Т-34 и другие рассказы о войне

– Исторически хорошо. Большевизм – это невероятная беда для России, и его необходимо уничтожить. Сами мы не смогли этого сделать в свое время, и теперь историческая задача Гитлера – сделать это за нас. Не только в российской, но и в мировой истории нередки случаи, когда дружественная интервенция оказывает положительное влияние на ее ход…

– А что, если бы вам сейчас предложили поучаствовать в ней?

– Это как? Вернуться на родину? – округлил глаза Краснов. – И в каком же качестве?

– В присущем вам с молодых лет. В качестве военачальника и атамана казачьих войск.

– И на чьей же стороне я буду воевать? Как патриот России, я должен буду встать на сторону Советской власти, но это…

– Вам официально предлагается стать на сторону гитлеровской Германии. Вы же только что заявили о положительном влиянии интервенции. Так почему бы не помочь интервентам?

– Интервентам не помогают. Иное дело, что после успешного завершения интервенции установленная с ее помощью власть вновь принимает бразды правления над страной.

– Но почему?

– Принципы патриотизма, изволите ли видеть. Я вел Гражданскую войну против своих земляков, это да. Но после того, как покинул территорию страны, принял и признал поражение. На этом война закончилась раз и навсегда. Коль скоро я называю себя патриотом, то не имею права в одностороннем порядке развязать ее снова. Это будет значить с моей стороны предательство – я начну воевать с гражданами своей страны только потому, что они мне не нравятся и я не согласен с государственной политикой. Войну государственной политике я объявлю не стране в лице Сталина, а стране в лице ее народа, который Сталина демократически не выбирал. При этом это будут даже не те люди, с которыми я воевал двадцать лет назад, а их потомки, которые могут не помнить и не осознавать наших противоречий с их родителями. Справедливо ли и правильно ли это будет?

– Говоря такое, вы ставите меня как бы в противовес себе. По-вашему, я не патриот и предатель?

– Если вам угодно, то да. Хотя бы потому, что вы были слугой вчерашнего режима, не состояли в оппозиции к нему и – более того – дослужились до маршала. Это ведь не Гитлер присвоил вам это звание?

– Но ведь режим был преступный, антинародный…

– А до Гитлера вы этого не видели?

– Видите ли… – Петен настроился на продолжение длинной и интересной дискуссии, но Краснов разрушил его планы:

– Если у вас ко мне все, то честь имею. Я сейчас очень занят литературой, и не располагаю достаточным временем.

– Последнее, с вашего позволения. Я хочу, чтобы вы понимали, что мои слова – есть выражение воли и пожеланий немецкого командования. Мне надлежит им передать, что вы ответили на их предложение отказом?

– Да, месье. Всего доброго.

***

С бывшим полковником своей контрразведки Сергеем Павловым Краснов в Париже встретился случайно. Оба знали, что живут в одном городе, но последние 20 лет встреч не искали – чего старое ворошить? Только сердце бередить… Однако же, случайная встреча в кафе на Монмартре немало порадовала успевших соскучиться друг по другу сослуживцев. Краснов поспешил поделиться сутью сделанного предложения со старым боевым товарищем.

– Как по мне, так надо соглашаться, Ваше Высокоблагородие.

– Первым объявить войну Советам?

– А они вам, хотите сказать, войны не объявляли? Плечом к плечу с вами мы воевали с кем-то другим? С немцами, может?

– Та война, Серж, давно кончилась. Стороны взяли на себя обязательства – мы ушли из России, а большевики сохранили жизнь тем из нас, кто остался и дал обещание не воевать против Советской власти. Отклонение от этого будет рассматриваться как война без повода, не так ли?

– Большевики, да сдержать обещание?! – всплеснул руками Павлов. – Э нет, милостивый государь, это не про них. Все до единого солдаты, которым Фрунзе обещал освобождение, были уничтожены вместе с членами их семей…

– Как?! Но ведь Фрунзе сам вроде раньше служил в Императорской Армии, потому Врангель и поверил ему… Чтобы он так легко бросался словами…

– С формальной точки зрения, Фрунзе чист. Сразу после сдачи наших частей в плен в Крыму появился особый отдел ЧК во главе с такими господами как беглый каторжник, венгр Бела Кун и его подруга, жидовка Розалия Залкинд – они звали ее Роза Землячка. Их послал лично Ленин, и Фрунзе никоим образом не мог бы на него повлиять, даже если бы очень захотел. Так вот эти-то господа всех и перерезали…

– Расстреляли, ты хочешь сказать?

– Ничуть. Землячка объявила, что пули на них переводить жалко, потому для казней был избран чудовищный способ, уступающий инквизиторским. Всех солдат и офицеров с членами семей сначала раздевали догола, потом особо отъявленные чекисты или добровольцы из числа местных жителей отрубали им руки, ноги, отрезали веки, губы и уши, и только потом вот такой вот живой обрубок – еще живой, подчеркиваю – бросали на корм рыбам…

– Что ты такое говоришь?! Начитался немецких пропагандистских листовок?

