Приключения Оливера Твиста

Бембль покачал головой.

– Упрямый народ, мистер Соуэрберри, ужасно упрямый! – сказал он. – И к тому же гордый, сэр!

– Гордый?! – воскликнул мистер Соуэрберри. – Ну, это уж слишком.

– Ох! Даже тошно становится! – ответил сторож. – Отвращение, и только, мистер Соуэрберри!

– Верно! – подтвердил гробовщик.

– Мы только прошлой ночью услышали об этом семействе, – продолжал сторож. – Мы ничего не знали бы о нем, если б не одна женщина, которая живет в том же доме. Она явилась в комитет с просьбою прислать приходского доктора, чтобы посетить больную женщину. Доктор уехал на обед, и его фельдшер, очень знающий малый, послал туда какое-то лекарство в баночке из-под ваксы, сделанное на скорую руку.

– Быстрота и натиск! – сказал гробовщик.

– Да, быстрота и натиск! – продолжал сторож. – Но знаете, что вышло? Знаете, что сделали эти неблагодарные, сэр? Муж приказал сказать, что лекарство это не годится для его жены, и она не будет принимать его… Не будет при-ни-мать его, сэр! Прекрасное укрепляющее благодетельное лекарство, которое так помогло двум ирландским рабочим и одному грузчику угля всего неделю назад! Послали им даром, в баночке из-под ваксы… А он прислал сказать, что она не будет принимать его, сэр!

Ужас такого поступка до того возмущал мистера Бембля, что он ударил палкой по конторке и вспыхнул от негодования.

– Вот те раз! – сказал гробовщик. – Я ни-ко-гда…

– Никогда, сэр! – подхватил сторож. – Нет, никто этого не делал! Ну а теперь она умерла, и мы должны хоронить ее, и чем скорее, тем лучше.

И, сказав это, мистер Бембль надел свою треуголку задом наперед, не заметив этого, потому что находился в лихорадочном возбуждении, и вышел из лавки.

– Ах, Оливер, он так был сердит, что забыл даже спросить о тебе, – сказал мистер Соуэрберри, следя глазами за сторожем, который шел по улице.

– Да, сэр! – ответил Оливер, который во время разговора тщательно держался в стороне и дрожал с головы до ног с того самого момента, когда услышал голос мистера Бембля. А между тем ему совсем не надо было избегать взоров мистера Бембля, ибо сей сановник, на которого предсказание джентльмена в белом жилете произвело крайне сильное впечатление, решил, что не стоит больше разговаривать об Оливере после того, как гробовщик взял его к себе, и лучше молчать до тех пор, пока не будет заключен контракт лет на семь, когда уже нечего будет бояться, что он снова попадет на иждивение прихода.

– Ну-с, – сказал мистер Соуэрберри, надевая шляпу, – чем скорее будет завершена вся эта история, тем лучше. Ноэ, оставайся в лавке, а ты, Оливер, надевай шапку и следуй за мной.

Оливер повиновался и последовал за хозяином. Некоторое время они шли по одной из очень густонаселенных частей города, а затем свернули в узенькую улицу, несравненно более грязную и жалкую, чем та, по которой только что шли. Здесь они остановились, чтобы отыскать дом, куда их послали. Дома с обеих сторон улицы стояли высокие и обширные, но очень старые и населенные представителями самого бедного класса, что было видно по их грязному и заброшенному фасаду, не говоря уже о неряшливо одетых мужчинах и женщинах, которые шныряли по улице, сгорбившись и скрестив руки на груди, или просто сложив их. В большей части этих домов когда-то имелись лавки, но все они теперь или наглухо заколочены, или почти совсем развалились; жилыми были только верхние комнаты. Некоторые дома, сделавшиеся от времени и ветхости нежилыми, удерживали от обвала огромные столбы, приставленные верхним концом к стене и глубоко врытые в землю. Но даже и эти ветхие развалины служили, по-видимому, ночлежным приютом для многих бездомных бедняков. Некоторые из досок, которыми заколотили двери и окна, были в иных местах раздвинуты так, что получалось отверстие, через которое свободно мог пролезть человек. Трущобы эти отличались грязью и невыносимой вонью. Там и сям внутри них копошились крысы, от голода превратившиеся чуть не в скелеты.

