Птичка в ладонях

Евгения, пошуршав в пакете и придя в ужас от количества дорогущих лакомств, бросилась к окну на кухне. Но только успела заметить, как большой темный автомобиль торопливо выехал со двора, растворившись в промозглой осенней ночи. «Ну что ему еще от меня нужно?» – прошептала она, кусая губы. Александр Сергеевич Плужников был крупным, высоким, сильным и уверенным в себе. Она всегда боялась таких мужчин, а с недавнего времени боялась вообще всяких мужчин. Игнат был на голову ниже Плужникова, да и косой сажени в плечах не имел, но для того, чтобы причинить ей боль, как на собственном опыте усвоила Женя, особой силы и не требовалось. Очень хотелось держаться подальше от всех мужчин, но Плужников был сыном ее квартирной хозяйки. И вроде пока ничего плохого ей не сделал, не позволил выгнать на улицу с детьми, даже помог с работой, а сегодня подвез до дома и еще эти продукты… Но она его боялась, боялась до немоты, до паралича. Казалось, если он посмотрит на нее сурово, она тут же потеряет сознание.

В кухню заглянули малыши и с немым восторгом уставились на разноцветные баночки с йогуртами. Ну, что с ними поделаешь?..

***

Митя Гаврилов обрадовался неожиданному визиту старого студенческого товарища, нагрянувшего к нему в разгар выходного дня.

– Какие люди в Голливуде! – радостно забасил он, впуская в свою квартиру гостя. – Каким ветром тебя занесло в мое скромное обиталище, Златогорский?

С Игнатом они вместе учились в юридическом институте МВД. Сколько водки вместе было выпито, страшно вспомнить! После окончания друг отправился в свой городишко Сосновск под крыло отца – начальника местной полиции. Митя же решил покорить Москву, хотя никаких связей в столице у него не было.

– Прям сразу к делу предлагаешь перейти, с порога? Может, сначала выпьем за встречу? – Игнат жестом фокусника извлек из-за спины бутылку «Лапландии» и широко улыбнулся.

– О-о-о! Вот это по-нашему! – хохотнул Митя и выхватил из рук друга прохладный и тяжеленький подарок. – Проходи, проходи, Игнат.

Он провел гостя в скромно обставленную единственную комнату своей холостяцкой квартиры, а водку поставил на журнальный столик.

– Я сейчас что-нибудь соображу на закуску, – заверил он, торопливо выбегая в кухню, – правда, я уже второй год холостякую. Поэтому, сам понимаешь, в холодильнике у меня пусто. Но что-нибудь придумаю.

– Да я ж тебя, Димыч, как облупленного знаю. Предусмотрительно захватил к беленькой закуску, чтобы тебя не напрягать. Надеюсь, хлеб у тебя есть?

– А как же!

Гаврилов вернулся с половинкой буханки хлеба и парой рюмок. И еще больше обрадовался, увидев на столе нарезки с колбасой, ветчиной и сыром. В глазах его сразу появился вожделенный блеск, а с лица не сходила глуповатая улыбка. Скучный выходной оборачивался отличной попойкой!

– Открывай бутылку, а я еще маминых маринованных огурчиков принесу. Она меня иногда навещает. Привозит целые сумки всякой вкуснятины, боится, что ее непутевый сынок с голоду сдохнет без жены, без подруги, – охотно рассказывал Гаврилов, организуя нехитрое застолье. – Так что стряслось-то, Златогорский? Ты ж просто так ради выпивки ко мне в столицу не приперся бы. Я тебя знаю.

Игнат удобно устроился в кресле, поднял наполненную до краев рюмку и нахмурился. Вздохнул тяжело и печально, рука его слегка дрогнула, и капля прозрачной жидкости упала на стол.

– Жена у меня, Димыч, сбежала к своему хахалю в Москву и прихватила с собой все мои сбереженья и обоих детей.

– … Ничего себе! – выдохнул Гаврилов и опустил руку с полной рюмкой водки. Улыбка сползла с его добродушной физиономии, взгляд потускнел. – Значит, в нашем полку брошенных мужей прибыло… Давай за это и выпьем, дружище!

