Любовь перевернет страницу

– Ян, решайтесь, правда, – отозвалась Анна.

Стрелы пытливых глаз Томы, слегка запятнанных зеленым, впились в меня. В моей голове все крутилась мысль: заслуживаю ли я их помощи? Я боялся эгоистично принять ее, но и обесценивать их желание и готовность помочь своей неуверенностью тоже боялся.

Громко набрав воздух в легкие, я наконец сказал:

– Давайте встретимся и вместе прокричим: «Шалом, Израиль»!

Глава 4

Передо мной высилась дверь подъезда нашего с Верой дома, и я потянулся к ее потемневшей ручке, помедлив. Сделав шаг назад, я запрокинул голову. Вишневое дерево ветвями обращалось ко мне. Оно уже успело накинуть на себя легкую шаль молоденьких свежих листьев, еще не тронутых городской пылью, еще не сморщенных охладевшими ночами.

Мы с Верой любили это дерево. К концу лета оно одевалось в бордовые бусины – сочные вишневые ягоды, которые падали на тротуар и припаркованные рядом автомобили.

Подошвы спешащих прохожих раздавливали их, и воздух наполнялся сладким ароматом, напоминавшим о детстве: как будто мама варила вишневое варенье где-то рядом.

Второе сентября моего календаря уже было помечено тонкой красной линией – именно в этот день мы с Томой прилетали из Израиля домой.

«Наверное, снова будет пахнуть вишней», – подумалось мне. Тогда я прикрыл глаза и представил этот запах у самого кончика носа. В волосах играл озорной ветер – июнь развернулся последними своими неделями, но солнце робко делилось теплом.

Вдалеке шуршала по дороге резина колес, из открытого окна гремела посуда, за домом на площадке смеялись дети. Эти беззаботные звуки перекрыл громкий рокот пролетающих над головой вертолетов. Мне стало тревожно. С весны, которая изменила многие жизни жителей России и людей за ее пределами, эти железные крылья, рассекающие воздух, перестали быть для меня романтичным символом свободы, а жгуче напоминали о том, что свободу в наши дни легко потерять.

Когда вертолеты скрылись из виду, рука коснулся двери. Железо впилось в ладонь, и холод рассек пальцы. Я вошел в подъезд и поднялся на второй этаж, а через секунду уже стоял в своей квартире.

Стены глянули на меня отстраненно, рамы картин и фотографий слегка покосились. У меня возникло ощущение, что что-то лежало не на своем месте, а скорее – что что-то отсутствовало.

Меня не было дома всего несколько недель, но я успел и соскучиться, и отвыкнуть. Я прошелся по прохладному полу и вошел в комнату. Аккуратно заправленная кровать, тянулось к полу мягкое покрывало, свечи, опаленные по краям, и мое сонное пианино, покрывшееся легкой пылинкой.

Я вставил вилку в розетку и нажал на большую клавишу инструмента. Кнопки попеременно засветились, но тут же погасли.

– Давно я не испытывал тебя, дружище, – сказал я и надавил на белые клавиши.

Негромкий аккорд вырвался наружу, приветствуя меня. Мысленно я припомнил ноты, ноты, положил обе руки на пианино, и пальцы сами потянулись на нужные места. Заиграла мелодия, которую в последний раз играл я, но совсем другой. Эта перемена в исполнителе отзывалась в каждой взятой ноте. Иначе я расставлял ударения в своем музыкальном рассказе, то замедлял, то ускорял темп. Я дошел до любимого отрывка Веры и мои руки оцепенели. Тишина оборвала звуки.

– А дальше я просто не выучил, – оправдался я.

Врать себе нелегко, но, если знаешь нужные слова, удается. Любую ситуацию можно выставить так, что и не подкопаешься. Простой пример, которому когда-то учила меня Вера:

– Вот желтый фрукт лежит вдалеке, – сказала она, прижавшись ко мне щекой, вытянув руку перед собой и указывая пальцем в воздух. – Я скажу тебе, что это яблоко, и ты поверишь. Ну ведь и правда – яблоко?

Я кивнул, направив взгляд туда, куда указывала моя жена.

