Аудитор

Почему Мелихов отвергал чистую объективность? Его просто нереально было убедить, что кто-то из их семьи может делать что-то не так. Ответ был прост, и Ире со вздохом пришлось себе в этом признаться: у Мелихова весь мир делился на своих и чужих. Свои были всегда правы, они – милые порядочные люди, да, недостатки есть у всех, но недостатки его семьи простительны, просто надо входить в положение этих хороших людей, его родственников. Папа готов был назвать чёрное белым, потому что – у человека такой характер, потому что ему трудно, потому что он очень его любит! А вот чужие, это да, чужие – часто сволочи, их можно и нужно честить почём зря. Кто же будет жалеть и прощать чужих. Он, Мелихов, не будет уж точно. Сволочи – они и есть сволочи, и надо называть вещи своими именами.

Так вот, семейное качество – ни под каким видом не давать своих в обиду. И у бабушки это было, и у тетки. У себя Ирина этого всеобъемлющего всепрощения родных не замечала. Они любила родственников, но воспринимала их объективно, по-другому у неё не выходило. Папина позиция действовала Ирине на нервы, и то, как он защищал своих, казалось ей гнилыми отмазами. И только одно могло её с этой противной папиной привычкой примирить: про девочек, Федю и про неё саму и говорить не стоило, но и правнуки, и Лёня с Олегом стали отцу совершенно своими людьми. Он принял их в своё сердце, они стали его семьей. Можно ли было желать большего? Интересно, а они полюбили его с той же степенью жертвенности и нежности, как он их? Вряд ли. Разве их связывал пресловутый «пуд соли», съеденный вместе? Но внезапно он сумел их завоевать! Ире очень хотелось бы в это верить, но она знала, что истинно взаимная любовь невероятно редко встречается. Кто-то кого-то любит больше, а его взамен любят меньше.

Зима в этом году выдалась особенная – с морозами, снегом, заносами, ледяными дождями. В Москве, конечно, всегда так было, и ещё хуже, но там почему-то все эти ужасы казались совершенно обычными, а здесь, в Портленде, жизнь почти полностью парализовалась, и люди только об этом и говорили. Федя каким-то образом ухитрялся ездить на работу, а у Ирины пару раз в университете отменяли занятия, и она сидела дома. Школа тоже на работала, ни Лёня, ни Лиля на работу не ходили, а вот Олег такой возможности не имел. Утром он пешком спускался с крутого склона, в который превратилась их улица, и брал внизу такси. Так продолжалось недели две. Папа поутру выходил на улицу и расчищал лопатой площадку перед гаражом. На сетования Ирины, что он устанет, отвечал, что «ничего не устанет, и ей бы тоже пошло на пользу помахать лопатой, а то она совсем обленилась». Ирина и сама не знала, зачем она всё это отцу говорит. Во-первых, его всё равно ни в чём нельзя было убедить, а во-вторых, при чём тут усталость, если с его здоровьем ничего уже произойти не могло? Но по старой привычке она оберегала папу от переутомления, которое может привести… ни к чему оно привести не могло, и в этом было что-то нечеловечески противоестественное, лишний раз ей напоминавшее, что Мелихов не совсем такой, как они. Только она постоянно об этом в последнее время забывала. Её отец вообще-то мёртвый, то есть, сейчас не мёртвый, но и не живой… а как-то странно застывший посередине. Лучше было об этом не думать.

Лед начал таять, везде текло, хотя на горе, в районе, где жили Лиля и Марина, до улучшения погоды было ещё очень далеко. У них по ночам стоял мороз, а толстый слой льда и не думал таять. Олег в начале недели улетел в Техас на конференцию. Остальные, кроме Лёни, который в конце концов выбрался на работу, сидели безвылазно дома. Этим утром отец с удовольствием позавтракал, шутил, говорил, что он сейчас снова пойдёт во двор и поработает ломиком, потому что «лед надо разбивать и бросать на дорогу, иначе все эти торосы век не растают». Было уже часов одиннадцать, папа был во дворе, и Ира слышала глухие удары лома о лёд. Она вышла, увидела раскрасневшегося Мелихова и порадовалась за него. «Кто сейчас может усомниться, что отец живой?» – эту оптимистическую мысль прервал звук телефонного звонка. Папа не услышал, а Ирина поспешила в дом. Звонила Марина. Её торопливый, задыхающийся от возбуждения голос заставил Ирину немедленно почувствовать, что случилось что-то плохое.

