Безымянный подросток с окраины города

Во рту приятно загорчило, но горечь тут же сменилась обжигающей прохладой, которая в секунду накрыла сознание волной наслаждения. Андрей отдал бутылку Лизе, та убрала её обратно в сумку, и вновь объятия под пледом с пейзажем на провожающий первый день весны город.

Андрей смотрел на край крыши – тот самый, где ещё осенью, захлёбываясь слезами, стояла сломленная девочка – и в отсветах лучей увидел всех девушек, с которыми когда-либо спал, выстроенных в шеренгу, почти невидимых как призраки. Неосознанно он продолжил сравнивать Лизу с остальными, почему-то сейчас, в эти минуты покоя, в голову лезли воспоминания, связанные со страстью к похоти и насилию, но взирал Андрей на всё это равнодушно, со стороны, потому что знал – теперь он другой. Он пробегал взглядом по видимым только ему девицам, вспоминал ночи, проведённые в дешёвых съёмных комнатах с одной-единственной целью – утолить животные инстинкты женским телом. Чувствовал ли Андрей сейчас омерзение? Презрение к себе? Нет. Он уже поборол это, Лиза стала его союзником в схватке – пожалуй, самой главной в его жизни.

С ними не о чем было разговаривать – с девчонками, которых бог знает откуда притаскивали товарищи. Танцовщицы иногда говорили о танцах, но остальные… хоть Андрей особо не отличался саморазвитием, всю болтовню с его сверстницами он находил скучной, примитивной, раздражающей. Дело дошло до того, что он всерьёз начал считать всех молодых девушек до невозможности тупыми, а ума-разума они набираются с возрастом – кому как повезёт. Но примитивные разговоры не были большой помехой, просто слушай, кивай, они слишком тупы, чтобы заметить твоё равнодушие; затем напои, а потом приступай к главной части – доставь себе удовольствие, попутно поделившись им с дамой. Впрочем, именно этого они и хотели, принимали приглашение кадет потому, что жаждали лечь под обладателей алых погон. Интеллектом здесь не пахло и на метр.

Но Лиза…

С ней Андрею было интересно.

ИНТЕРЕСНО!

Её голова напоминала кладезь знаний, и при этом, делясь ими, она не выглядела выскочкой, всезнайкой, как это бывает, она очень грамотно говорила и… короче, Андрей влюбился в её интеллект. Он даже и подумать не мог, что когда-нибудь не бёдра, не упругие груди или ягодицы, а интеллект – ИНТЕЛЛЕКТ! – покажется ему самой сексуальной частью. Лиза завлекала разговорами, с ней никогда не было скучно, и зачастую они дискутировали, Андрей доказывал свою точку зрения, Лиза – свою, и хоть это был спор, Андрею нравилось выслушивать аргументы и даже… даже проигрывать. В черепной коробке Лизы сидит гений – это ясно без подсказок. В успехе её книги, даже не читая оную, Андрей не сомневался – он хорошо знал автора и не уставал им восхищаться.

– Кстати, как твоя книга? – Он повернулся к ней, встретился с голубыми глазами. – Пишешь?

– Пишу, куда я денусь. Я уже заканчиваю, последние главы, вот самая развязка, прямо чувствую, что вот-вот! – скоро всё закончится! Но я…

– Что?

– Да боюсь я. Никак не могу себя заставить сесть за работу, всё откладываю, откладываю, как будто жду хорошего пинка от жизни, бурю эмоций, чтобы наконец-то закончить книгу. Я хочу написать последние главы залпом, за одну ночь, уйдя в омут с головой, ничего не видя и не слыша. Тогда, быть может, выйдет что-то хорошее. Но для этого нужно набраться смелости, – она тронула свой кулон – обсидиан, обнимающий рубин. – Вот потихоньку набираюсь. Для рывка. Великие вещи требуют жертв.

– Ты обязательно доведёшь это всё до конца, – Андрей сжал её ладонь. – Издательства порой публикуют такое дерьмо, которое и строчки твоей не стоит. Твоя работа затмит все произведения, я верю. Ты красиво пишешь. И искренне. Я думаю, мир поможет тебе сделать его чуточку лучше.

