Убогие атеисты

– Отлично, – сама с собой бормочет Паника. – Выкатывайся.

Гот тянет на себя рычаг, и дверка радует его скромной щёлкой. Вылитая щербинка между зубами. Толкает плечом. Ступает на заснеженную землю. Движется за своей провожатой, которой приходится слепо доверять во всём.

Паника легко перелезает через ограду. Гот, пригнувшись, пробирается под балкой. Дачная постройка старается внушить опасения, но Готу плевать. Он измотан. Истощён. Мозг специально помещает его в кокон, отрезающий от реальности. Вот он и болтается как неприкаянный.

Паника отворяет косую калитку. Пол застелен линолеумом. Низкая крыша проседает, словно устала держать планку. У стены койка с неприятным затвердевшим матрасом и тяжёлым покрывалом. Всё холодное и чужое. Гот садится на холодное и чужое. Вытирает ладони, обмазывая их об полосатую простынку.

– Сиди здесь. Я буду привозить тебе продукты и тёплые вещи, – распоряжается Паника.

– Да, – отзывается её подчинённый.

Затем она, нелепо скользя на каблуках-зубочистках, покидает доживавшую свой век избёнку. И парень остаётся один нанизывать глаза на нитки слёз. Глупый эмигрант.

Он вспоминает Припять – город, пропитанный радиацией. И его жителей, не желающих становиться его мертвецами. Им пришлось бросить своих домашних любимцев. Семейные реликвии, которые уже никогда не достанутся новому поколению. Покинуть обжитые квартиры и уйти в неизвестность. Начать строить всё заново.

Готу отлично знакомо их положение. Он знает, как трудно отцепиться от постоянности. Только их поддерживали. Им оказывали социальную помощь. А он вынужден таиться в морозилке. И быть виноватым. Какую-бы расплату он ни понёс, он уже никогда не станет жертвой. Вечное клеймо тирана. Убийцы. Зверя.

Оказывается, что он был прекрасным теоретиком, но трусливым практиком с тонкими кишками. Он сам не смог подтвердить свою же теорию. Не смог её поддержать. Подать пример остальным. Его шальные нервишки разыгрались и подвели. Как он мог пороть такую чушь про искусство вандализма? Он примерил роль безумного эстета, и это платье оказалось ему слишком велико. Никчёмный Гот. Правильно над ним издевались в школе. Он никогда не опровергнет их насмешек. Безнадёжный промоутер с не розданной стопкой фраеров. Бесталанный

Отсчёт

Тихо тикают часы. Фитоняша сидит, натянув новенькую толстовку пряничного цвета на колени. Она не представляет, как некоторые девчонки способны дожидаться парней из армии, когда и день ожидания превращается в пытку. По плану Гот и Чмо должны были вернуться ещё засветло, но их всё нет, хотя уже вовсю работают фонари. Оба телефона недоступны. Девушка усаживает Боль на колени и гладит её по голове и загривку. Конечно, она ласкает её лишь для того, чтобы успокоить себя.

Даже ласку люди дарят по эгоистичным причинам.

Боль вначале мурчит, но потом, когда ей надоедает, кусает палец.

Одновременно с этим настойчиво барабанят в дверь. «Вернулись», – мелькает в мыслях у девушки. Но, отомкнув дверь, она наталкивается на высокую женщину с прямоугольным лицом и голубыми кольцами волос. Лицо страхолюдины размалёвано так безвкусно, что поневоле пялишься на неё, как на диковину. Как на клоуна в цирке.

– Добрый ве-е-ечер, – иронизирует клоун.

– Вы кто? – враждебно спрашивает Фитоняша.

Когда ждёшь своих, а в квартиру вторгаются незнакомцы, это означает, что случилась беда. Что чужаки принесли плохие вести. Что они сообщат дурные новости.

– Сло-о-ожный вопрос, – хихикает пришелец, складывая руки клином у подбородка, словно умиляется чему-то пушистому.

