Раскол Панкеи

– Фух, – стянул с себя майку Фтор, – эффект, словно воду вылили в кислоту! – воскликнул он.

– Аха, – подтвердил Фрикаделька, хотя слабо догонял, о чём текла речь.

***

В подобных разъездах пронеслись два месяца с небольшим хвостом. За этот промежуток времени у ребят выработался личный график, который поддавался краткому изложению: «потрястись в фургоне-отрепетировать-выступить-отбросить копыта-потрястись в фургоне…» и так до бесконечности. А точнее – до возвращения в пыльный грязный городишко, напичканный заводами по производству цемента и строению какого-то говна для подводных лодок.

Возвращение

– Несчастные мои тарантулы, – тонко лепетал Уроборос, – совсем вас злые дядьки замучили, – складывал он губы трубочкой.

В команде договорились, что каждому даётся пару дней на отдых, а затем рабочий режим возобновляется. Толстопузый гот не стал терять времени даром и первым делом набрал себе ванну. Как же он соскучился по плаванью с жёлтыми игрушками! В гастролях у него совсем не находилось возможности позабавиться с акульей охотой. Зато теперь толстяк мог оттянуться на славу. Рыча и расплёскивая пену, он бросался на испуганных утят и прижимал их пузом к кафельному дну. После водных процедур фиолетово-чёрный увалень отправился на улицу с лопатой. Осень уже успела раздеть деревья, и сейчас мокрые листья противно чмокали под гриндерсами, а сырой, как осьминожья щупальца, воздух окутывал кожу. На повороте его покойно дожидался расплющенный шиной голубь с фиолетовым кетчупом. Птица уже успела окоченеть и превратиться если и не в камень, то в его пернатую копию. Уроборос с кряхтеньем присел на корточки и принялся соскабливать несвежий труп. Всю дорогу до голубиного кладбища он заботливо укачивал сизого мертвеца, словно мать леденцового младенца с молочным и тальковым запахом. Оказавшись на знакомой полянке, Уроборос вырыл ямку, уложил в неё бесформенную тушку и, прочитав птичью молитву, засыпал ложбинку землёй.

– Покойся с миром, брат, – прошептал громила, сдерживая дрожащие слёзы, которые покрывали пейзаж студенистой рябью, – будь свободным. Летай бесплотным райским сирином, оборачивайся вольным ветром и щекочи проклюнувшуюся траву, – максимально красиво и достойно напутствовал он.

***

Фрикаделька сходил на приём к ортодонту и получил пакетик с нарисованным упоротым лосем. Внутри были всё те же резинки, только куда толще и страшнее.

– Фот засада, – проскулил он.

***

Фтор и Везувий неслись на своём двухколёсном Ниндзе, ловя драйв и встречный поток дождливого запаха. Их куртки дрожали на ветру, а крыша съезжала с дома, в котором явно жили не все постояльцы.

***

Пустыня просто отсыпался, а Помпея гулял с Фанси и обдумывал дальнейшее развитие группы.

– Понимаешь, нам нужно что-то более личное, – говорил он, – нам нужна драма, глубокая тоска и вязкая печаль, тягучая, как мёд, испорченный ложкой дёгтя.

– Типа памятника умершей любви? – спрашивала Фанси.

– Да. Что-то вроде предсмертного реквиема Моцарта. Он играл его, когда завистливый Сальери отравил великого виртуоза, – делился исканиями Помпея.

– У тебя уже есть идеи? Ну, костяк альбома? Намётки текстов? – развивала тему Фанси, собирая сухие листья в букет.

Они опять бродили в парке для мамочек с колясками. Теперь они так и называли своё условное место – «коляска». Типа: «Сегодня встречаемся в коляске».

Или:

«Жду тебя в коляске».

Или:

«Найдешь меня в коляске, пупсик».

– Да, внутренне я полностью готов к записи альбома. Даже знаю его название. Думаю, парни должны согласиться. А если не согласятся, то пошлю их нах… куда подальше пошлю их, в общем, – поправлялся он.

– Пожалуйста, позволь мне узнать первой! Я ведь никому-никому не проболтаюсь! Это будет наш с тобой секрет. Это будут наши дети. А когда я забеременею, то прежде всего сообщу тебе, – выпаливала мрачная принцесса, – то есть… – смущалась она.

– А ты забавная, – оборачивался к ней Помпея, – раз клянёшься, что не проболтаешься, то скажу, – пообещал ей солист.

