Аудитор

– Не хочет потому, что плохо приглашаете. Я вот звал свою сестру из Казани, так она всегда у нас подолгу жила.

– Ну что за бред – сравнивать твою сестру с Алиной? Лида жила у нас на кухне на раскладушке, сидела у окна, уставившись в одну точку. А когда ты её поселил с Любой, они и вовсе через пару месяцев переругались. Забыл?

– Ты зачем мне это говоришь?

– А затем, что не факт, что Алине будет с нами хорошо.

– А сейчас ей хорошо?

– Ей плохо, но может быть ещё хуже.

– Глупости говоришь. Ты, кстати, сказала – во-первых, а во-вторых?

– Есть проблемы со статусом. Что с тобой это обсуждать! И потом – проблема твоего присутствия.

– Что?

– То! Не хватало Алине ещё и твое возвращение переваривать. Не слишком ли это для неё будет?

– Ты вот меня в эгоизме всё время обвиняешь. Да ты сама эгоистка! Только и думаешь, как ты будешь Алине про меня объяснять. Так и объяснишь, как есть. Ты бы лучше о ней думала. Бедная девка. Да что ты вообще можешь знать об одиночестве! Не будет ей с нами хуже. Я знаю, что говорю. Сам ей позвоню, если ты не хочешь. Поняла меня? Я найду, как её убедить.

Ирине казалось, что отец сам Алине звонить не будет, но до конца в этом уверена она быть не могла. Чёрт его знает, с него станется. Возьмёт и позвонит. И тогда может статься, что их налаженная спокойная жизнь превратится в ад. С ним самим ещё только начало устанавливаться хрупкое равновесие, а тут Алина, с которой не всё будет гладко. Мелихов забыл, как сам с племянницей не ладил, как она на него обижалась? Какое всё-таки у отца счастливое качество – помнить то, что сейчас ему важно, и напрочь отбрасывать ненужное и нежелательное. У неё так не получалось. Может случиться так, что в итоге Алина к ним всё-таки выберется, не насовсем, а просто в гости, но что это меняет? Мелихова-то она всё равно увидит! И что будет? Ирину не покидала тревога, и она попробовала поделиться своими опасениями с Федей:

– Федька… слушай. Алинка-то всё-таки к нам приедет. Я уверена.

– Ну, и хорошо.

– А папа?

– Ир, ну что ж… мы же не можем всегда его скрывать. Скажем как есть. Разве у нас есть выбор?

Ира понимала, что Федя прав, но перспектива встречи отца с родственниками её пугала. Какова была бы их реакция? Верующих нет, у всех практический, рациональный ум. Как им принять нечто вроде привидения? А вдруг им будет противно, мерзко, муторно? Ей же тоже пришлось себя преодолеть, чтобы к нему прикоснуться, и её семья испытала то же самое. Но ей он родной, а остальным – не до такой степени. Надо называть вещи своими именами.

Интересно, почему эти нюансы волновали только её? С отцом было бесполезно обсуждать её страхи. Он плевать хотел. «Плевать» он любил. Отчего так? От нетонкости натуры, самоуверенности? Противоречивый Мелихов человек! Добрый и жёсткий, благородный и эгоистичный, прямолинейный и изворотливый. К нему нельзя относиться равнодушно – Мелихова либо любили, либо ненавидели.

Новогодние торжества миновали, Лиля готовилась к Мишиному дню рождения. Как ни странно, Федя с отцом снова обсуждали, кто что наденет, причём заранее. Папа решил идти в старых Фединых чёрных брюках и чёрной рубашке. Федя уступил ему бы и новые, но новые папе вовсе не нравились: что за дудочки безобразные? Стыд как мужики теперь обтягиваются! Не всякую моду следует принимать. Папа говорил с Федей назидательно, как будто он по-прежнему был молодым зятем, которого надо было всему учить. Всё-таки странно, что они все теперь сравнялись по возрасту: папе все ещё 74, Феде почти 71, а ей – 68. Они люди одного поколения. А вот и нет! Папа – он и есть папа, а они, несмотря на возраст – дети. А если бы он всё это время жил? А тогда папане в конце февраля исполнилось бы 103 года. Был бы он полная развалина, дряхлец убогий. А так – вполне ещё ничего. Но ведь дряхлец или нет – он бы всё это время жил, а он не жил, умер и был где-то там, чего никто не понимал. Интересно, может, если бы Мелихов не умер, они бы и в Америку не поехали. Недаром же он говорил, что с его секретностью его никогда бы не пустили. А значит, все сидели бы в Москве. Впрочем, насчёт «не пустили», может быть, Мелихов и ошибался.

На дне рождения всё сначала было хорошо, и Ира полностью расслабилась. Отец за каждым застольем теперь всегда сидел на своём месте. Началось всё с Лёни. Каким-то образом он стал хвалить Америку – в Америке, дескать, все лучшее в мире. Никто ему не возражал. Это был Лёнин коронный номер, одно из его любимых провокационных заявлений в надежде что кто-нибудь из присутствующих вступит с ним в глупую и бесполезную дискуссию. Никто не вёлся, даже вяло поддакивали, хотя и понимали, что Лёня и сам не особенно верит в то, что говорит, просто для развлечения ищет повод всех завести. Папа сначала, как и остальные, не заводился, но Лёня зачем-то скакал, что даже успехи в оборонке у СССР были мнимые, потому что русские в любом случае всё украли у американцев и это всем известно. Отец ввязался в спор, и Ирина с ужасом следила, как его лицо медленно искажается сдерживаемым бешенством, хотя и начал он неожиданно спокойно:

– Не буду с тобой, Лёня спорить. И советские автомобили и самолёты были, как ты говоришь, «украдены» у Германии. Я бы только не говорил о краже. Как тебе известно, СССР и Германия были союзниками, и несколько Мессершмиттов были куплены ещё до войны. Мне об этом было прекрасно известно.