Ни молотка, ни звонка не оказалось у открытой двери, где остановились Оливер и его хозяин. Осторожно пробираясь по темному коридору и крепко прижимая к себе Оливера, чтобы он не испугался, гробовщик поднялся на верхушку первого пролета лестницы. Остановившись на площадке у двери, он несколько раз постучал по ней суставом своего пальца.

Дверь открыла молодая девушка лет тринадцати-четырнадцати. Гробовщик, внимательно осмотрев комнату, сразу узнал по некоторым приметам, что она именно та, куда его направили. Он вошел, а за ним и Оливер.

Комната была очевидно не топлена. у холодного очага стоял какой-то мужчина и машинально грел руки. Позади него стоял низкий стул, на котором сидела старуха. В противоположном углу толпились дети, покрытые лохмотьями, а на полу, прямо против дверей, на тоненьком матрасике лежало нечто, покрытое рваным одеялом. Оливер вздрогнул, взглянув на это место, и еще больше прижался к своему хозяину; мальчик сразу почувствовал, что это труп.

Лицо у мужчины, стоявшего подле очага, было худое и бледное, волосы и борода с проседью, глаза красные. Лицо у старухи совершенно сморщенное, из-под нижней губы у нее выглядывали два пока еще уцелевших зуба, но зато глаза ее оказались живыми и проницательными. Оливер со страхом смотрел на мужчину и на старуху. Они так походили на крыс, виденных им внизу.

– Никто не смеет подходить к ней! – крикнул мужчина, когда гробовщик подошел к телу. – Назад! Черт вас возьми, назад, если жизнь вам дорога!

– Что за безрассудство, голубчик мой, – сказал гробовщик, насмотревшийся вдоволь на горе во всех его видах у разных классов. – Какое безрассудство!

– Говорю вам, – сказал мужчина, сжимая кулаки и с бешенством топнув по полу, – говорю вам, что я не позволю закопать ее в землю! Она не будет отдыхать там. Черви будут грызть ее… но не станут есть ее… она вся высохла.

Гробовщик ничего не ответил на этот безумный бред. Он вынул из кармана тесьму и опустился на колени подле тела.

– Ах! – сказал мужчина, заливаясь слезами и падая на колени у ног своей жены. – Становитесь на колени, становитесь на колени! На колени вокруг нее, все вы, и слушайте мои слова! Говорю вам, она умерла от голода. Я не думал, что ей так худо, пока у нее не началась лихорадка, Когда кости стали видны у нее под кожей. У нас не было ни дров, ни свечей, она умерла в темноте… в темноте. Она не могла даже видеть лиц своих детей, хотя мы слышали, как она звала их по имени. Я просил для нее милостыни на улице, а они заперли меня в тюрьму. Когда я вернулся, она умирала, и вся кровь в моем теле остановилась, потому что она умерла от голода. Клянусь всевидящим Богом, они уморили ее голодом!

Он запустил руки себе в волосы, громко вскрикнул и покатился на пол; глаза его сделались неподвижными, на губах показалась пена. Испуганные дети горько заплакали. Старуха, которая все время неподвижно сидела на стуле и как будто ничего не видела и не слышала, что делалось вокруг нее, погрозила им пальцем, затем развязала галстук мужчине, продолжавшему неподвижно лежать на полу, и подошла к гробовщику.

– Это моя дочка, – сказала старуха, головой указывая на тело. – Боже мой, Боже! Как странно! Я, которая родила ее и вырастила, жива и здорова, а она лежит здесь, холодная и окоченелая! Боже мой, Боже! Подумать только! Точно комедия какая… Право, комедия!

Несчастная женщина что-то бормотала и как-то странно, неестественно хихикала. Гробовщик встал и направился к дверям.