Выпили, но от былого веселья не осталось и следа. Митя сразу вспомнил жену Ленку, год назад слинявшую от него – молодого полицейского опера – к перспективному бизнесмену, успешно торговавшему итальянской сантехникой. Уязвленное самолюбие до сих пор ныло в глубине сердца, не давало простить и забыть. Долгими одинокими ночами он ворочался с боку на бок и представлял, как подносит дуло табельного «макарова» к покрытому испариной лбу унитазного короля, как тот ползает перед ним на коленях и униженно молит о пощаде. И ему становилось немного легче.

– Не ожидал такого от твоей Женьки! Она мне казалась не такой, как все: скромной, немного застенчивой, совершенно не жадной, хорошей хозяйкой и заботливой матерью.

– Все бабы суки! – изрек Игнат и опрокинул в рот вторую рюмку водки.

– Выходит, что так. А жаль. Была какая-то надежда, что мир на самом деле не так плох, как кажется.

– Мир, Димыч, – сплошное говно! – с болью в голосе произнес Златогорский. – Я тоже думал, что моя Женька особенная, пока не наткнулся на ее переписку в компьютере. Она этого хахаля на каком-то сайте знакомств подцепила. Я ж для нее и для детей пахал с утра до ночи, каждую копейку в дом тащил! Пацанов каждый год в отпуск на теплое море, чтоб меньше болели, жене шубу норковую до пят, а она… Я, когда все узнал, поговорил с ней. Вежливо так поговорил, – при этих словах рука Игната медленно сжалась в увесистый кулак. – Чего, мол, тебе еще надо? Что не так? Катаешься, как сыр в масле, а все туда же, на сторону смотришь. Она заявила, что ей романтики в жизни не хватает! Прикинь, Митька! Прынца ей подавай, прынцессе этакой. А я не принц, я обычный трудяга. В общем, поругались. Я уехал в командировку специально, чтобы собраться с мыслями, принять нужное решение. Думал, ладно, будет тебе романтика, буду с получки цветы покупать, в рестораны по воскресеньям водить буду или дома ужин при свечах устраивать. Сидя дома, ей же невдомек, что при такой нагрузке мне никакой романтики уже не надо, лишь бы до койки доползти к вечеру и заснуть тут же. Вернулся, ничего не подозревая. А оказывается, эта сучка обчистила мой сейф, забрав все заработанное непосильным трудом, все до последней копейки. А мне ведь кредит за дом еще два года выплачивать! Она меня с дерьмом смешала, в землю душу мою втоптала и умотала в первопрестольную к какому-то хлыщу, якобы бизнесмену, прихватив детей! Так что предали меня, Димыч.

Несколько минут друзья молча жевали нехитрую закуску, хмуро уставившись на ополовиненную бутылку «Лапландии». Что можно было сказать? Проза жизни.

– Да бог с ней, с Женькой! – вдруг заявил Игнат и резко махнул рукой, задев упаковку с ветчиной. Та соскользнула на пол, и Гаврилов полез за ней под стол. – Я из-за детей переживаю! Я ей что – бык-осеменитель, чтобы моих сыновей чужой дядька воспитывал? Не-е-е-т, Димыч, я не позволю!

Митя заметил блеснувшую в глазах друга злую слезу, и ему стало трудно дышать. К обиде на бывшую жену, до костей изглодавшую душу опера Гаврилова, присоединилась обида на неверную жену друга и стала расползаться жидкой грязью, распространяясь на весь женский род. Он налил еще по одной и быстро выпил, не дожидаясь товарища.

– Помоги мне ее найти, Димыч, – попросил Златогорский. – Я с ней, чужой подстилкой, конечно, разведусь, но детей не уступлю. Нет, конечно, совсем мальчишек у нее забрать не получится, но я добьюсь права видеться с ними, воспитывать малышей… Они ж мои родненькие, кровиночки мои…

Игнат всхлипнул и, к ужасу товарища, по щеке его заскользила крупная прозрачная капля. Гаврилову тут же захотелось собственными руками придушить неверную Женьку. Вот что эти твари делают с мужиками?!