– Спасибо…

Лиза опять засмущалась. Она улыбнулась (улыбка стеснительная, ведь Андрей был единственным человеком, кто верил в её творчество), и только сейчас стали заметны блики солнечных лучей на поверхности ей больших, выразительных, самых прекрасных на свете глаз.

– Чего ты боишься? Какой твой самый сильный страх? – вдруг спросил Андрей.

Лиза немного подумала, за это время ветер несколько раз поцеловал её волосы. Затем ответила:

– Умереть.

– Ну нет, умереть бояться все, я про…

– Я боюсь умереть до того, как выпущу книгу. Сейчас для меня нет ничего важнее тебя и моего романа. Я просто понимаю, что до нелепости смертная, и становится страшно, когда осознаёшь, что из-за одного твоего какого-нибудь неверного движения не выйдет книга – книга, которая может спасти сотни, тысячи жизней, которую в силах написать ты, только ты, никто другой этого не сделает! В каком-то смысле это гонка со временем: я пишу, не зная, сколько мне осталось, надеясь, что успею выпустить в свет роман до того, как умру.

– Мрачновато мыслите, Елизавета. Тебе послезавтра только семнадцать исполняется, а ты о смерти размышляешь.

– Ну, сам знаешь, я с ней почти познакомилась. – Лиза пододвинулась ближе, их плечи соприкоснулись. – Ты помнишь, что послезавтра у меня день рождения. Неужели ты уже приготовил подарок?

Под карими глазами Андрея расплылась улыбка.

– Тебе понравится. Надеюсь. Всё-таки семнадцать лет один раз в жизни исполняется. День рождения должен остаться в памяти светлым пятном, без… без всякой грязи. Да, думаю, ты будешь в восторге от подарка.

– Ты – мой самый лучший подарок, – Лиза снова обняла Андрея, подтянула ножки, и Андрей заключил в свои объятия клубочек тепла, нежности и искренней любви. Лиза… Как в нашем жестоком мире может жить такой человек?

Спокойствие, умиротворение, уверенность, что всё будет хорошо, – вот что наполняло душу Андрея, пока он провожал взглядом солнце и поглаживал котёночка по имени Лиза, уже начавшего сопеть. Засыпает. Напилась кваса и спит. Боже, береги её от всяких неприятностей, а я буду защищать её всеми своими силами. Она крепкая девочка, очень крепкая, но прошу, пожалей её, не накидывай столько испытаний, она заслужила быть счастливой. Это я – монстр, она – почти святая. Помогай ей. Пусть выпустит книгу. Она так горит этим желанием…

Андрей смотрел на прячущееся за горизонт солнце и ощущал, как в нём набирает силу то тёплое чувство, которое Лиза назвала надеждой. Может, всё будет хорошо. Скоро всё образуется, они уедут далеко-далеко и заживут новой, счастливой жизнью. Всё будет хорошо. В этом уже нет никаких сомнений.

– Ещё чуть-чуть, – тихо сказал Андрей. – Ещё чуть-чуть, и кошмар останется позади.

Глава 17

Последнее ограбление

Почему-то его начала бить сильная дрожь.

Не было никаких поводов для беспокойства, но отчего-то Андрей, надевая кожаную куртку, натягивая чёрные штаны, с каждой секундой боялся всё больше – непонятно чего, тревога просто охватывала его с головы до ног, пожирала подобно Кракену, заглатывающему пиратский корабль. Спокойствие, которое царило в его душе на крыше, когда они с Лизой провожали закат, всё же исчезло, уступив место привычному, уже такому родному страху… вот только сейчас он был другим. Андрей его не понимал. ТАК он никогда не боялся. Он даже не понимал причину страха и, собираясь на своё последнее ограбление, не переставал его чувствовать.

Всё начало ещё ночью. Ложась спать, Андрей был уверен, что этот прекрасный вечер, проведённый в компании с Лизой, свежий воздух, которым они надышались, принесут ему приятные сновидения (тепло, нежность и розовые губки под голубыми глазами) или он просто будет спать как убитый без всяких снов.