Все молчали, разговор продолжил один Лёня:

– Да, ладно автомобили. Лучше про атомную бомбу вспомнить!

– И тут я спорить с тобой не буду. Советские атомные разведчики практически беспрепятственно работали в Америке, были внедрены как сотрудники в сверхсекретный проект «Манхеттен». Не секрет, что первая атомная бомба практически полностью была скопирована с той, что американцы сбросили на Нагасаки. Только ты должен понимать, что бомбу делали учёные и специалисты, а не разведка. Разведывательная информация сама по себе ничего не стоит. Роль разведки сводилась к тому, что работы начались раньше и продвигались быстрее, чем это было бы без её материалов. Первую бомбу сделали за четыре года, испытали в конце августа 49-го года на Семипалатинском полигоне. Я там был.

Лёня хотел что-то сказать, но Мелихов его перебил:

– А водородная бомба была испытана уже в 53-м году, причём американцы зашли с этим проектом в тупик, у них после долгих стараний ничего не вышло, а у нас всё получилось, так как советские учёные придумали альтернативный принцип с применением дейтерида лития-6. Да что толку тебе это объяснять! Всё равно ничего не поймёшь. К твоему сведению, именно эта работа по созданию водородной бомбы стала первой в мире битвой умов. Советские ученые, имена которых ты просто не знаешь, работали не только на уровне развития мировой науки, но и превосходили её. Развивалась физика высокотемпературных технологий, плазмы сверхвысоких плотностей энергии, физика аномальных явлений. Для тебя ведь это пустой звук, так?

– Но вы же, Леонид, не физик?

– Я не физик, я – инженер. Физики придумывали принцип, а нам следовало создать технические условия его работы. Зачем ты судишь о том, чего не знаешь? Нахватался чего-то… Мне просто смешны твои примитивные утверждения. Понимал бы что…

– А вы-то лично, Леонид, что делали?

– Я работал на машиностроительном заводе.

– Машины выпускали?

– Да, машины.

Отец саркастически улыбался.

– Какие машины? – Лёня настаивал, понимая, что что-то здесь не то и Мелихов нарочно не хочет ему ничего объяснять. Это было неприятно. Это что, секрет?

В Лёнином голосе сквозила явная издевка. Он просто не мог поверить, что этот советский дедушка из вечно отсталой страны, которую его собственный отец научил его ненавидеть, был способен создавать что-то до такой степени важное. Не просто важное, а конкурентоспособное! Этого просто не могло быть.

– Я думаю, что это и сейчас секрет.

– Нет, ну всё-таки, что вы там такое особенное производили?

Мелихов не отвечал. Он, конечно, мог бы рассказать Лёне и остальным, что в подземных цехах на глубине 40–60 метров делали обогащённые урановые стержни для атомных подводных лодок и другого вооружения. На заводе работали тысячи людей, а территория по площади была сравнима с небольшим городом. Между цехами курсировали целые составы, были искусственные озёра, охлаждающие реактор. Как ему хотелось сказать Лёне: «Да, мы делали блоки для ядерных реакторов. А ещё мы выпускали обогащённый литий, а ещё феррито-бариевые магниты для центрифуг – основы промышленного способа разделения изотопов урана. Ирина могла только догадываться, почему отец удержался от хвастовства – мол, мы, не лыком шиты, мне такое важное дело доверили, я был главным инженером всего проекта». Нет, ничего не стал рассказывать. Причины она видела две: во-первых, тайна его прошлой работы окутывала его самого ореолом таинственности, и о его деятельности можно было только гадать, но было понятно, что то, что он делал, было сложно и важно, а потому ставило его с Лёней и Олегом на равный уровень, если не выше. Его секретность и сейчас была сильным козырем, и он правильно его разыграл, храня «покер фейс». Молодец, Мелихов. И, конечно, была вторая причина: секретность, невозможность говорить о таких вещах с посторонними была для Мелихова защитой, он просто не мог преодолеть слишком мощное привычное табу. Слишком государственным был этот секрет. Конечно, Мелихов и понятия не имел, что там на их заводе происходит, в каком всё находится состоянии, но себя он всё-таки считал хранителем знаний под вечным грифом «совершенно секретно», и ничто не могло его с этого сбить. Зато он прекрасно нашёлся, как возразить Лёне:

– А ты, Лёнь, в интернете про мой завод найди. Найдёшь – скажи мне, что я старый дурак, что всё, мол, теперь давно известно. Но, я уверен, что ты ничего не найдёшь.

Лёня не стал возражать. Он пытался продолжать спорить, но тема явно иссякла и все стали собираться домой. Дома Ира ещё раз спросила отца:

– Пап, ты что, действительно думаешь, что в твоей Электростали все по-прежнему?

– Уверен. Ты просто не понимаешь масштабов нашего предприятия. Такими вещами не бросаются.

– Ну ты же читал, что военные производства конвертировали.

– Знаю, читал. Но наши объекты, я уверен, не тронули.

– Почему?

– Потому, Ира. Оставь меня в покое.

– Пап, а почему ты Лёньке не сказал, где ты работал и что делал?

– Потому что я подписывал бумаги о неразглашении.

– Сейчас и государства-то такого нет, которое заставляло тебя это подписывать.

– Ну и что.