Стелла

Миссис Пенфолд много работала в течение этих трех дней и с помощью модистки из Далверфилда преуспела в заполнении небольшого гардероба для "своей юной леди", как она научилась ее называть. Старый художник, не знавший о силе женщин в этом направлении, наблюдал за преображением с внутренним изумлением и восторгом и никогда не уставал слушать о платьях, шляпах, жакетах и накидках и был скорее разочарован, когда обнаружил, что грандиозное преображение было осуществлено за очень небольшую плату.

Яркая и прекрасная, она стояла в дверях, словно воплощение молодости и здоровья, ее темные глаза со смехом созерцали нежный, полный удивления взгляд старика, – взгляд, который всегда появлялся в его глазах, когда она появлялась.

– Я потревожила тебя, дядя? – спросила она, целуя его.

– О нет, моя дорогая, – ответил он, – мне нравится тебя слушать, мне нравится тебя слушать.

Она прислонилась к его плечу и посмотрела на его работу.

– Как это красиво! – прошептала она. – Как быстро идет работа. Я слышала, как ты спустился сегодня утром, и собиралась встать, но я так устала … Ленилась, не так ли?

– Нет, нет! – сказал он нетерпеливо. – Мне жаль, что я побеспокоил тебя. Я спустился так тихо, как только мог. Я знал, что ты устанешь после прогулки. Ты должна мне все рассказать об этом.

– Да, приходи завтракать, и я расскажу тебе.

– Должен ли я? – сказал он, неохотно взглянув на свою картину.

У него была привычка завтракать на ходу, рисуя, пока он ел и выпивал чашку кофе, но Стелла настояла на том, чтобы он изменил то, что она назвала очень дурной привычкой.

– Да, конечно! Посмотри, как красиво это выглядит, – и она мягко подвела его к столу и усадила на стул.

Старик подчинился со вздохом, в котором не было совсем сожаления, и, все еще напевая, она села напротив кофейника и начала наполнять чашки.

– И тебе понравилось? – спросил он, мечтательно глядя на нее.

– О, очень, они были так добры. Миссис Гамильтон – милейшая старушка, а доктор … Что заставляет его так много улыбаться, дядя?

– Я не знаю. Я думаю, что врачи обычно так делают.

– О, очень хорошо. Что ж, он тоже был очень добр, как и мисс Гамильтон. Это было действительно очень мило, и они так много обращали на меня внимания, задавали мне всевозможные вопросы. Иногда я едва знала, что ответить. Я думаю, они думали, что, поскольку я выросла в Италии, я должна была говорить с сильным акцентом и выглядеть совершенно по-другому для них. Я думаю, они были немного разочарованы, дядя.

– О, – сказал он, – а кто еще там был?

– О, священник, мистер Филдинг, действительно очень серьезный джентльмен. Он сказал, что редко тебя видел, и надеялся, что увидит меня в церкви.

Мистер Этеридж потер голову и выглядел довольно виноватым.

– Я полагаю, что это был ответный удар для меня, Стелла", – сказал он довольно печально. – Видишь ли, я не часто хожу в церковь. Я всегда собираюсь пойти, но я обычно забываю о времени, или я блуждаю в полях, или в лесу, и забываю о церкви, пока не становится слишком поздно.

– Но это очень нехорошо, отвратительно, – серьезно сказала Стелла, но в ее темных глазах блеснул огонек. – Я вижу, дядя, я должна заботиться о твоей морали так же, как и о твоей еде.

– Да, – кротко согласился он, – заботься, заботься.

– Ну, потом был мистер Адельстоун, молодой джентльмен из Лондона. Он был настоящим львом этого вечера. Я думаю, он племянник мистера Филдинга.

Старик кивнул.

– Да, и он тебе понравился?

Стелла на мгновение задумалась, критически держа кувшин со сливками над кофейной чашкой.

– Не так уж сильно, дядя. Это было очень неправильно и, боюсь, очень безвкусно, потому что все они, казалось, безмерно восхищались им, как и он сам.

Мистер Этеридж посмотрел на нее с некоторой тревогой.

– Должен сказать, Стелла, ты становишься слишком критичной. Я не думаю, что мы к этому привыкли.

Она рассмеялась.

– Я не думаю, что мистер Адельстон вообще осознавал негативную критику; он, казалось, был вполне доволен всеми, в частности собой. Он, конечно, был красиво одет, и у него были самые милые на свете маленькие ручки и ножки; и волосы у него были разделены на прямой пробор и гладкие, как у черно-подпалого терьера; так что у него были некоторые основания для удовлетворения.

– Чем он тебя обидел, Стелла? – довольно проницательно спросил старик.

Она снова рассмеялась, и на ее лице появился легкий румянец, но она ответила совершенно откровенно:

– Он сделал мне комплимент, дядя.

– Это не оскорбляет твой пол в целом, Стелла.

– Это меня оскорбляет, – быстро сказала Стелла. – Я … я ненавижу их! Особенно, когда человек, который их раздает, делает это с самодовольной улыбкой, которая показывает, что он больше думает о своем красноречии и галантности, чем о человеке, которому он льстит.

Старик посмотрел на нее.

– Не окажете ли вы мне любезность, снова назвать свой возраст? – сказал он.

Она рассмеялась.

– Неужели я слишком мудра, дядя? Ну, не бери в голову, я обещаю быть хорошей и глупой, если хочешь. Но ты не завтракаешь; и ты не должен все время смотреть на этот отвратительный мольберт, как будто тебе не терпится вернуться к нему. Ты когда-нибудь видел ревнивую женщину?

– Нет, никогда.

– Ну, если ты и не хочешь, ты не должен ограничивать все свое внимание своей работой.

– Я не думаю, что этого можно сильно бояться, когда ты рядом, – кротко сказал он.

Она засмеялась и вскочила, чтобы с восторгом поцеловать его.

– Вот это был великолепный комплимент, сэр! Вы быстро совершенствуетесь, мистер сам Адельстоун не смог бы сделать это более изящно.

Едва эти слова слетели с ее губ, как дверь открылась.

– Мистер Адельстоун, – сказала миссис Пенфолд.

В дверях стоял молодой человек, высокий, темноволосый, безупречно одетый, со шляпой в одной руке и букетом цветов в другой. Он был бесспорно хорош собой и, стоя с улыбкой на лице, выглядел как нельзя лучше. Строгий критик мог бы придраться к его глазам и сказать, что они были немного слишком маленькими и немного слишком близко друг к другу, мог бы также добавить, что они были довольно подвижными и что в изгибах тонких губ было что-то приближающееся к зловещему; но он, несомненно, был хорош собой, и, несмотря на его хорошо сшитую одежду и безупречные ботинки с серыми гетрами, его белые руки с отборными кольцами, в нем чувствовалась сила; никто не мог заподозрить его в глупости или отсутствии наблюдательности; например, когда он стоял сейчас, улыбаясь и ожидая приветствия, его темные глаза изучали каждую деталь комнаты, не отрываясь от лица Стеллы.

Мистер Этеридж поднял глаза с обычным смущенным видом, с которым он всегда принимал своих редких посетителей, но Стелла протянула руку со спокойной и сдержанной улыбкой. Даже в девятнадцатилетней девушке очень много от женщины.

– Доброе утро, мистер Адельстоун, – сказала она. – Вы пришли как раз вовремя, чтобы выпить чашечку кофе.