Но сны были.

Вот они и задали тон следующему дню.

Андрей не мог вспомнить всё, фрагменты – яркие и тусклые, -перемешались в его голове, осколки воспоминаний располосовали мозг, впившись в него, заставляя ныть и извиваться от ужаса. Он не мог восстановить полную картину сна, но каждый момент, который впечатался в память, был проклятием, ужасом, его хотелось забыть, хотелось разбежаться и удариться головой об стену – так, чтоб она взорвалась и все эти мысли выплеснулись наружу!

Андрей полагал, что уже охладел к больным воспоминаниям, что сердце его нарастило толстые стенки, через которые больше не будут пробиваться столь сильные эмоции, но в ночь с первое на второе марта, попав в собственный сон, он пережил всё заново. И прочувствовал как в первый раз.

Как маленький испуганный мальчик, не знающий, куда девать себя от страха.

Сон не имел хронологического порядка, мозг швырял Андрея от одного воспоминания к другому, не давая ему отдышаться. Но в каждом, абсолютно каждом месте он слышал оглушительный стук – это отец с такой силой выбивал дверь, что ручка врезалась, вгрызалась в стену. Звук прямиком из детства. Куда бы Андрея не заносило, всюду он слышал «БУМ!», и весь он содрогался, будто бог в гневе бил по Земле, что-то от него требуя. Вот он, маленький, стоит в конце длинного узкого коридора – тёмно-красный ковёр, ядовито-жёлтый свет, а в конце – силуэт отца, нависшего над мамой. И ноги, её ноги! Он так хорошо запомнил, как содрогались в воздухе её тонкие ножки, пока отец душил её, душил суку, посмелевшую ему перечить, и вот Андрей, прижимая к себе Фредди Тода, смотрит на эти ноги, чувствует, что кричит, просит папу остановиться, связки болят от постоянного напряжения, но тот не слышит, нет, его глаза налиты кровью, глаза дикого зверя, и Андрей отбрасывает Фредди Тода, бежит к отцу, к маме, которая умирает, но стены коридора удлиняются, а его отбрасывает назад, он начинает ускоряться, кричать: «МАМА! МАМА!», – но мир не слышит его, он словно бежит на месте, даже удаляется, и всё, что ему остаётся, – это смотреть на содрогающиеся в воздухе тонкие ножки, пока со всех сторон на него обрушивается оглушающий стук ручки двери об стену.

Потом его швырнуло в темноту. Андрей во сне почувствовал, как неприятно жжёт одну половину лица, как вся она опухает, а звуки перекрывает идущий отовсюду звон – этот момент он тоже хорошо запомнил, то был первый удар, полученный от отца. Страха ещё не было, только шок и оцепенение; страх родится потом, став верным спутником на всю оставшуюся жизнь.

БУМ-БУМ-БУМ! Отец несколько раз забил его головой невидимый гвоздь в стиральную машину.

Алая кровь на белой поверхности.

Андрей сжал в кулаках простынь и жалобно застонал… но тихо, чтоб не услышал отец.

Снова он. Налитые кровью животные глаза, запах перегара, красное как гнев лицо. Мама победила его, победила зверя, взяла Андрея, и вот они в комнат, «Помоги мне задвинуть шкаф», – вот что она говорит, молодая, красивая, ей ещё нет и тридцати, вместе они наваливаются на шкаф – толкай, Андрей, толкай! – в надежде перегородить отцу проход в комнату, но тут он выбивает дверь, ручка с грохотом ударяется об стену, и этот звук, этот кошмарный звук клином впивается в память маленькому Андрею, а уже через минуту его детское личико ещё больше окрашивается кровью, превращается в маску страха и ужаса, а на фоне, где-то очень далеко громко и одновременно тихо плачет мама.

Она услышала стоны Андрея, когда встала с кровати попить воды.

