Четырнадцать дней непогоды

Вскоре Василий Дмитриевич умирает. У смертного одра отца Евгений клянется оставаться в провинции и почитать своего опекуна генерала Горина.

Следующий период был самым трудным в жизни Рунского. Он тяжело переживал утрату, и его страдания еще более обостряли неотступные раздумья об участи друзей, о том, что он сейчас не с ними. Евгений считал себя последним трусом оттого, что вынужден скрываться, но слово, данное отцу, удерживало его в деревне.

Уже несколько лет он жил в семье Гориных. Генерал и его супруга привыкли к нему и относились, как к родственнику. По старинной дружбе Ивана Ивановича с покойным Рунским, они даже намеревались породниться с Евгением, выдав за него замуж свою единственную дочь Аглаю. Но, видя его нежелание жениться, вскоре отказались от этого замысла.

Казалось, Евгений уже никогда не сможет полюбить. Но встреча с Соней заставила его вспомнить о тех движениях сердца, к которым, как ему представлялось, он давно потерял способность. Он также вглядывался в лицо княжны, стараясь рассмотреть его из-за толпы танцующих. Встретившись глазами с Соней, Евгений уловил в ее взгляде выражение, придавшее ему смелости подойти к ней. Княжна слегка покраснела, увидев, что тот самый задумчивый молодой человек приближается к ней – Евгений решил представиться, чтобы узнать хотя бы ее имя.

– Евгений Васильевич Горин, – произнес Рунский свое мнимое имя и, неожиданно для самого себя, пригласил девушку на танец.

Смущенная Соня присела в неловком реверансе, выдававшем в ней институтку и, проговорив: «Княжна Муранова, Софья Сергеевна», подала ему руку.

– Вы родственник генерала Горина? – немного осмелев, спросила она, кружась в танце с Евгением.

Рунский, погруженный в раздумье, не сразу услышал вопрос. «Так это она, сестра Павла, которая воспитывается в Смольном, – думал он. – Не удивительно, что я никогда не видел ее прежде».

– Господин Горин, – чуть громче сказала Соня и повторила свой вопрос

– Нет! – внезапно сказал Евгений и тут же понизил голос. Я назвался Гориным только потому, что вокруг люди. Но вам я могу довериться. Как только я увидел вас, мне отчего-то подумалось, что именно вы способны понять меня. В тот момент музыка перестала звучать, и кадриль закончилась.

– Я готова выслушать вас, хоть мне и непонятно ваше доверие, – сказала Соня, присаживаясь в кресла в глубине залы и приглашая Рунского на соседние, – здесь нас никто не услышит.

Княжне понадобилась вся ее выдержка, чтобы произнести эти слова, больше похожие на ответ опытной светской дамы, чем робкой институтки. Но зарождавшееся чувство к Рунскому и некоторое любопытство заставили ее перебороть смущение. А Евгений, отдаваясь порыву, взволнованно пересказывал Соне всю свою судьбу. Девушка внимательно слушала его, широко раскрыв глаза.

– Невероятно! – воскликнула она, когда Рунский закончил свой рассказ. И тут же испуганно оглянулась по сторонам – не услышал ли кто? Но княжна напрасно беспокоилась – все были заняты танцем. – Ваша судьба удивительна. Но меня еще более удивляет то, как легко вы доверились мне.

– Софья Сергеевна, я чувствую, что вам могу доверять вам. Но вряд ли я смогу объяснить, почему.

– Странно, и я почувствовала то же, когда увидела вас, – решила открыться Соня.

– Раз наши чувства так совпадают, позвольте мне написать вам. Ведь вскоре вы вернетесь в институт. Если бы я имел надежду когда-нибудь вновь видеть вас…

– Через несколько месяцев я окончу Смольный и вернусь в деревню. А за это время мы, действительно, могли бы писать друг другу, – сказала Соня и тут же, смутившись, опустила глаза.

– Вы не представляете, как осчастливили меня, Софья Сергеевна, – Евгений не скрывал восторга, столь не свойственного ему. А Соня от его слов покраснела еще сильнее.

– Завтра я уезжаю, – проговорила она.

– Я сегодня же напишу вам. И когда вы приедете в институт…

– Сразу же найду ваше письмо, – закончила Соня, уже не смущаясь.

– Мне бы так хотелось еще поговорить с вами. Но скоро вернется генерал, и мое присутствие на свадьбе вряд ли понравится ему.

– Он так заботится о вашей безопасности, поймите это, Евгений…Васильевич, – запнулась Соня.

– Нет-нет, не поправляйтесь, зовите меня по имени. Мне очень жаль, но я должен идти. Евгений взял Сонину руку в свою и поцеловал ее.

– Прощайте, Софья Сергеевна.

– Соня. Рунский, забывшись, еще раз поцеловал ее руку и, проговорив: «До свиданья, Соня», быстрыми шагами отошел от девушки. Не оглядываясь, чтобы окончательно не выдать своих чувств, он поспешил к Павлу и Евдокии, чтобы, попрощавшись, скорее вернуться в Горино. Едва он отошел от кресел, где сидел подле Сони, как его остановил Алексей Мирский. Поручик был очень оживлен шампанским и танцами с княжною Полин.

– Ты уже уходишь? – удивленно спросил он у Рунского.

– Пора. Меня могут хватиться дядя и тетя. Не думаю, что им понравится мой визит на свадьбу Евдокии, против брата которой они, особенно ma tante, настроены крайне недоброжелательно.

– Тогда и я отправлюсь с тобою, – предложил Алексей.