– Стойте! Стойте! – сказала старуха громким шепотом. – Когда ее похоронят? Завтра утром, на следующий день или сегодня вечером? Я убрала ее тело и должна проводить ее. Пришлите мне широкий плащ… Только очень теплый, потому что холод страшный. Недурно было бы съесть кексов и выпить вина, прежде чем идти. Ну да что делать! Пришлите хоть сколько-нибудь хлеба… Только один хлебец и чашку воды. Будет у нас хлеб, голубчик? – сказала она, хватая за сюртук гробовщика, который снова направился к дверям.

– Да-да, – ответил гробовщик, – разумеется. Все, что вам угодно.

Он выдернул полу сюртука из хватки старухи и, схватив Оливера за руку, бросился вон из комнаты.

На следующий день (семье еще раньше доставили хлеб и кусок сыра, который принес сам мистер Бембль) Оливер вместе с хозяином отправился в убогое жилище, куда уже прибыл мистер Бембль в сопровождении четырех человек из дома призрения, которые должны исполнять обязанности носильщиков. Лохмотья старухи и мужчины были уже прикрыты черными плащами. Когда крышку гроба привинтили, носильщики взяли его на плечи и вынесли на улицу.

– Ну, теперь не жалейте ног, бабушка! – шепнул Соуэрберри старухе на ухо. – Можем опоздать, а мы не имеем права заставлять ждать священника. Вперед, ребята… И как можно скорее!

Выслушав это распоряжение, носильщики быстро зашагали со своей легкой ношей; провожатые покойницы старались изо всех сил держаться вблизи них. Мистер Бембль и Соуэрберри шли на довольно значительном расстоянии впереди, Оливер, ноги которого были далеко не так длинны, как у его хозяина, бежал сбоку.

На самом же деле оказалось, что вовсе не имелось такой необходимости спешить, как уверял Соуэрберри. Когда процессия прибыла к темному, поросшему крапивой углу кладбища, где хоронили бедняков, священника еще не было, и причетник, сидевший у огня в ризнице, сказал, что вряд ли пройдет меньше часа до его прихода. Носильщики поставили гроб подле могилы, провожатые остановились тут же, несмотря на туман и моросящий дождь, и терпеливо ждали. Несколько мальчишек в лохмотьях, которые явились на кладбище из любопытства, затеяли шумную игру, то прячась между могилами, то перепрыгивая взад и вперед через гроб. Мистер Соуэрберри и Бембль, давнишние приятели причетника, сидели с ним у огня и читали газету.

После того как прошло больше часа, мистер Бембль, Соуэрберри и причетник спешно пошли к могиле, а вскоре появился и священник, на ходу надевавший свой стихарь. Мистер Бембль, чтобы сохранить хоть какое-то приличие, шлепнул одного или двух мальчишек, священник на скорую руку прочитал молитву, что заняло не более четырех минут, затем передал свой стихарь причетнику и ушел.

– Ну, Билль, – сказал Соуэрберри могильщику, – зарывай!

Работа эта оказалась нетрудная, поскольку могила была до того наполнена, что самый верхний гроб находился всего на расстоянии нескольких футов от поверхности земли. Могильщик сгреб всю землю в могилу, притоптал ее ногами, перекинул лопату через плечо и ушел, преследуемый мальчишками, которые выражали ему свое неудовольствие за то, что все так скоро кончилось.

– Идем, любезный! – сказал Бембль мужу покойницы, хлопнув его по спине. – Сейчас запрут ворота.

Мужчина, который еще ни разу не двинулся с места, занятого им подле могилы, поднял голову, с удивлением взглянул на говорившего с ним, сделал несколько шагов вперед и упал в обморок. Старуха была так занята отсутствием своего плаща, который снял с нее гробовщик, что решительно не обратила на это никакого внимания. Несчастного облили холодной водой, и он пришел в себя. Когда он вышел на улицу, за ним заперли ворота кладбища, и все разошлись в разные стороны.

– Ну, Оливер, – сказал Соуэрберри на обратном пути домой, – как это тебе понравилось?

– Очень хорошо, благодарю вас, сэр! – нерешительно ответил Оливер. – Не очень, сэр!

