Убогие атеисты

– Я уничтожу тебя, сука! – бессильно клянётся девушка, падая на колени от отчаяния. Но потом она набирает воздуха в грудь, словно это надувной шарик, поднимается и подбегает к чёрному, двигавшемуся вверх эскалатору.

– Постойте! Зачем вы тяготеете разбиться? – хватает за рукав мужчину с твёрдым, как член, намерением.

– Чтобы стать произведением искусства, – удивлённо отвечает тот, словно ничего не может быть очевидней.

– Но это не искусство! Прекратите! Я покажу вам настоящее искусство! – кричит девушка.

Она сымпровизирует что угодно, покажет всё своё мастерство и все возможности тела, только бы доказать, что жизнь привлекательнее смерти. Что танцующее гибкое тело лучше разбитого и размазанного по бетону. Она повернёт их в другую сторону, как стрелочный перевод, что меняет маршрут поезда. Незапланированный спонтанный флэшмоб. Вряд ли в нём примет участие кто-либо. Масса постесняется копировать поведение единицы.

Вогородица с любовью касается плеч, локтей, бёдер, но её зрители друг за другом совершают смертельный прыжок. Никому не сдались её типсы. Любить себя больше не модно.

– Вот так, Фотоняша. Любить тебя, восхищаться тобой отныне превратно. Современное искусство превозносит другие идеалы, – шепчет своей фотографии.

Но почему рупор достаётся тем, чей язык отравляет умы? Почему к ней не хотят прислушаться? Почему популярность не приравнивается к здоровью и образованию? Почему именно токсичная ересь становится популярной?

– Умеренный эгоизм не так уж и плох, – хмыкает Фитоняша. – Почему любовь к себе считают грехом? – разочарованно вздыхает, смотря шоу уродов.

Нет, ей незачем здесь находиться. Ей нужно разыскать Ложь и выпытать у неё все подробности. Узнать, где Гот, и что он натворил.

Сталкивается с ней в мясном отделе. Ложь дотошно выбирает сосиски. Баварские, сливочные, сырные…

– Нам нужно поговорить, – без обиняков напирает Фитоняша.

– О чём? – сильнее впивается в тележку Ложь.

– Где ты скрываешь Гота и Чмо? И как Гот умудрился достичь этого? – в лоб задаёт вопросы. – Пойми, что, сказав правду, ты поможешь остановить хаос. Предотвратить кучу смертей. У нас ещё есть попытка вернуть здравомыслие.

– Ох, девочка. Я надеялась, что ты оце-е-енишь преображение мира, – честно отвечает та.

– Преображение?! Шутишь?! – ахает Фитоняша. – Рассказывай! – дублирует приказ.

– Помнишь то мероприятие для трудных подростков? Во время выступления Гот зарезал Чмо, подав это блюдо в качестве лакомого десерта. Мне пришлось спрятать мальчиков, чтобы десерт усвоился. Впечатление не должно быть заглушено волокитой. Людям легче принять новшества, не позволяя им столкнуться с грязью.

– Так ты соучастница? – надламывается Фитоняша.

– Понимаешь, мной слишком легко управлять. Я как вода. Принимаю любые формы. Я как ого-о-онь, который может греть и сжигать. Всё зависит от выбора того, кто руководит пламенем.

– Замечательно! А как же воля? Собственное мнение? – вскипает Фитоняша.

– Не сердись. Попробуй меня понять. Я просто хочу быть слабой ведомой девушкой, – брызжет слезами Ложь.

– Так ты ещё ждёшь сострадания?! Думаешь, жалость к себе – оправдание убийств?! Эта кровь на твоих руках! Ты виновата в помешательстве! – тычет пальцем в растрёпанную гадалку.

– Ты даже не хо-о-очешь представить, каково мне! Ты же само воплощение женской красоты! У тебя идеальная фигура. Ты не сомневаешься в своей неотразимости. А мне приходится прикладывать намного больше усилий, чтобы привлекать мужчин, и то я никогда не окажусь на одной ступени с этими грациозными бестиями. Мне никогда не сравниться с ними. Мне недоступны их чары. Как бы я ни красилась и ни одевалась, – делится сокровенным Ложь.

– Ты не знаешь того, что пришлось пройти мне, чтобы достичь данной формы, – беспощадно заявляет Фитоняша.

– Но ты же-е-енщина! Ты одарённый нежностью цветок. Ты шикарна от природы. А я – нет, – скорбно берётся за сердце Ложь.

– Неважно. Проехали, – смуро закрывает тему Фитоняша. – Так Чмо мёртв? – выглядывает из-под бровей.

– Да, – коротко подтверждает обделённый мужчина.

Фитоняша морщится, будто села на кнопку. Отчего-то она знала, что Чмо уберут. Именно мирные жители выбывают из игры в самом начале. Она знала, что потеряет этого мальчика рано или поздно. Потому что он не берёг себя. Он отдавал себя тем, кто не желал его принимать. Бескорыстный и щедрый мертвец.

Мысли спутаны, будто она в коматозном состоянии. Будто в душу вкололи анестетик. Девушка только мычит, плотно сомкнув пухлые губки. Так же жмурятся, когда ушибают мизинец о ножку стула.