– А вот это лишнее, мой друг. Оставайся с очаровательной княжною Прасковьей. Счастье нужно ловить на лету!

– Спасибо, что ты так понимаешь меня. Чуть не забыл, – Алексей достал из-за мундира конверт, – это пришло от Мишеля. Он попросил меня передать письмо тебе лично – Аглаэ не решилась писать приглашение на свадьбу прямо в родительский дом.

– Что ж, разумно, – усмехнулся Рунский, принимая конверт. – Остается только придумать, как мне ускользнуть от тетушки в Петербург на свадьбу кузины. До свиданья, Алексис, – сказал Рунский и, попрощавшись с женихом и невестой, вышел на улицу.

Холодный ветер, подувший прямо в лицо, освежил его голову, в которой теснились противоречивые мысли. Пробегая глазами письмо Михаила, Рунский решил во что бы то ни стало ехать в Петербург. «Получи я это приглашение вчера, еще не зная, в чем мое счастие, я бы, недолго думая, написал вежливый отказ. Но на свадьбе Аглаи непременно будет Соня, ведь она стала родственницей Михаила. И теперь меня ничего не остановит – надежда видеть ее закрывает мне глаза на последствия этой поездки. Мне придется нарушить слово, данное отцу и Ивану Ивановичу – это самое трудное, но иначе нельзя. Третьего марта – через четыре дня я буду видеть ее, говорить с нею. Других оправданий у меня нет. В ту же ночь, Бог даст, я покину Петербург и возвращусь в Горино – здесь я буду ждать мая, выпуска из Смольного. Как бы мне хотелось там побывать … Но думать о том, чтобы рисковать во второй раз – преждевременно, еще не известно, как получится в первый», – с такими думами Евгений садился в карету. Когда она тронулась, молодой человек бросил взгляд на ярко освещенный множеством окон дом Мурановых и увидел у одного из них силуэт девушки, как ему показалось – Софьи. Это действительно была она. Княжна стояла на том же месте, где несколько минут назад с нею говорил Рунский, и неотрывно глядела, как его карета отъезжает все дальше и дальше от дома, от нее.

Этот прощальный взгляд Сони, полный печали и нежности, еще сильнее укрепил решение, принятое Рунским.

XIV

Простите, верные дубравы!

Прости, беспечный мир полей…

Пушкин

Евгений покинул праздник, когда он еще только начинался. Никто, казалось, не устал от часа танцев, особенно молодежь. Пестрые пары, составлявшие круг, в середине которого кружились молодые, также легко порхали по освещенной зале. Хотя некоторые, как, например, князь Николай Петрович и его супруга Варвара Александровна, утомившись, присели в кресла и залюбовались прекрасной супружеской парой.

Софья так же стояла в стороне, отказывая даже самым ловким танцорам и милым молодым людям, безуспешно пытавшимся ангажировать ее на очередную мазурку или кадриль. Наконец был объявлен обед, и княжна вздохнула с облегчением.

Вскоре гости расселись за огромным столом, уставленным всевозможными яствами, во главе которого сидели князь и княгиня Мурановы, и пир начался. В его продолжении непрестанно раздавались тосты и поздравления в честь Павла и Евдокии. Алексей Мирский оживленно беседовал с княжною Прасковьей, сидевшей с ним рядом. Порой девушка звонко смеялась, но, встречая грозный взгляд Варвары Александровны, которая, любуясь старшей дочерью, не забывала приглядывать и за младшей, сразу опускала глаза и принимала самый прилежный вид. Софья была также рассеянна и погружена в задумчивость.

Вскоре столы были убраны, и бал продолжался. Николай Петрович предпочел больше не танцевать, потому что поужинал весьма плотно и остался в креслах подле супруги.

Веселящиеся гости и не заметили, как часы били одиннадцать, а провинциальные балы имеют обыкновения заканчиваться много ранее, чем столичные. Многие засуетились, поздравляя напоследок молодых, и начали понемногу разъезжаться.

* * *

Бледный рассвет показался над М-ском. Казалось, день обещает быть пасмурным. Но солнце остановилось не так низко, как его привыкли видеть уездные жители за долгую и суровую зиму. Его лучи теперь не просто освещали землю – они ее согревали. Вновь потекли ручьи, защебетали, уже совсем по-весеннему, птицы.

Двери дома Мурановых отворились. В этот ранний час Павел Сергеевич, как всегда, совершал свой утренний моцион, только на этот раз не один – князя сопровождала супруга. Евдокия, прежде любившая поспать, с этого дня решила не разлучаться с мужем ни на минуту, насколько это возможно. И Павел был очень счастлив и доволен тем, что его Додо теперь всегда будет просыпаться вместе с ним. Что и говорить, он ждал этого почти год.

Князь открыл перед женой двери дома, и сам вышел на крыльцо. Раздался громкий в утренней тишине звук – на высокий боливар Павла упала капля воды. Евдокия рассмеялась недоуменному виду мужа и посмотрела наверх. С крыши дома свисали многочисленные сосульки. Согретые первыми лучами поднявшегося солнца, они начинали таять.

– Что вас так рассмешило, сударыня? – изображая строгий тон, поинтересовался у жены Павел, загребая рукою горсть рыхлого и мягкого подтаявшего снега.

– Ваш растерянный вид, сударь, показался мне очень забавным, – едва сдерживая смех, в тон мужу ответила Додо.

– Тогда, может быть, вас позабавит и это? – сказал князь с мальчишеским задором в глазах, и в Евдокию полетел только что изготовленный им снежок.