– Найдем, найдем мы ее, не беспокойся! – поспешил он уверить друга и подлил в его рюмку. – Пей давай, до дна пей. А где этот тип обитает, к которому она свалила? Как его зовут?

– А хрен его знает! – зло вскинулся Игнат, а Мите показалось, что он сейчас сплюнет прямо на ковер на полу. – Если б я знал, то не стал бы обращаться к тебе за помощью. Помоги мне, Димыч, ты ж в органах работаешь.

Взгляд Игната стал жалобным, просительным.

– Так я ж простой опер, считай, на земле тружусь.

– Но связи-то у тебя есть!

– Есть кое-какие… – Гаврилов растерянно потер лоб, пытаясь сосредоточиться и сообразить, как помочь другу.

– Я, как на вокзал приехал, сразу отправился в опорный пункт, – сообщил Игнат, – поговорил с тамошними ребятами. Но все глухо! Там же толпы народу мимо них каждый день проходят. Была бы какая ориентировка, может, и обратили бы внимание на женщину с двумя детьми. В этих толпах женщин с детьми сотни, если не тысячи, где уж тут запомнить.

– А в компьютере какая-нибудь информация об этом хахале сохранилась? – спросил Митя, почти физически ощущая, как медленно ворочаются мозги в его голове, затуманенные алкоголем.

– Нет, в том-то и дело! Эта хитрая стерва ноутбук свой с собой прихватила. Так что никаких следов. Телефон ее вне зоны доступа сети. Записных книжек никаких нет. Аккаунты в соцсетях позакрывала. Все концы обрубила, сука.

В голосе однокашника мелькнула такая злоба, что Гаврилов невольно поежился. Ему до сих пор трудно было представить хрупкую и тихую Женьку в образе коварной стервы. Но в жизни люди часто надевают на себя маски, скрывая свою истинную сущность.

Бутылка «Лапландии» кончилась, Игнат достал вторую. Схрумкали все огурцы. В сочетании с копченой колбаской было очень вкусно. Гаврилов силился придумать, как найти иголку в стоге сена, но мысли вязли в какой-то паутине, путались. Вскоре они, миновав сложную проблему поисков неизвестно где неизвестно кого, сосредоточились на мести обманутого мужа. Вот тут они развернулись! С каждой очередной рюмкой фантазии двух пьяных мужиков становились все изощреннее: им недостаточно было кастрировать подлого злодея, его помещали в железную клетку, к которой был подведен электрический ток, сбрасывали с вертолета, забыв снабдить парашютом, отдавали на растерзание своре голодных псов… Чем нелепее становились их пьяные фантазии, тем сильнее они чувствовали себя хозяевами положения, вершителями судеб мелких людишек. Поздним вечером оба угомонились в разных концах дивана, даже не раздевшись, оглашая пустую квартиру нестройным храпом на два голоса.

***

Эта женщина не выходила у Плужникова из головы. То, что с ним творится что-то странное, он понял, когда на совещании не смог ответить сразу на заданный вопрос. Он просто его не услышал, пропустил мимо ушей. И растерялся, потому что совещание было посвящено очень важному для фирмы проекту. Он сам придавал этому проекту особое значение, тратил много времени и сил на его продвижение, а тут вдруг… Сидел во главе стола, механически постукивая карандашом по столешнице, а перед глазами видел не начальников отделов с серьезными, сосредоточенными лицами, а большие карие глаза квартирантки и уборщицы.

Самое главное, эта женщина ни в какое сравнение не шла с теми лощеными красавицами, с которыми он привык общаться. Да она и на десятую долю не была такой холеной, модной, уверенной в себе. Он вспомнил Милану – свою последнюю пассию, очаровательную блондинку, напоминающую куколку Барби. Красота ее была совершенной. Он любовался ею, как произведением искусства, хотя подозревал, что внешность Миланы и была произведением искусства, только не художников или скульпторов, а искусных пластических хирургов и косметологов.