– Клянусь, – затаила дыхание девушка.

– Тогда слушай, – вздохнул Помпея. Когда он покидал сценический образ, то становился самым милым и нежным мальчишкой в жёлто-оранжевой шапке с помпоном и клетчатым уютным шарфом, какие носят поэты. Если берет – символ живописца, то символ поэта – это шарф. – Называться альбом будет «Селекция грусти». Ты же знаешь, что такое селекция? Это улучшение чего-либо, выведение новых сортов, размножение… Так вот. Я создам селекцию грусти. У грусти гораздо больше пятидесяти оттенков серого. И живёт она дольше пятидесяти дней…

– Почему ты об этом думаешь, Помпея? – не на шутку озаботилась Фанси. Её настораживала пессимистичность друга.

– Признаться честно, – остановился он, – я чувствую себя одиноким. Тогда, в туре, сотни тысяч людей аплодировали нам, любили нас, обожествляли и всё в этом духе. Но точно так же хлопают комарам и мухам, – с болью в голосе произнёс он, – эта рать псевдопоклонников способна задавить тебя. Прижать к полу и вырвать язык. От любви до ненависти один шаг. И самое жуткое, Фанси, это то, что я люблю их. Каждый раз, когда пою им, то ощущаю такую близость, какая возникает после секса в первую брачную ночь…

– Разве у тебя уже была первая брачная ночь? – по-щенячьи подняла глаза Фанси.

Если бы она внезапно обернулась собакой, то определённо китайской хохлатой. У неё даже имя смахивало на собачью кличку – Фанси. Наивная и доверчивая Фанси. Преданная и простодушная.

– Конечно, нет! – рассмеялся Помпея. – Но почему-то мне кажется, что сравнений удачнее не найти, – пошутил он, – а тексты… Я точно включу в список песню с названием «Демосчастье». Или «Демотепло».

– Или «Демолюбовь», – подхватила малышка.

– Точно! Или «Демолюбовь», – грустным эхом повторил Помпея.

Дальше влюблённая парочка бродила молча. Их ноги швыряли хрустящие листья в воздух, руки, треснутые на лёгком морозце, гуляли по древесной коре. У Помпеи с детства была необычная аллергия. Как только природа закутывалась в снежный саван, его пухленькие ягодицы, икры и щёчки краснели, чесались и шелушились. К счастью, больше попка не реагировала на мороз, а вот руки мигом покрывались экземной чешуёй.

– А как у тебя дела? – прервал ненавязчивую тишину Помпея.

– В порядке, но обратном, – усмехнулась Фанси, – мама постоянно нудит, что я должна заняться образованием и всё такое, а я считаю себя свободной личностью, которая способна самостоятельно выбирать судьбу. Матушка называет вас криминальными гебоидами, – продолжала усмехаться девушка.

– Кем? – поперхнулся Помпея.

– Она психотерапевт и не устаёт сыпать научными терминами, – отмахнулась Фанси, – так что не зацикливайся, – посоветовала она.

– А с тобой интересно. Легко. Непринуждённо. Не как с другими. Понимаешь, с тобой я не прикидываюсь звездой, крутым мачо или дерзким разрушителем. С тобой я – я, – признался парень, крепко сжав ладонь подруги.

– Я тут внезапно поняла, – наклонила голову девушка, – что зря откромсала волосы и накупила столько чулок. Я просто думала, что смогу произвести на тебя впечатление. Мне хотелось быть с тобой на одном уровне. Стоять на одной ступени. Ах, какой же я была дурой! – вспыхнула она.

– Ты не виновата, – взял её за подбородок Помпея, – ты вела себя естественно. Ты не могла уступать мне во всём, – бархатно прошептал солист.

– То есть ты на меня не сердишься? – шмыгнула китайская хохлатая.

– Сержусь? Конечно, нет! Ты самоотверженно провожала меня в пути! Ты верила в меня даже тогда, когда я сам в себя не верил! Ты научила меня терпимости и толерантности. Помогла справиться с отчаянием, в которое меня погрузил постмодерн…

– Что ты, – мурлыкнула Фанси, – просто я была рядом.

После её откровения уличные романтики опять замолчали и двинулись по серо-розовому бордюру. На душе было свободно и хорошо. По-простому так хорошо, без всяких ухищрений и досадливых помарок.

– Фанси, – перебил тишину Помпея.

– Да? – отозвалась она.