– Какими ветрами? – надувается Фитоняша, отмечая замешательство в глазах гостьи.

– Ах, – кудахчет. – Мальчишки больше здесь не живут, – безобразно деформируется рот.

Фитоняша настораживается: уж не выгоняют ли их? Фитоняша ещё не знает, что слово «здесь» необязательно. Что слово «здесь» играет роль смягчающей подушки. Оружейного глушителя.

– Почему? На это как-то повлияло их выступление? Где они? – выкладывает вопросы.

– Именно! – находится синеволосая, махая руками так, что многочисленные браслеты чуть не разлетают в разные стороны. – Я решила приютить таких экстравагантных обаяшек. Они в надёжных добрых руках, – заверяет.

– Странно… – хмурится девушка, так как не может подтвердить информацию, а верить на слово опасно: это может привести к жизни, абсолютно не соответствующей твоим представлением. У тебя могут просто-напросто украсть правду. – Я могу их увидеть? Всё-таки нужно собрать вещи для переезда. Меня даже никто не предупреждал. Мы даже не попрощались, – резонно замечает девушка.

Нет бы радоваться свободе и праздновать избавление от зануд и выскочек, она клещом впивается в загадочную избавительницу, которую должна, по сути, благодарить.

– Позже, – кивает та.

– Тогда оставьте мне свой телефон, – любезно просит Фитоняша.

Она решает взять эту особу под наблюдение. Она подпустит её к себе, чтобы не спугнуть. Скорчит невинную дурочку. Будет болтать на безобидные темы, а в тайне следить за ней. Отмечать выдающие мелочи. Собирать улики. Которые укажут истину. Всё равно свет прольётся на тщательно заштрихованную правду. Как невозможно долго скрывать беременность, так и исчезновению друзей найдутся объяснения. Истина выступит. Проявится, как невидимые чернила, когда листок кружит над пламенем свечки.

Тихо тикают часы. Только если раньше их тиканье было нейтральным, шло в никуда из ниоткуда, текло само по себе, то теперь оно отсчитывает, неумолимо приближая что-то страшное. Как бомба, поставленная на таймер.

Оказывается, теперь уже часы учатся у бомб. Берут к них уроки. Почему только не бомбы подражают часам? Вот было б здорово, если бы бомбы разучились взрываться, а просто указывали текущий час. Никто бы не погибал. Школы были бы в безопасности. Войны потерпели убыток своей эффективности.

Но – нет. Впереди – взрыв.

Фитоняша может подготовиться к нему, встретить его наряженной и осведомлённой. Так она не позволит боли себя сломить. Забавно. Она собирается на свидание с болью. Даже предвкушает его.

Достижение любой цели всегда приятно.

Сосиски

Темнота ночи похожа на плотную непроницаемую ткань без дырок. Без малейших просветов. Полотно толстое и абсолютное. Холод сковывает сильнее. Гот дезориентирован. Не различает собственных пальцев. Двигаться невозможно. Тьма пеленает его в кокон. Ветер расшатывает дверцу, как молочный зуб. Вот-вот освободит десну дверного проёма и положит под подушки в ожидании зубной феи.

Тело Гота колотится. Трясётся, будто в массажном кресле. Вибрирует, как телефон, на который звонит неизвестный номер. Первые цифры, однако, выдают чужой регион, что означает навязчивую рекламу. Что означает, дело не в нём. Никто не стремится справиться о его самочувствии, самоопределении и прочих важных вещах.

Впереди долгая ночь, пропитанная одиночеством, как тряпка хлороформом. Это пугает и утешает одновременно. Гот изолирован, будто больной. Впрочем, так оно и есть. Но берегут вовсе не его от мира. А мир от него. Вдруг ему захочется ещё разок продемонстрировать искусство вандализма?

