Факультет отчаяния

– Я надеюсь, ваш товарищ найдётся быстро, живым и невредимым, – продолжал Русаков. – Но в то же время не стану скрывать, что розыск пропавших без вести – дело не простое даже для опытных профессионалов. Всё-таки мы не обладаем нюхом дрессированных овчарок и не можем, как они, найти их по запаху. Нам нужны ориентиры – порой самые крошечные мелочи, за которые можно зацепиться. И лишь тогда мы можем выйти на след пропавшего. Я не был знаком с Поляковым, мне неизвестны его привычки, связи, симпатии. Я плохо представляю, что он за личность, в отличие от вас, знающих его уже четыре года. Потому и надеюсь на вашу помощь. По сути именно вам и предстоит разыскать его, пусть и нашими руками.

Студенты кивали, как игрушки, у которых вместо шей пружины. Масленников всё поглядывал на свои часы, будто бы зачарованный блеском их стрелок.

– Итак, давайте вспомним тот день и вечер накануне. Постарайтесь вспомнить поведение Полякова. Оно было таким же, как обычно, или же вы заметили в нём какие-то странности?

Лихушкин решил вызвать огонь на себя и поднял руку.

После того, как Русаков кивнул и ответил: «Пожалуйста. Мы можем обойтись и без формальностей», студент выпалил:

– Увы, мы не можем ответить на ваш вопрос. Так как понятия «странный» и «обычный» являются оценочными, а мы не имеем критерия этой оценки, то мы рискуем войти в когнитивный диссонанс. Иными словами, что для вас обычно, для нас может быть странно, и наоборот.

– Молодой человек, мы всё-таки не на экзамене, – ответил Русаков. – Как вас зовут?

– Альберт Лихушкин.

– Видите ли, Альберт, я всё-таки сомневаюсь, что разговоры о побеге из университета, суициде или чём-нибудь подобном считаются у вас нормой. И вы явно недооцениваете наши способности понять друг друга.

– В таком случае, ничего необычного в его поведении не было. Ни о побеге, ни о суициде он не говорил. Мы можем быть свободны? Уже звонок давно прозвенел.

– Подождите. Но если вы торопитесь, я вас не задерживаю. Что вам известно о связях Полякова с внешним миром? Родственники, друзья в городе, компании, в которых он проводил свободные от учёбы вечера? Возможно, он рассказывал или хотя бы намекал на проблемы дома?

– Мы ничего об этом не знаем, – твёрдо ответила Лена. В её тоне будто бы звучало добавление: «Разговор закончен».

– Он ничего нам не рассказывал, – поддержала её Марфа. – А мы не спрашивали.

– Почему же?

– Нам кажется, неприлично лезть с расспросами, если человек сам не хочет, – объяснила девушка.

– Да, больное любопытство – это не про нас, – добавила Нина.

– Это здравая позиция, – согласился Русаков. – Но я ведь и не спрашиваю о каких-то секретах. Всем людям свойственно рассказывать о своих увлечениях и интересоваться другими в рамках приличия.

– Никаких разговоров с Поляковым мы не вели, – отрезал Челноков.

– Он ничего нам не сообщал, – добавила Лена.

– Он был скрытный, – уточнил Лихушкин.

– Мне известно, что Поляков избегал больших компаний. Но тем не менее, быть может, кому-нибудь он всё-таки доверял?

– Нет, никому, – вновь выпалил Лихушкин. – Осмелюсь объяснить это интроверсией, усиленной асоциальной тенденцией и социопатией.

– Социофобией, – уточнил Масленников, вновь глянув на часы. – К сожалению, Терентий Гаврилович, мы вам плохие помощники. И не потому, что не хотим, а потому, что не можем. Поляков и в самом деле вёл уединённый образ жизни, обособленный от коллектива.

– Вы ошибаетесь…

– Викентий Масленников, староста группы.

– Да, Викентий, вы ошибаетесь. Вы всё-таки можете помочь мне и вашему товарищу.

– Вот только не надо, – буркнул Челноков. – Если честно, совсем не хочется ему помогать. Ему на нас плевать было.

Староста обжёг его строгим взглядом и даже попытался наступить ему на ногу под столом.

– У Полякова были конфликты с вами или другими студентами? – уцепился Русаков.

– Разумеется, нет, – поспешил вклиниться Масленников. – Никаких конфликтов. Полная индифферентность.

– При этом Поляков был предубеждён против вас?

– Нам казалось, что он считает себя выше всех, – ответила Капитонова. – Вот он типа лучший студент в группе, а мы так, погулять вышли.

– Списывать не давал?

– А мы в том и не нуждались.

– Поляков был агрессивен?

– Нет. По крайней мере, свою агрессию он никогда не проявлял. А там, конечно, в тихом омуте… – заключил староста.

– Он, конечно, был себе на уме. Но такие люди обычно безвредны, – с авторитетным видом повторил свою любимую мысль Лихушкин. – Нерешительный тихоня. На что-нибудь эдакое он бы не отважился.

– Вот именно, – подала голос Марфа. – Он в общем-то не злой парень. Просто ощущал себя чужим в нашем обществе и включил защитный механизм.

– Почему?

– Трудно сказать. Может быть, детская травма.

– Главное, чтобы он кого не травмировал, – тихо процедил Челноков.

– А на то есть подозрения?

– Ничем не подтверждённые, – оборвал товарища Масленников, продолжавший любоваться циферблатом.

– Вы когда-нибудь видели у пропавшего оружие?

Студенты притихли. Очевидно, староста тщательно обдумывал ответ. Затем бросил взгляд на Лихушкина. Тот взгляд поймал и затараторил:

– Я, конечно, понимаю, что интроверты рационального типа бывают излишне агрессивны по отношению к тем, кто, на их взгляд, недостаточно рационален. Но всё-таки…

– Не надо умничать! – вдруг взорвался декан.

Все разом притихли, и Рихтер, уже пожалевший о своей резкости, продолжил свойственным ему мягким, дружелюбным тоном:

– Ребята, дело действительно серьёзно. Всё указывает на то, что это не простая отлучка по каким-то своим молодым делам. Ваш товарищ попал в беду, и, какими бы ни были ваши взаимоотношения, мы все должны помочь ему.

– Что здесь происходит, Леопольд Генрихович?