Говор камней. Ирод (сборник)

Теперь иерусалимляне стремились к храму перед началом жертвоприношений. Особенное движение замечалось около Овчей купели, где мыли овец, обреченных на заклание. Тут же толпились нищие, хромые, слепые. Всё, казалось, ожидало какого-то чуда. Двор храма был также запружен народом, который протискивался к ларям, столикам и клеткам с голубями, также предназначенными для приношений. Продавцы и покупатели кричали, спорили, так что двор храма представлял собою какой-то неистово галдящий базар или «вертеп разбойников», как шестьдесят лет спустя и назвал его Тот, Которого не поняли фарисеи.

Вдруг словно электрический ток пробежал по толпе. Она как будто оцепенела на мгновение.

– Идет! Идет! – послышались взволнованные голоса.

Толпа расступилась. Показался ослепительной красоты юноша в блестящем одеянии первосвященника в сопровождении седовласых Семаии, Авталиона, прочих членов синедриона, а также наиболее влиятельных фарисеев и саддукеев.

– Осанна! Осанна сыну Давидову! – вдруг загремела толпа. – Осанна в вышних! – волной ходило восклицание по обширному двору храма, как шестьдесят лет спустя оно ходило и потрясало воздух, когда вступил сюда Тот, Который «не имел, где голову преклонить».

Этот возглас достиг ушей Ирода, потому что возглас этот, как эхо, повторили даже улицы иерусалимские. Царь побледнел, прислушиваясь к ликованиям толпы.

– Разве у Аристовула отец был Давид, а не Александр? – наивно спросил Рамзес, помогая своему господину одеваться.

– Нет, – отвечал Ирод, – это у глупых иудеев такой обычай: называть сынами Давида людей царского рода, как в Египте фараонов называют сыновьями Озириса и других богов…

«Так вон оно куда пошло, – подумал он, – шмель в одежде красивого мотылька становится опасным… Надо отослать его к дедушке и к предкам».

Но если бы Ирод видел, что делалось в храме, когда Аристовул явился перед алтарем, он пришел бы еще в большее неистовство. Умиление народа при появлении юноши не знало границ: только иудеи, изумительно страстный и впечатлительный народ, так умеют выражать свой экстаз и в радости, и в горе. Женщины рыдали навзрыд от счастья, смешанного с горькими воспоминаниями о национальных бедствиях. Мужчины выражали свои чувства то восторженными криками, то угрожающими кому-то жестами.

– Вот все, что нам осталось от нашей славы и нашего могущества, – говорили горестно старики, – оба деда его погибли насильственной смертью, отец также, дядя сложил голову под топором римского палача.

– Горе, горе Иерусалиму! – восклицал старый энтузиаст Манассия бен-Иегуда. – Мое сердце вещает недоброе…

– Нет, нет! – восклицала иерусалимская молодежь. – Мы сплотимся около него! Мы никому не дадим его!

Душа Ирода запылала гневом и завистью, когда ему доложили наушники, что происходило в храме. Он решил не медлить ни дня, ни минуты; в адском уме его сложилось непреклонно…

«Я хочу сегодня, непременно сегодня, вот при этом, а не при завтрашнем свете этого солнца, видеть у ног своих труп этого Адониса», – злобствовал он в уме, глядя, как высоко уже стоит солнце над гробницами пророков, вправо от Елеонской горы.

Он стоял в это время на галерее. Вдруг к ногам его упал молодой голубь, еще не умеющий летать. Лицо Ирода мгновенно преобразилось. Он догадался, что голубь выпал из гнезда, помещавшегося на узком карнизе галереи. Он бережно поднял его.

– Бедный птенчик, ушибся, – нежно гладил он перепуганную птичку, – не повредил ли чего? Эй, Рамзес! – крикнул он подходившему рабу. – Позвать сейчас моего доктора! Вели ему осмотреть несчастного птенчика: он выпал из гнезда; не повредил ли он чего. Да потом опять посади его в гнездо и наблюдай, чтобы он опять не вывалился… Укрепи гнездо… А для меня и для Аристовула, а также для брата Ферора и для принца Акибы прикажи седлать коней… Я еду в Иерихон… Чтобы стража из моих галатов также была готова в путь… Возьми, мне некогда, береги как зеницу ока, понимаешь? – заключил он, бережно передавая рабу голубя.

И тотчас же отправился на половину Аристовула и его матери. Александру он застал молящеюся.

– Где Аристовул? – быстро спросил он.

