Аудитор

– А ты не рада? – ну вот, уходит от ответа. Или сам не знает?

– Пап, я серьёзно. Что-то у тебя там было не в порядке? Как я поняла, там все успокаиваются, прибывают в безмятежности, а у тебя было не так?

– Так, ты права. Но не надо путать безмятежность со ступором. Безмятежность – это отсутствие желания действовать, бунтовать, но можно думать, вести беседы, бесконечно обсуждать прошлое, а вот ступор – это тупое оцепенение, а не успокоенность. Ты понимаешь разницу?

Ирина понимала и страшно удивлялась, что отец вообще говорит о такого рода категориях, со всеми подробностями, пытаясь донести до неё тонкие философские нюансы. Раньше она не слышала от него подобных разговоров. А может, он только с ней об этом не разговаривал? Но Ирина была уверена, что он и с мамой таких возвышенных тем не касался и не обсуждал. А с кем обсуждал? Ей трудно было себе представить и беседы о высоких материях с его дворовыми приятелями. Хотя кто их знает? Знала ли она своего отца? Ирина молчала, боясь нарушить ход его мыслей, а Мелихов продолжил:

– Понимаешь, я умер внезапно. Я не был болен, как говорят, тяжёлой, продолжительной болезнью, когда каждый день становится хуже и ты уже сам понимаешь, что дни твои сочтены и готовишься. Я ни к чему не готовился, жил, если ты помнишь, довольно активной жизнью. Сначала у меня там был шок, я помнил, хоть и неявственно, свою прижизненную боль, когда стенки моего сердца рвались в клочья. А потом я успокоился, понял, что со мной произошло, стал существовать в другой ипостаси, которую здесь никто не может себе представить, но моя земная жизнь меня до конца почему-то не отпустила. Я оставил тебя с двумя маленькими дочерьми, Федя часто отсутствовал и некому было тебе помочь. А я тебе всегда, по мере своих сил, помогал. Я волновался за тебя. Обнаружилось, что я странным образом был на это способен. Мне казалось, что женщина не умеет самостоятельно принимать важные решения, нести серьёзную ответственность за свою семью. Я представлял, как тебе трудно, ты мучаешься, временами даже страдаешь.

– Пап, ну что ты… во-первых, у меня есть муж. Ты прекрасно знаешь, что Федя человек ответственный и любит меня…

– Да, Федя – порядочный человек, но этого недостаточно.

– Что нужно ещё?

– Не хочу это сейчас обсуждать. Ты сама знаешь, что я имею в виду.

– Нет, не знаю.

– Знаешь.

– А всё-таки?

– Раньше крайним был я, а не Федя. Так?

– Ну… понимаешь, это как-то примитивно.

– Ты сама знаешь, что я прав.

– Папа, я не уверена, что ты так уж прав…

– Ладно, неважно. Ты можешь так не считать, достаточно того, что я так считал и считаю.

– И что?

– А то, что я волновался.

– Странно, разве там можно о чём-то или о ком-то волноваться? Волнение – очень земное чувство, а там, как я поняла, успокоение, умиротворение.

– А я не знаю, почему именно я не был умиротворён. Для меня самого это загадка. Причём моё беспокойство постепенно перерастало в острое любопытство, всеобъемлющее желание знать, как вы живёте, что с вами сталось. Я хотел знать обо всём: здоровье, карьеры, замужества, новые члены семьи…

– Не понимаю, а разве другие всего этого не хотят знать?

– Да, хотят, но, может, не так остро, у них это не превращается в идефикс, а со мной случилось что-то в этом роде. Беспокойство назревало почти тридцать лет.

– Почему так долго?

– Не знаю. Для чего-то это было нужно.

– И как? С твоей точки зрения, у нас все нормально? А потом, нормально или нет… разве ты можешь что-нибудь изменить?

– В том-то и дело, что пока я здесь… наверное, могу.

– Ой, пап, не обольщайся, ничего ты не можешь. Ты не ответил на мой вопрос: ты нами доволен?

– Пока не знаю. Я не всё до конца понял. Есть и ещё кое-что, о чём ты можешь только догадываться. Ладно, я устал, пойду.