– Это непростительно! – выжимает слова.

– И неминуемо, – замечает Ложь.

Ищейка

Терпение истончается, перетирается, лопается, как сосуд в глазу. Удерживающая пружина срывается, и раннее покойный механизм с огромной скоростью начинает шинковать, дробить и поглощать всё, что встречается на ленте. Гот слетает с катушек, теряет равновесие. Он больше не может сидеть на заднице, сложив руки. Ему нужно разобраться в себе. Найти ответы. Найти оправдание своей импульсивности, повлекшей за собой смерть того, кто любил его и стремился заручиться его одобрением. Придать этой ошибке смысл. Что-то дурное и абсурдное подсказывает Готу, что нужно разыскать тело Чмо. Обыскать его карманы в поисках ключей к пониманию. К излечению.

Стать бы немецкой овчаркой. Или доберманом. Чтобы напасть на след и не потерять его ни за что. Чтобы выйти на остов здания, в котором погребён Чмо. Но Гот всего лишь простой человек с напрочь отшибленным обонянием. Он даже не старался запомнить дорогу, отметить зацепки в виде какого-нибудь причудливо изогнутого дерева, рекламного щитка или цветного забора. Вуаль сумрака испортила видимость. И теперь Гот полагается исключительно на интуицию. Его ведёт зыбкая надежда. Её прах. Её призрачный осадок.

Ноги заплетаются, словно из них кто-то вяжет шарф. Цепляется за бересту, чтобы не шмякнуться в грязь. Вертит башкой, как маяк фонарём. Как далеко ему лезть? Вправо или влево? Как справиться без навигации? Что если он заблудится и не воротится назад? Тогда его не разыщет даже Паника, и он дойдёт до стадии полной потерянности.

Вытягивает нитку из своего поношенного кардигана. Обматывает её берёзовую ветвь. Движется дальше, оставляя за собой чёрную черту. Наступает на сухие ветки, и те трещат, как картошка на сковороде. Ощущает себя Йети. Все Йети вынуждены ошиваться в лесу, не высовывая носа. Половина кардигана уже съедена Распущена. Гот исследует кособокие теремки, но там нет диванов и трупов.

Наконец, ему везёт. Смутный эффект дежавю шевелит его мозги. Парень замечает разбитое окно. То самое, в которое забирался несколько дней назад. Теперь ему предстоит повторить этот нелёгкий манёвр. И никто не будет ему подсоблять.

Встав под ощеренным отверстием, приседает и, как следует оттолкнувшись, прыгает, хватаясь незажившими ладонями за колючее стекло. Стискивает зубы от резкой боли, но не сваливается вниз – висит. Вдохнув, сгибает локти, подтягиваясь. Вваливается в комнату, волоча за собой ноги. Встретившись с полом, умиротворённо отдыхает, но лишь считанные секунды.

Гот поднимает голову, изучая обстановку. Собирая мозаику из рухляди. Смотрит прямо на ветхую софу, но не решается к ней приближаться. Отодвигать её. Разлучить её со стеной, затянутой паутиной. Сейчас его пыльные запутанные волосы очень на неё похожи. Можно смело устраивать игру «Найди десять отличий».

На четвереньках подползает к дивану. Поднимается на ноги, до последнего касаясь пальцами пола. У Гота такое ощущение, словно он готовится развернуть бинты и осмотреть раненую конечность с вываленным мясом. Словно ему необходимо взглянуть на ляжку, к которой приложилась акула.

Вдохнув, отодвигает мебель. Та противно царапает пол. И открывает прекрасный обзор на застывшего мальчишку в кровавой одежде. Гот ощущает себя героем сказки Шварца. Только ему уже не склеить осколки разбитого братишки. Никак его не спасти. Почему в реальности нельзя ничего исправить?

– Я облажался. Извини. Я не со зла, – шепчет Гот.

– Я сожалею. Я хочу вернуть всё назад. Мне уже плевать на признание, – колется Гот.

– Помоги мне успокоиться. Дай мне искупление, – раскаивается Гот.

Только мёртвые не умеют разговаривать. Они умеют молчать.

– Ты позволишь, я тебя обыщу? – вежливо просит разрешения Гот.

И опасливо тянет руку. Так тянутся к зверям в клетке, которые только ждут, чтобы отгрызть хэнд по локоть.

Парень чуть брезгливо стягивает курточку с плеч покойника. Тот не поддаётся. Гот раздевает его как куклу: сначала освобождает один рукав, потом, перекатив Чмо на бок, второй. Поднимает вещь за воротник и обыскивает карманы. Вынимает сложенный блокнот в бледно-коричневых пятнах крови. Полосатая водолазка карманов не предполагает, и Гот больше не исследует парнишку в поисках тайников. Слишком неприятно решето живота. Что ж, Гот постарался и соорудил хорошую поделку.

– Ты разрешишь, я заберу это?

Никогда при жизни Чмо Гот не был так учтив. Никогда его не берёг. Теперь же старательно фильтрует речь, чтобы не задеть за живое. Забавно. У Чмо ведь совершенно ничего не осталось живого. Гот считается с ним только для того, чтобы успокоить совесть, не рассердить духа и оставить себя в безопасности.