– У себя, переодевается.

– Какая радость! Слышала? – продолжал торопливо Ирод. – Слышала, как принимали в храме нашего юного первосвященника? Радуется сердце матери? И мое ликует… Я так люблю его, больше, чем сына.

Александра с радостными слезами слушала восторженную речь зятя.

– Это должно было сильно повлиять на мальчика; он же такой впечатлительный… Я боюсь за его здоровье… Ему надо сегодня же отдохнуть, рассеяться от слишком сильного волнения… Я хочу повеселить его… Пусть он подышит воздухом… Я сейчас еду в Иерихон и возьму его с собою. Со мной едет и Ферор, а для Аристовула собственно мы еще прихватим и Акибу.

Вошел и Аристовул, такой радостный, светлый. Ирод со слезами умиления обнимал его.

– Знаю, все знаю, – говорил он. – Я давно ждал этого светлого момента; давно я хотел показать Иудее брата моей Мариаммы во всем его блеске… И сегодня это совершилось: Иерусалим и вся Иудея снова обрели своего первосвященника! Но я трепещу за твое здоровье, мой мальчик… хоть ты и первосвященник, но для меня ты – мальчик… Сегодня же, сейчас едем в Иерихон вздохнуть бальзамическим воздухом долины Иордана… Здесь душно, как в каменном мешке, как в печи огненной, куда Навуходоносор сажал таких же, как ты, «трех отроков».

– Но я уже не отрок, – гордо сказал юноша, – мне восемнадцатый год.

Ирод засмеялся и снова обнял юношу.

– Но у тебя еще грудь не укрепилась, за твои легкие я опасаюсь, – говорил он, – готовься же, сейчас едем.

– Куда это? – вдруг спросила вошедшая Мариамма.

– В Иерихон… Я хочу рассеять мальчика после стольких радостных потрясений… А радость, как и горе, все же отрава; только одна сладкая, а другая нет.

Мариамма подозрительно посмотрела на мужа и нежно обняла брата.

– Хвала Непостижимому! – с чувством сказала она. – Он не отвратил лица Своего от нашего рода.

Глаза Ирода сверкнули яростью; но он скрыл все это; он боялся, чтобы жена не разрушила его адского плана.

– Да. Но бедный мальчик бледен, он много волновался, и ему нужен целительный воздух долины Иордана, и я еду туда с ним, с братом Ферором и Акибой, – сказал он, не желая слушать возражений.

– Лошади оседланы, и стража готова в ожидании царя, – доложил вошедший Рамзес.

– А голубок что?

– Голубок совсем здоров и опять посажен в гнездо.

Через несколько минут отряд галатов выступал из дворца, сопровождая Ирода и бывших с ним.

По улицам, по которым они проезжали, народ, завидя вооруженных галатов и Ирода, со страхом давал им дорогу, но при виде Аристовула радостно кричал: «Осанна! Осанна!» Слыша эти возгласы, Ирод проникался еще большею яростью против виновника народных приветствий, но тем более старался выказать ему свою нежность.

Выехав Овчими воротами, они обогнули вправо городские стены и через Кедронский поток и масличные рощи стали огибать Елеонскую гору, следуя мимо гробниц пророков.

– Отчего теперь Бог не посылает к нам пророков? – наивно спросил Аристовул.

– Теперь Бог предоставил нам самим предугадывать свое будущее, – отвечал Ирод.

– Всякий человек, как и всякий народ, кузнец своего будущего, – заметил Ферор.

– А я не знаю, что кую и что выкую, – улыбнулся Аристовул.

– Своим благонравием ты уже выковал себе сан первосвященника, – сказал Ирод. «А рождение твое выковало тебе смерть в воде от источника пророка Елисея», – добавил он мысленно.

Оставив влево Вифанию и спустившись в междугорье, они продолжали то рысью, то иноходью проезжать каменистым путем вплоть до того места, где часа два езды от Вифании их глазам открылась долина Иордана с садами и рощами Иерихона, а влево мрачное Мертвое море. Из-за зелени садов выступало белое здание дворца с башнями и бойницами. День был необыкновенно знойный.

– Ах, как хорошо было бы теперь выкупаться в дворцовом водоеме! – сказал Аристовул Акибе.

«Сам лезет в свою могилу», – подумал про себя Ирод и тут же прибавил вслух: – Благая мысль, это освежит вас.

– А ты плавать умеешь? – спросил Аристовул Акибу.

– Умею. А глубоко в водоеме?