– Ну да, похоже, что яблоко.

– Ну вот теперь ты будешь жить и думать, что там лежит именно яблоко. Но давай подойдем поближе, а еще и с другого боку. Видишь теперь, что это – не яблоко вовсе, а лимон?

Вера отдернула руку и вопросительно посмотрела на меня:

– Понимаешь теперь? Так с любой правдой. Иногда заметно совсем не то, что есть на самом деле. Иногда видишь лишь то, что хочешь. Или же то, чего хотят другие.

Тогда я ответил ей, что если бы это действительно было так, мир бы давно рухнул из-за всех этих ложных «яблок» и «лимонов». Я сказал, что ее пример метафоричен, интересен, но далек от того, что мы называем истиной. И еще я добавил, что если бы это и правда работало, об этом бы знали все.

– Если бы об этом знали все, такие люди, как ты, вообще бы не смогли жить, – сказала на это Вера.

Тогда я не придал особого значения ее словам. Но, касаясь пальцами гладкой поверхности клавиш, вдруг понял, что иногда достаточно лишь изменить порядок слов, чтобы детали пазла твоего сознания перетаскивались и, несмотря ни на какую действительность, выстраивались в свою картину.

Вера и правда много врала мне. Она говорила, что «искала и слушала себя», но я уже не знал, что именно значили для нее эти слова.

– Сейчас мне хорошо, – призналась она в телефонном разговоре. – Я работаю, по вечерам бегаю, встречаюсь с коллегами по выходным.

– И ты совсем по мне не тоскуешь?

– Сейчас, кажется, что нет.

«Кажется» – такое маленькое слово, но оно меняло, и я продолжать верить в то, что у нашей семьи еще был шанс.

– Но ведь может так случиться, что ты снова захочешь вернуться ко мне?

– Не знаю, Ян. Я вернусь, если почувствую, что и правда очень скучаю. Я часто думаю о нас, вспоминаю время, проведенное вместе. Было много хорошего, но много и плохого. А сейчас я просто хочу пожить одна. Почувствовать себя свободной.

– Одна? А как же Герман?

– Мы общаемся, как раньше.

– Ты уже решила, что будешь с ним?

Я не дал ей ответить и тут же выпалил:

– А он? Оставит свою невесту ради тебя?

– Я еще ничего не решила. Я просто живу и присматриваюсь к тому, что происходит у меня в душе.

– Вы с ним не вместе, потому что он не предлагает тебе быть с ним?

– Если мы выберем быть вместе, то это решение приму я. Оно ни от кого не зависит. Я тебе уже говорила об этом.

Я сдавленно помолчал, а потом снова подал голос:

– Ты говоришь мне правду?

– Да.

Может быть, и нет смысла задавать такой вопрос человеку, который врет. Но как бы уверенно она не отвечала «да», как бы не разнились ее слова, сказанные мне, и слова, написанные Герману, я продолжал отказываться видеть перед собой тот «лимон». Они мечтали скорее увидеть друг друга, они ждали момента, чтобы обняться. Герман переживал:

«Не знаю, решусь ли я снова оставить близкого человека… Может, ты поживешь со мной и испугаешься: я непростой». А у меня все сжималось внутри: не должна влюбленность двоих людей приносить столько боли другим. И от мысли, что невеста Германа ничего не знала о его внутренних сомнениях и новых чувствах, мне становилось чуть спокойнее.

Вера была центром моего мира. И ради нее я готов был продолжать говорить себе: «Это – яблоко» и не подходить ближе, а сидеть и ждать, что она когда-нибудь вернется ко мне.

Я поднялся и подошел к шкафу. На его боковой полке лежала увесистая стопка глянцевых фотографий, которые Вера распечатала этой зимой. Мы хотели украсить стены нашей комнаты лицами из разных моментов жизни, но не купили рамы и отложили затею до лучших времен. Я взял верхнюю фотографию и прижал ее к груди. Теряешь родное и дорогое болезненно, особенно когда маленькие напоминания то тут, то там выглядывают и дергают тебя за низ штанов. Смотришь на них и снова текут слезы: от радости – как хорошо было, или от тоски – как грустно, этого больше нет.