– Мам, у нас неприятности.

– Марин, что случилось?

– Наташа упала и разбила глаз.

– Насколько всё плохо?

– Не знаю, но, по-моему, плохо. Она ударилась глазом об угол шкафа. Глаз распух, так заплыл, что она ничего им не видит. Плачет всё время. Я боюсь, что она там действительно что-то сильно повредила. Я должна показать её врачу.

– Подожди, Марин. Может скорую вызвать?

– Я своему врачу звонила, но его офис не работает.

– А скорая? Попробуй.

Марина повесила трубку. Ира только успела позвать отца домой и рассказать ему, что Наташа повредила глаз и сейчас Марина пытается вызвать скорую, как дочь перезвонила:

– Мам, не могу до них дозвониться. Автоответчик советует обращаться за помощью только в самых экстренных случаях. Трубку не брали… мам, что делать? Да они до нас всё равно бы не доехали. Ты же знаешь, что тут делается, ни одна машина с утра не проехала.

– Подожди, Марина, я с дедушкой посоветуюсь.

– Да что дедушка может сделать?

Ирина уже её не слушала и отключилась. «Ну что? Едет скорая к ним?» – папино лицо искажала гримаса крайнего волнения. «Что там, ну говори уже быстрей!» «Нет, пап, Марина никуда не дозвонилась. Не знает, что делать. Как им помочь? По их улице не проедешь», – Ирина уже решила перезвонить дочери и посоветовать приложить к глазу холодный компресс, но тут папа вскочил с места:

– Едем быстрее, собирайся. Живо.

– Пап, даже, если мы с тобой доедем до низа их горы, вверх-то нам не забраться. Об этом и думать нечего.

– Я понимаю, ты права. Тем более на нашей машине.

– Да, на любой машине, пап.

– Ничего, мы вверх пешком пойдём.

– И дальше что? А вниз? Я не умею по такому льду ехать, и Марина не умеет. Что про это говорить! Я точно знаю, что не смогу.

– А я тебя и не прошу.

– В каком смысле?

– Ладно, поехали. Я сам машину поведу, Олега машину конечно, где четыре ведущих.

– Нет, нельзя ехать. Это опасно.

– Наташу нужно показать врачу. Не показать – вот что опасно.

– Пап, я не могу по снегу ехать.

Это Ирина уже говорила отцу в спину. Он набросил куртку и открыл машину.

– Ничего, сможешь.

Ира послушно завела машину, выехала на дорогу и тихонько поехала на одной узкой, проделанной в снегу колее. Одна она ни за что не решилась бы выехать, а с папой ей было не так страшно. Под колёсами была снежная каша, но люди осторожно продвигались вперёд. Папа позвонил с её телефона Марине, сказал, что они уже выехали. Марина, видимо, спрашивала его, какой у них план, но отец только сказал ей: «Жди». Был слышен надрывный, нескончаемый Наташин плач, а Маринин голос стал поспокойнее, хотя ещё пять минут назад в нём прорывалась истерика. Мама с дедушкой к ней приедут, и она будет не одна.

На шоссе единственная колея оказалась изрядно раздолбанной, и они продвигались вперёд без особых проблем, хотя когда Ирина заехала чуть в сторону, правое переднее колесо забуксовало и их слегка развернуло влево.

– Ты что! Держи машину! Нельзя из колеи выезжать! Непонятно? – отец крикнул ей свои замечания в такой резкой, унизительной манере, что Ирине сразу захотелось плакать. Легко ему говорить, сидит себе на пассажирском сиденье и критикует.

– Пап, я стараюсь. Я же тебе говорила, что я не умею по такой погоде ездить.

– Я вижу, что ты ничего не умеешь. Ладно, тут, видать, никто не умеет. Особенно бабы, – добавил он зло. – Лезут за руль, лучше бы дома сидели.