Удары за ударом, в темноте, ночь, и с каждым следующим ударом становится страшнее, хочется кричать, рыдать, лишь бы это всё остановилось! Пожалуйста, папа, перестань! Хватит, папа, прошу, хватит! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ПАПА, ПРЕКРАТИ, МНЕ БОЛЬНО! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЛЮБЛЮ!

Андрея швырнуло в поле, засеянное подсолнухами, земля заскользила у него под ногами, и он помчался, помчался вперёд, пока огромные подсолнухи сгущались над ним, пожирали солнечный свет, так что бежать приходилось в темноте, Андрей оглядывался, пытался увидеть, от кого он бежит, но мгла, мгла впивалась в глаза, ослепляя их, а потом на небе вспыхнула лампочка, изрыгнув ядовит-жёлтый свет, и он увидел огромные, ГИГАНТСКИЕ кровавые глаза, которые гнались за ним. Андрей продолжал бежать по полю, сквозь стебли подсолнухов, бежать вслепую, слыша треск за спиной и БУМ!… БУМ!.. БУМ!… отовсюду. Отец бил стену ручкой двери даже здесь, и при каждом ударе почва под ногами содрогалась.

Урок уважения и мужества, это урок уважения и мужества, мама заснула, она спит, а папа, папа всего лишь хочет поговорить со мной, преподать урок, урок уважения и мужества!

Кто-то сбросил Андрея на землю, и очнулся он уже на полу, с мокрой половой тряпкой на лице. Вот он снимает её, видит лужицы крови под своим лицом, и, прежде чем успевает что-либо понять, его руку хватают и прижимают к полу. Урок уважения и мужества! Андрей кричит, верещит на весь мир – неужели всем плевать?! – но никто не приходит на помощь, а боль, боль, боль всё нарастает! Отец прожигает кожу раскалённым металлом, Андрей чувствует, как металл добрался до костей, и теряется во вспышке боли! Кажется, он отключается, но нет, вот он выныривает в другом воспоминании, ему четырнадцать, его отца вызвали в корпус из-за серьёзного прокола сыночка, папа расстроен, очень расстроен, и вот они вдвоём говорят дома о ситуации, стоя друг напротив друга, говорят, говорят, а потом отец врезает ему под дых и со всей силы начинает лупить по почкам, не останавливаясь ни на секунду, – тут же Андрей видит, как он стоит над унитазом и, морщась от боли, выдавливает из себя кровавую струю.

Мама, Лиза – он душил их обеих. Или отец? Он не понимал, кто он, от чьего лица смотрит, просто душил, насиловал, наслаждался этим и боялся всего того, что делал. Боль! Боль! Как же приятна чужая боль! Голубые, цветущие глаза молодой мамы смешивались с глазами Лизы, а руки отца превращались в его ладони, охранник, его размозжённая по полу голова – результат работы этих рук, страсть к насилию, к чужой боли – к женской боли! – вместе со страхом вскипала в сердце! И когда Андрей почувствовал, что вот-вот взорвётся от такой химии, его швырнуло в длинный узкий коридор, в конце – белый свет, и вот в конце он увидел Лизу – это точно она! – всю в слезах, лежащую на полу и отползающую от чего-то ужасного. Андрей рванул к ней, и на этот раз расстояние действительно сокращалось; он увидел над ней силуэт высокого мужчины, узнал куртку, шлем, и хотел было закричать: «НЕТ!», – но ему мигом перерезали связки. Он ускорился, силуэт замахнулся и впечатал голову Лизы в пол – глухой удар, фонтан крови. Андрей побежал ещё быстрее, но никак не мог добежать, но зато видел, как подобно поршню работает рука мотоциклиста: вверх-вниз, вверх-вниз. Он размазывал лицо Лизы по полу, превращая в кровавый фарш, Андрей пытался, пытался докричаться до него, кричал до потери сознания, провалился во тьму, вынырнул из неё и увидел, как его кулак, обтянутый кожаной перчаткой, врезается в лицо Лизы, без остановки, а потом услышал, как кто-то выкрикивает его имя, повернула голову и увидел в длинном узком коридоре плачущего маленького мальчика в красном свитере.

Нет, нет, нет, НЕТ, НЕТ!