В декабре они опять оставались с маленькой Наташей. В прежние времена она бы спала в маленькой комнате, но теперь в ней жил отец, и потому все отправились в дом к Марине с Олегом. В воздухе уже чувствовалось новогоднее настроение. Все вместе ездили за ёлкой, купили две – себе и Лиле. Мелихов суетился, выбирал, они с Федей перебегали от одной посадки к другой, пытаясь чем-нибудь пометить понравившиеся ёлки. Ирина выходила из машины и, утопая в глубоком снегу, старалась их догнать. Затем просто сидела в машине, догадываясь, что её мнение мужчин не интересует. Она уже жалела, что поехала. Раньше они всегда выбирали ёлки на пару с Федей, но теперь её полностью заменил Мелихов. Мужчины, очевидно, замерзли – промочили ноги и шмыгали носом, но не уезжали и продолжали поиск. Обычно Федя нанимал за деньги молодых парней, чтобы тащить ёлки, но на этот раз парни не понадобились: Федя держал ёлку за ствол, а Мелихов – за верхушку. Кряхтели, но волокли. Ни тот, ни другой жалеть себя не привыкли. Ёлку нарядили, Мелихов подходил и с явным наслаждением вдыхал запах свежей хвои. Пребывая эту неделю у Марины, Федя по дороге на работу каждый день заезжал домой кормить кота. Его ежевечерние рассказы про котеньку папу совершенно не трогали. Зато он охотно играл на рояле. Фильм был полностью отснят, и все ждали новогодней премьеры. На этот раз Ира пригласила в гости свою американскую приятельницу Надю, предварительно всех спросив, не против ли они. Никто не возражал. Надя, одинокая немолодая, но ухоженная женщина, никогда не знала, куда себя девать на Новый год, и изредка грелась в их компании, не стесняя их, но, правда, ничего и не привнося. Приходила и приходила.

Олег очень уставал на работе, громко жаловался на недосып, на бесконечные поездки, на начальника, но когда Ира указывала на неуместность его плача о его горькой судьбе – мол, неприлично мужику так себя жалеть, отец неожиданно вставал на его сторону.

– А кто ещё из вас так много работает? Ты-то сама можешь поставить себя на его место? Я вот, например, очень хорошо его понимаю. Он устаёт и ни от чего уже не может получать удовольствия – ни от жены, ни от детей. Так занят, что ни на какие радости жизни его уже не остаётся.

– Что это, пап, на тебя нашло? Ты разве меньше работал?

– Вот именно, что не меньше, и поэтому я его понимаю и жалею.

– Одно дело мы его жалеем, а другое – он себя сам. Ты же видишь, он дома ничего не делает. Это разве хорошо? Марина всё сама.

– Марина не работает. Что ты хочешь заставить его делать? Дом убирать?

– Хотя бы…

– Он делает то, что выбирает, на остальное зарабатывает. Так и должен поступать мужчина.

– Он хочет, чтобы его оставили в покое.

– Тебе хоть известно, какая у него профессия? Много ты понимаешь!

Так, началось. Знаменитое «много ты понимаешь», которое отец произносил, когда не хотел спорить или не знал, что говорить. Надо же, он вдруг почувствовал с Олегом солидарность! С чего бы это? На Маринином дне рождения они много общались наедине. Проходя мимо, Ирина слышала, как Мелихов задаёт Олегу вопросы о своей болезни, можно ли, дескать, было бы вылечить его сейчас, всё-таки прошло столько времени, медицина шагнула вперед. Олег задавал уточняющие вопросы, и было видно, что он заинтересовался, отвечает не формально.

– А хотите, Леонид Александрович, мы с вами сходим на консультацию, проверим, что там в вас сейчас делается?

– Нет, Олег. Что ты такое говоришь! Ничего у меня не делается. Сам подумай! Спасибо, что предложил.

– Да, действительно, что это со мной. Я забыл.

Мелихов улыбался. Было видно, что он всем доволен. И Ирина прекрасно понимала, что Олег нашёл к отцу правильный подход. Обращался по имени-отчеству, никаких американских «Леонидов», которые выводили Мелихова из себя. Он никому, тем более молодым людям, не был Леонидом. Друзьям был Лёней, или Лёшей, в своей семье – Лёлей, для остальных – Леонид Александрович, и всем это тогда казалось естественным. Американское, механически заимствованное из английского панибратство, Мелихов не принимал, и Олег это почувствовал. Что и говорить, воспитание у него было потоньше, чем у Лёни.