Слышится, как кто-то скребётся в двери. Топчет снег. Пыхтит. Поскуливает. Собака? Вряд ли, но, может, и волк. Готу боязно сталкиваться со зверем. Вдруг забредёт и от голода покусает его? Вдруг какая-то псина уже лакомится Чмо? От этих мыслей тошнит. Мутит. Гот напрягается, готовый дать отпор. Обостряет органы своих жалких чувств. Но животина вскоре оставляет его в мёрзлой тишине.

Гот дрожит, как стакан во время землетрясения. Выдержит ли он? Или Паника нарочно оставила его вдалеке от цивилизации, чтобы он, лишённый здравого рассудка, незаметно для себя и для всех скончался? Что если её благородная помощь – всего лишь загримированная месть? Месть способна сливаться с фоном. Затаиваться. Выдавать себя за искреннюю поддержку. Чтобы выпад был неожиданным и больным.

Как Гот мог дать согласие на то, чтоб его замуровали? В гнилом домике в лесу. Он здесь сгинет. Он точно сгинет. Впрочем, так ему и надо. Всё равно бороться не за что. Гот, собственно, согласен на смертную казнь.

Изнурённый парень застывает, как окорок в морозилке. Онемение щадит его. Позволяет сомкнуть глаза и покинуть сознание. Отдохнуть от сложных вычислений, гипотез и предположений своего будущего. Которое запутано…

…На следующие сутки находит себя помятым и почти перерождённым. Чистым. Эта чистота противоречит усталости. Гот встаёт, разминая конечности. Открывает шкафчики, ища что-нибудь съестное. Углубляется в закуток, сколоченный под баню. На сыром полу малиновеет пятно. Похожее на половик. Края его обрамлены белой каёмкой. Экзотический стелящийся гриб жутко красив. Смотреть на него – не говоря о том, чтобы трогать – неприятно. Гот обшаривает каждую полочку, наполняя пальцы занозами, но никакой сушеный пряник не караулит вершину пищевой цепочки.

Гот робко выбирается на улицу. Ожидал увидеть блестящее полотенце снега сголуба, но вместо этого пялится на скомканные огрызки бумаги увеличенного размера. Вокруг деревья: голые сосны и ветвистые берёзы. Они неупорядоченно сгрудились, словно дети выпускного класса для общего фото.

Гот выгуливает себя, считая это чем-то благотворным и оздоровительным. Готу неуютно оттого, что деревья пристально следят за ним. Водят вокруг хоровод, хотя он не именинник. Только виновник, но не торжества, а трагедии. Неужели вокруг виновников этого тоже крутятся, точно лёд и пыль вокруг Сатурна?

Гот уползает во временное убежище. Мучительней всего отсутствие информации. Словно тебя лишили уведомлений. И ты терзаешься, вдруг пропускаешь любопытные новости. Вдруг тебе кто-то ответил? Вдруг тебя кто-то оценил? Вдруг тебя разыскивает весь город? Эта изолированность от информации удручает больше всего. Ему нужно радио. Нужен поставщик свежих новостей.

Когда он слышит гудение мотора, то задерживает дыхание и забивается в угол. Где занавеска. Ждёт. Слушает. Мотор глохнет. Что-то шлёпает. Затем по земле чавкают ноги. В окне угадывается высокая тень с волосами цвета яиц дрозда. Эти яйца не нужно красить перед Пасхой. Гот вздыхает с облегчением: это просто Паника.

– Я же говорила, что буду тебя навещать, – бодро напоминает она, энергично заполняя пыльную клеёнку провизией в виде молочных сосисок цвета голубиных лапок, термосом с какой-то горячей бурдой, буханкой хлеба и пачкой крекеров.

– Погоди, – сипит Гот. – Зачем ты покрываешь меня? Почему изображаешь преданного адвоката, когда я убил человека, который долгое время был твоим гостем? Я не понимаю твоих мотивов. Почему ты не оставляешь меня?

– Мы с тобой вроде как обручены, – пожимает плечами.