– Опять же нет, Ваше Высокоблагородие. Почитайте архивные записки князя Мельгунова, а также материалы комиссии по расследованию злодеяний большевиков, материалы комиссии Соколова. И сами все поймете. А после поговорите с местными эмигрантами – им удалось хоть раз связаться хоть с одним солдатом армии, воевавшим тогда на Перекопе или вблизи его? Сопоставьте факты, и поверите мне.

Краснов обомлел.

– Послушай, но ведь гарантия безопасности от большевиков была…

– Да бросьте вы, Петр Николаевич. Оголтелые варвары, озверевшие биндюжники, изверги рода человеческого…

– Да я не об этом. Врангель, когда обращался к солдатам перед эмиграцией, сам, по сути, упросил их остаться и своим словом генерала обещал исполнение всех обещаний. На нем, а значит, на нас на всех лежит солидарная с большевиками ответственность за эти бесчинства…

– Хорошо, что вы это понимаете, Петр Николаевич. Но боюсь, что вы один…

– Мы обязаны загладить вину перед ними…

– А как?

– Я не знаю, но…

– Вы не знаете?! Вы, который всегда связывали восхождение Гитлера со спасением России, который в 1939 году написали прекрасный роман «Ложь» обо всем, что происходит в Советском Союзе, и не знаете?!

– Да пойми ты, – отнекивался генерал, – что я не могу воевать с людьми своей страны. Не могу идти на них с открытым забралом. Я проиграл еще в 20-м, а тех, за кого и с кем плечом к плечу я воевал, уже нет физически. Нравится мне это или нет, Россия уже другая, и населена совсем другим народом. И что же, я, патриот, пойду топить любимую Россию, населенную потомками тех, с кем я воевал, которые меня уж не помнят и потому не разделяют понятий о моей вине, в крови? Как-то это, воля ваша…

– Вы неправы. Надежда есть всегда. Ну не может такая огромная страна целиком состоять из негодяев, хотя бы 10 процентов есть тех, кого не добили большевики в Гражданскую и после нее и которые в душе за веру, царя и Отечество! Вот ради них вы и должны принять это судьбоносное для себя и всего казачества решение. Только вы сейчас сможете это сделать… Одно ваше слово имеет значение, вы ведь атаман!

По возвращении домой, Краснов погрузился в обдумывание.

«Да, дилемма, – рассуждал мысленно атаман. – Конечно, как патриот своей страны я должен смириться в властью большевиков и любой другой партии, которая руководит моей страной. Принять не могу эту политику, так то другое дело. Собирайся и уезжай, что ты и сделал. Но изменять принципу «За веру, царя и Отечество» казак и генерал Императорской армии не должен ни при каких обстоятельствах! Царя нет, ну что же. А как же Отечество? Но, с другой стороны, я узнаю о фактах, которые, пусть 20 лет спустя, но все же подрывают любовь к тому Отечеству, что населено потомками вот тех. Тех, что крошили остатки наших войск Южного фронта. Нет у нас с ними общего Отечества, и назвать их своими земляками не поворачивается у меня язык. Если 20 лет назад так поступили их отцы, значит, и они поступят сегодня точно так же… Да, я слышал о расстреле в Катыни. Но, коль скоро этот факт тогда не касался ни меня, ни всего оставшегося за границами сталинско-гитлеровского пакта человечества, я его проигнорировал. А что я вижу сейчас? Что если завтра произойдет перелом в ходе войны, то весь мир окажется под пятой саранчи, коей власть будет дана такая, какую имеют скорпионы… И последуют за этим даже не два горя, а сотни и тысячи несчастий, причастным к которым я буду до конца дней своих.

Сегодня – так уж случилось – мое Отечество здесь. Иное, как утверждает Павлов, давно умерло, и сожалеть о нем – дело пустое. А вот вера осталась в душе. Есть заповеди Моисея, есть Евангелия и Заветы. И они никак не позволяют отдать на съедение обезумевшему племени, исходящему из Содома и Гоморры, весь цивилизованный мир. Не ради себя и даже не ради России, от которой осталось несколько десятков человек, должен я снова взять в руки оружие. А ради всего мира объявить новый – последний в своей жизни – крестовый поход. Ведь казаки – народ богоизбранный, и сила ему дана куда большая, чем хорошо обученному и подготовленному вермахту. Кто они? Язычники, верящие в богов, которых Гиммлер штампует в своем «Аненербе» как пропагандистские листовки. Да еще машины для ведения боевых действий. Но, что бы они ни писали на своих знаменах, Бог не с ними. Он с нами. Решено».

Краснов подошел к телефону и позвонил в приемную Петена. На счастье, маршал оказался в кабинете – старик, которому стукнуло почти 90 лет, редко выходил из своего логова куда-то, за исключением приездов немецких чиновников, командования и праздничных мероприятий.

– Маршал, говорит генерал Краснов.

– А, это вы, – с чувством явного неудовольствия ответил марионеточный президент Франции. – Что вам еще угодно?

– Я изменил свое решение. Сообщите в Берлин, что я согласен…

1943 год, Новочеркасск

Ровными рядами казачьего строя стояли вчерашние станичники и их дети на плацу вблизи горвоенкомата Новочеркасска. Не такой большой была эта армия, но блеск их глаз – как отражение их душ – вселял в любого, кто созерцал их сейчас, чувство уверенности и надежности. С такими бойцами, верил Краснов, действительно можно победить в войне.