С Миланой они провели последний отпуск на райских островах. Синее море, белый песок, зеленые пальмы лениво покачивают ветвями над головой, теплый ветерок ласкает разгоряченную солнцем загорелую кожу… От отпуска осталось ощущение праздника. Он всегда искал и находил таких женщин, чтобы отношения становились праздником, удовольствием, наслаждением. И как только удовольствие начинало иссякать, он тут же менял подружку. А зачем ему головная боль? Он никогда ничего не обещал, даже не намекал на что-то серьезное. Женщина для него была чем-то вроде десерта с вишенкой – красиво, вкусно, но можно обойтись. Он легко знакомился с женщинами и легко расставался.

Евгения была совсем из другого мира, в котором о пластической хирургии и элитных салонах красоты только в глянцевых журналах читали. Она была слишком худенькой, хрупкой, с измученным личиком, с недоверчивым или настороженным взглядом карих глаз. Она плохо одевалась, выглядела неухоженной, даже болезненной. Глядя на нее, в душе невольно рождались нежность и сострадание. Милана бы назвала ее замухрышкой. Хотя, нет, не назвала бы! Милана бы ее никак не назвала, потому что в упор бы не заметила. Таких людей, как Евгения, из обслуживающего персонала или неудачников по жизни, что для нее было одним и тем же, Милана вообще не замечала. Эти люди существовали для нее в параллельной вселенной и имели то же значение, что и мебель или бытовая техника – существовали для ее удобства.

Но в Жене была та хрупкая, утонченная красота, которую достаточно осветить радостной улыбкой, и она заиграет всеми своими красками. Вот только поводов для улыбок у бедной девушки в последнее время совсем не было. Она напоминала маленькую птичку со сломанным крылышком. А Плужникову почему-то безумно хотелось взять в ладони эту птичку и согреть, защитить… Ну не бред ли больного воображения? Да и птаха эта вовсе не стремилась оказаться в его ладонях, наоборот, топорщила перья и кололась сердитым взглядом. Он был для нее врагом, который хотел выкинуть ее с детьми на улицу в осеннюю сырость и холод, и принимать во внимание «смягчающие обстоятельства» она не собиралась.

После первой, такой некомфортной для всех, встречи в душе Плужникова поселился непокой. По ночам мерещились испуганные глаза детей, жавшихся друг к другу в застиранных пижамках. Ни помощь с работой, ни пакет с продуктами не успокоили, даже наоборот, разбередили душу. И однажды в голове возникла поразившая Александра мысль: «Я за них в ответе…»

Вот уж чего он никогда не любил, так это брать ненужную ответственность на себя. Более того, умудренный опытом управления крупной компанией, он понимал, что искусство руководства и заключается в том, чтобы умело распределять ответственность среди подчиненных, не взваливая все на свои плечи. Да и вряд ли сама Евгения хотела, чтобы за нее и ее детей отвечал Плужников. Всякий раз, встречаясь с ним в коридоре или заходя для уборки в кабинет, она бросала на него колючие, настороженные взгляды, от которых по спине Плужникова бегали мурашки и хотелось поежиться. Он включал логику на полную катушку, убеждал себя в нелепости и глупости своих эмоциональных порывов, но это не помогало. В душе крепло убеждение, что он несет ответственность за эту женщину и ее детей. Он хотел и обязан был ее защитить и сделать счастливой.

После того, как всем сотрудникам компании на личные счета перевели заработную плату, вечером в конце рабочего дня Евгения, громко постучав в дверь, вошла в кабинет начальника. Плужников оторвался от своих бумаг и с удивлением уставился на визитершу.

– Александр Сергеевич, – она решительно подошла к столу и положила перед ним пачку купюр, – вот деньги за квартиру. Передайте их, пожалуйста, Аделине Сергеевне. А это за продукты.

Поверх красных пятитысячных бумажек легли еще две мятых, засаленных синих тысячных, одна из которых была с оборванным краешком.

– Ну, зачем вы так, Евгения? – попытался возразить Плужников, поднимаясь из-за стола. – Я же просто хотел помочь…