Действительно, то тут, то там по обочине дороги стояли развёрнутые под разными углами брошенные машины. Понятное дело, в такую погоду люди здесь терялись, не знали, как справиться с трудностями вождения. У отца был другой опыт. Здешние водители его раздражали, казались неумёхами.

Когда они подъехали к подножию Марининой горы, оказалось, что о том, чтобы подняться наверх, и речи быть не могло. Отец, может, и питал иллюзии по этому поводу, но Ира была уверена, что так и будет. На нижних улицах стояли кое-как припаркованные машины, и найти хоть какой-то просвет, чтобы оставить машину, было проблемой.

– Давай вон туда. Видишь? Около серого дома.

– Как я туда подъеду? Там сугроб.

– Ладно, давай я сам.

Ира молча остановилась и вышла. Отец тоже вышел, достал из багажника лопатку и стал расшвыривать снег, приминая наст. Потом он подал машину назад и резко, на высокой скорости, въехал на расчищенное место. Он попробовал ещё поправить машину, поставить её поровнее, но колёса буксовали и провалились глубже.

– Ну, и как мы будем отсюда выезжать? – Ирина считала, что все их манёвры сущее безрассудство.

– Меня сейчас это не волнует. Выедем как-нибудь. Пошли скорей.

Отец решительно стал подниматься по самой середине дороги, где едва просматривалась узкая тропинка. Над тротуаром возвышались высокие сугробы. «Интересно, какой у него план? Как это поможет Марине? В любом случае, съехать с горы нереально. Он что, не видит?» – свои соображения она отцу озвучивать не стала. Какой смысл? Он был на взводе, весь ощетинился и, наверное, не счел бы нужным вообще на её глупости отвечать. Марина вряд ли выходила из дома, на площадке перед домом лежал нетронутый снег, на котором отпечатались их глубокие следы. Марина открыла дверь, и сразу послышался тоненький, безнадежный Наташин скулёж. Так плачут дети, которым плохо, но громко кричать они уже устали. Мелихов подбежал к ребёнку и пристально вгляделся в лицо. «Ужас, весь глаз заплыл. Нужно в больницу», – отец воочию убедился, что они правильно сделали, что приехали. Он вышел в гараж и открыл среднюю дверь, где стояла тяжёлая чёрная машина Олега. Ирина с удивлением наблюдала, как отец начал делать странные вещи: он поочерёдно откручивал на каждом колесе вентиль и выпускал из шины воздух. «Пап, зачем ты это делаешь?» – ей казались абсурдными его действия. «А ты не видишь? Снижаю давление в шинах. Колёса будут лучше держать» – буркнул он ей в ответ. Он открыл большую спортивную сумку, которую он ещё внизу вытащил из багажника, и упрямо тащил её с собой. Ира недоумевала, что у него там может быть, но ничего не спросила. Из сумки он вытащил два мотка прочной плетёной капроновой верёвки желтого цвета и начал мотать её по переднему колесу в двух направлениях так, что образовывались Х-образные кресты. Намотанную и завязанную верёвку он с усилием фиксировал узлом, так что верёвка прочно охватывала колесо и не скользила. С первым колесом он возился довольно долго, но со вторым дело пошло быстрее. Ирина хотела ему помогать, но он, тяжело дыша, только бросил ей: «Отстань». Ирина видела, что отец устал, но, как только колёса были замотаны, он вошёл в дом и нетерпеливо крикнул Марине, что пора выходить.

– Я поеду с вами, – Ирина всё ещё не представляла себе, как отец поведёт машину.

– Нет, сиди здесь с Женей. Зачем ты нам нужна? – Мелихов сказал это своим обычным, не терпящим возражений тоном, но Ирина и не думала сдаваться. Она решительно уселась в машину.

– Дедушка, ты не съедешь. Мы разобьемся. Дедушка, я боюсь. – Марина хотела, чтобы её успокаивали.

– Не бойся. Мы не разобьемся. Самое страшное, что может быть, – это мы просто остановимся, и всё.

– Машину понесёт и мы разобьёмся.