры, выстрелы в центре Москвы, вот и поручили неотложные мероприятия провести. Все-таки не муровца же посылать, это убийство, тут опыт нужен…

Тот развел руками.

– Ладно. Завтра начинай допрашивать всех их знакомых, особенно сверстников и друзей. С родственниками я поработаю сам.

Приехав домой, следователь сначала хотел было отоспаться, но сон уже приказал долго жить – короткие летние ночи вообще не способствовали отдыху Льва Романовича. Да тут еще телефонный звонок – зампрокурора товарищ Руденко сам решил справиться об обстоятельствах выстрелов. Пришлось доложить все как есть и долго слушать нотации и наставления по поводу расследования столь масштабного преступления. На двадцатой минуте разговора, а точнее, лекции следователь понял, что про сон придется забыть на несколько дней вперед.

4 июня 1943 года, здание НКВД СССР на улице Житной

Утром следующего дня Лев Романович отправился на прием к своему старому приятелю, заместителю наркома внутренних дел Василию Васильевичу Чернышеву. Это был человек, примечательный своим конформизмом – в период большой чистки в НКВД 1937—1939 годов он, человек, одинаково приближенный и к Ягоде, и к Ежову, умудрился не только не попасть в колесо репрессий, лихо раскрученное Берия, но и занять должность заместителя наркома и тем самым фактически сосредоточить всю власть в наркомате в своих руках.[6 - Петров Н. В., Скоркин К. В. Кто руководил НКВД, 1934—1941: справочник / Под ред. Н. Г. Охотина и А. Б. Рогинского. – М.: Звенья, 1999. – 502 с. – 3000 экз. – ISBN 5-7870-0032-3.] Берия было некогда заниматься текущей работой – его больше интересовали поиски вредителей в верхах, а также работы по ядерному проекту, – и потому должность его заместителя в свете этих обстоятельств приобретала особое значение. Первое время Берия, конечно, не доверял оставленному от Ежова наследию в лице исполнительного и глуповатого Чернышева. Однако, Гоглидзе и Кобулов, его ближайшие соратники, знали Василия Васильевича как человека очень исполнительного. Два года Берия присматривался к нему и слушал положительные характеристики из уст своих товарищей, а потом грянула война. Тут уж было не до разборок – в обстановке всеобщей мобилизации именно исполнительный Чернышев мог кропотливо и усидчиво выполнять свалившийся объем работы. И, надо сказать, продемонстрировал он в этом деле такие успехи, что очень скоро ему стали поручать и более ответственную и тонкую работу. Так, он стал курировать работы по внедрению технических средств слежения. Немцы до войны уже освоили методы прослушки своих недругов, а вот в СССР она только-только начинала свое существование под чутким руководством Василия Васильевича. Начали, конечно, со своих. Сталину всегда было интересно, что говорит его окружение за его спиной. И, если до войны он довольствовался только доносами, то сейчас его возможности существенно расширились…

С Чернышевым Шейнин был знаком еще до войны – тогда замнаркома стал курировать работу секретной лаборатории ученого Лурия по разработке «детектора лжи», в которой активное участие принимал Лев Романович. У них остались теплые дружеские отношения, которые и позволили следователю явиться ко второму лицу в наркомате утром после убийства.

– Заходи, Лев Романович, – обрадовался Чернышев, увидев старого приятеля. – Как твои дела? Сто лет тебя не видел…

– Дела уголовные, Василий Васильевич, у нас ведь с тобой других нет.

– Это точно… Слышал, тебе поручили следствие по делу сына Шахурина? Да, ответственная и сложная работа тебе предстоит. В такую пору – когда в войне перелом – да так ударить по самому больному месту такого наркома, от которого зависит исход боевых действий! Ты уж их найди, негодяев, Лева…

– С радостью, но ты мне должен в этом помочь.

– Чем могу?