Новогодний вечер всегда вызывал у Ирины чувство радостного предвкушения, смешанного с тревогой – вдруг что что-то пойдёт не так? К тому же, в последнее время она стала пасовать перед списком дел: долгое составление меню, трудоёмкая готовка и уборка. Всё приготовить, ничего не забыть, накрыть на стол, завернуть подарки, одеться, накраситься к определенному часу. Потом – культурная программа, успех которой от неё не зависел. Уложить детей спать. А главное, предстоящая бессонная ночь. Папа старался помогать – то брал в руки пылесос, то шёл мыть раковины. Ира не отказывалась, но в то же время отец делал всё очень тщательно, и потому медленно, к тому же, ей не хотелось его эксплуатировать. «Ир, ты забываешь, что я сейчас здоровее тебя», – отвечал ей отец, но, хотя Ира и признавала, что это правда, всё равно она оставалось дочкой, а Мелихов – папой, то есть ей по определению следовало брать на себя основную работу. Когда всё было готово, папа посетовал, что у них нет инструмента. Ира его успокоила, сказав, что Олег принесёт гитару. К её удивлению, Мелихова этот ответ удовлетворил. Что ж, прогресс. Пусть Олег играет, а он, Мелихов, послушает. Соперничество у них уже, видимо, прошло. Они с Федей немного поспорили, кто какой наденет пиджак. Федя уступил Мелихову свой любимый, что Ира сочла естественным. Туфли они тоже разделили. У отца были свои, но Федины новые были куда моднее и шикарнее, так что папа не удержался.

События новогоднего вечера развивались на этот раз нетипично. Казалось бы, все свои и всё пойдёт по-накатанному, но не тут-то было. И всё из-за Нади. Отец положил на неё глаз. А чему удивляться – за столом сидели дочь, внучки, правнучки, а Надя была дамой, причём незнакомой. Разница существенная. Мелихов вошёл в раж и не выходил из него всю ночь. Ирина, порывшись в памяти, вынуждена была признать, что таким папу она вообще никогда не видела. За семейными застольями никогда не бывало никаких дам, были только родственницы и друзья. А тут…

Наде его представили как родственника из Москвы. Что за родственник, с чьей стороны, ей было совершенно всё равно. Ирина посадила её между собой и отцом. Начали есть, произносить тосты, чокаться. Ира следила за тем, чтобы никого не обделить, и упустила Мелихова из виду. Когда она заметила, что происходит, было уже поздно. Она наблюдала за отцом с легким неудовольствием, но вынуждена была признать, что он мастер-класс остальным мужчинам: ухаживание за женщиной – это и творчество, и устоявшийся ритуал, где все необходимые шаги должны быть выполнены так, как принято. Надька, конечно, к вечеру подготовилась, пришла в глубоко декольтированном синем платье со стразами. Высокий каблук, стройные ноги, заливистый смех, голос особенной глубины, с призывными, вкрадчивыми интонациями. Мелихов сидел рядом, подкладывал ей на тарелку еду и подливал вина в бокал. От водки Надя решительно отказалась. Мелихов что-то ей тихонько говорил, и она довольно улыбалась.

Потом, когда все, дойдя до градуса, устремились танцевать, Мелихов вышел на середину комнаты первым. Женя, в уверенности, что дедушка теперь её постоянный партнёр, бросилась к нему: «Дед, давай!». «Нет, в следующий раз. С папой потанцуй». Женя разочарованно смотрела, как дед подошел к Наде, и, нагнувшись, поцеловал ей руку. Местные мужчины никогда так не делали, а Мелихов и тут вёл себя не так, как все остальные. А Надя и рада была стараться. Зазвучала медленная музыка. Одну руку он положил ей на плечо, другая спокойно соприкасалась со спиной. Никаких вольностей. Всего в меру, уважительно и красиво. Остальные, конечно, не захотели танцевать парами, пара была только одна – Мелихов с Надькой. Ловя любой ритм, они двигались то медленно, то быстро, движения их были слаженны и органичны.

Кем воображала себя Надька, которой уж стукнуло шестьдесят? Может, принцессой, до сих пор относясь к типу наивных девушек, которым хочется, чтобы всё было красиво. В своём броском и чуть вульгарном платье, она казалась себе обворожительной. Этот Леонид – фамилии она не запомнила, хотя он ей представился по всей форме, принадлежал к старой школе: настоящий кавалер – обходительный, галантный, элегантный. Мягкая кожа, волевое лицо. Высокий лоб переходил в гладкую лысину, нисколько его не портившую – напротив, показывавшую, какой у отца красиво вылепленный череп. В нём, даром что немолодой, угадывалась сила, властность, особая мужская притягательность. Сейчас таких уже нет. Американцы вообще отравлены идеей равенства полов, молодежь – что и говорить! Да и во времена её молодости она таких, как этот их родственник из России, не встречала. Таких только в кино видела.