– Привыкнешь со временем, Оливер! – сказал Соуэрберри. – Будешь спокойнее, когда привыкнешь, мой мальчик!

Оливер мысленно спрашивал себя, сколько приблизительно времени потребовалось на то, чтобы привык сам мистер Соуэрберри. Но он решил, что лучше будет не спрашивать об этом, и шел домой молча, думая обо всем, что видел и слышал.

Глава 6. Оливер, раздраженный насмешками Ноэ, начинает действовать и приводит его в удивление

Месяц испытания прошел, и Оливера формально приняли в ученики. Это был сезон, обильный заболеваниями или, говоря коммерческим языком, обильный спросом на гробы, так что в течение нескольких недель Оливер приобрел немалый опыт. Успех коммерческих спекуляций мистера Соуэрберри превзошел все его ожидания. Старейшие обитатели города не помнили времени, когда так свирепствовала корь, роковым образом влиявшая на существование детей. Из-за этого было много похоронных процессий, во главе которых шел маленький Оливер в шляпе с длинным крепом, доходившим ему до колен, вызывая тем неописуемое удовольствие и волнение всех матерей города. Таким образом, Оливер, сопровождавший своего хозяина во всех процессиях умерших детей с целью приучиться к хладнокровию и умению владеть своими нервами, что необходимо истинному гробовщику, имел возможность наблюдать замечательную покорность судьбе и мужество, с которым многие переносили выпавшее на их долю испытание.

Например, когда Соуэрберри хоронил какую-нибудь богатую старую леди или джентльмена, имевших множество племянников и племянниц, которые казались безутешными во время болезни родственницы или родственника и были, по-видимому, совершенно поглощены своим горем, но на похоронах выглядели довольными и счастливыми, непринужденно и весело разговаривая между собой, будто решительно ничего не случилось. Мужья переносили потерю своих жен с героическим самообладанием. Жены, надевая траур по своим мужьям, как будто главным доказательством горя могла служить лишь известная одежда, больше всего заботились о том, чтобы этот костюм шел им к лицу. Замечателен был вообще тот факт, что все эти леди и джентльмены, так страстно выражавшие свое безутешное горе во время церемонии, тотчас же по возвращении домой приходили в себя и совершенно успокаивались к тому моменту, когда наступало время чаепития. Все это было весьма любопытно и поучительно, и Оливер с большим удивлением присматривался к такому.

Научился ли Оливер Твист покорности судьбе на примере стольких добрых людей, я не могу сказать, несмотря на то, что я его биограф. одно только могу я с достоверностью утверждать, что в течение нескольких месяцев он стойко переносил помыкания и издевательства Ноэ Клейполя, который стал относиться к нему несравненно хуже с тех пор, как начал завидовать тому, что только поступивший на службу мальчишка фигурирует в процессиях с черной палкой и в шляпе с крепом, тогда как он, несмотря ли старшинство, остается по-прежнему в своей старой шапке и кожаном переднике. Шарлотта обращалась с ним худо, потому что так обращался с ним Ноэ. Миссис Соуэрберри была его непреклонным врагом, потому что мистер Соуэрберри выказывал склонность быть его другом. Находясь, таким образом, между этими тремя особами с одной стороны и изобилием похорон с другой, Оливер чувствовал себя далеко не так хорошо, как голодный поросенок, попавший в кладовую с зерном при пивоварне.

Теперь я перехожу к весьма важному эпизоду в истории жизни Оливера и хочу описать один случай, на первый взгляд как бы незначительный и пустой, но при этом косвенно повлиявший на весьма существенную перемену во всех его будущих планах и поступках.

В один прекрасный день, когда наступил обычный час обеда, Оливер и Hoэ спустились в кухню, где им был приготовлен лакомый кусок баранины – полтора фунта самой скверной шеи. Шарлотту вдруг вызвали за чем-то, и Ноэ Клейполь, который был голоден и зол, решил воспользоваться этим коротким промежутком времени, и нашел, что наиболее подходящим будет начать издеваться над Оливером Твистом.