Факультет отчаяния

– Здрасте, – выдавила девушка, с трудом преодолевая смущение.

– Добрый день. Я выясняю обстоятельства исчезновения студента Василия Полякова. Он вам знаком?

– Конечно. Я давно тут работаю. Вот, спасибо Савелию Кузьмичу. Так-то я доярка в деревне тут, за железной дорогой, километр почти топать. Работы у нас нет, колхоз закрылся давно. А меня вот сюда устроили на пол ставки.

Теперь её первоначальная робость исчезла без следа. Фросе явно не часто приходилось видеть живого следователя из города, и потому она с большой охотой рассказала бы всё, что знала. Русаков всегда предпочитал дать людям выговориться – несмотря на обилие не относящихся к делу мелочей, именно так он чаще всего узнавал далеко не бесполезные факты. Вот и сейчас он решил не перебивать её многословные ответы.

– Вася ведь тоже деревенский, – продолжала гардеробщица. – Парень нормальный, вежливый, здоровался всегда.

– В тот день он оставил вам вещи?

– Нет. Погода ведь ещё тёплая.

Вещей в гардеробе и в самом деле было немного, в основном пальто и плащи преподавателей.

– На нём была толстовка с капюшоном?

– Да. Серенькая такая. Он всегда в ней ходил.

– А другие вещи у пропавшего были?

– Может и были. Да я не видала.

– Хорошо. Значит, в тот день Поляков вместе со своими сокурсниками прошёл через фойе к лестнице.

– Да. Сюда он не подходил, сразу наверх.

– И после того вы его не видели?

– Всё. Ни разу больше.

– Во сколько вы уходите домой?

– Да часов в шесть. Как вещи разберут, так и я пойду.

– Значит, вы видели, как его одногруппники выходили с дополнительного занятия?

– Конечно.

– К двери под лестницей никто не подходил?

– Не, не подходили. Зачем им-то?

– А вообще как они себя вели?

– Да как обычно. Разве что ясно по ним, что беда стряслась какая-то. Я вам так скажу, только вы никому, что это я сказала: странный он человек, профессор ихний. Мало того, что нас тут за обслугу почитает – мы-то народ не гордый, да трудовой. Для них, образованных, поработать не против, не им же самим руки мозолить. Но простой вежливости к себе просим. Чтож, если ты профессор, а я доярка, так и не здороваться что ли? Но дело не в ентом-то. Нехороший он человек, это я нутром своим чую. Он и ребяток своих застращал. Боятся его они. И я тоже боюсь.

– Ладно, Фрося, будет тебе. Совсем нашего гостя заболтаешь, – махнул рукой Проклов.

– Так извините, Савелий Кузьмич. Я же не из умысла, а от прямодушия.

– За это и спасибо. Вопросов больше не имею, – сказал Русаков.

– Рада помочь, гражданин следователь.

«Впрочем, Полякова она могла и не заметить, если увлеклась своим чтением, – думал Русаков, отходя от гардероба. – Но не факт: в любопытстве ей явно не откажешь. Неужели Поляков не только не покидал из здания, но и не спускался со второго этажа? Это уж совсем Бермуды…»

Тем временем Проклов, кашлянув, вывел его из раздумий вопросом:

– Терентий Гаврилович, я вам ещё нужен?

– Да, если вы не спешите. Хочу заглянуть в ваш знаменитый буфет. Не составите компанию?

Проклов с радостью сбежал бы куда-нибудь, но прямо отказать Русакову он тоже не решался. Посмотрев на часы, он заметил:

– Не лучшее время для завтрака. Через пять минут звонок, студенты набегут – не протолкнёмся.

– Я в курсе. На это я и рассчитываю. Посмотрю на них, так сказать, в непринуждённой обстановке.

– В самом деле. Ну тогда пойдёмте.

Вход в буфет оказался сразу за гардеробом. Вскоре они оказались в большой квадратной комнате с отделанными дубовыми панелями стенами и окнами-витражами. Подоконники, как и везде, были заставлены плошками с разнообразной растительностью, не пропускавшей уличный свет. Так что солнечные лучи проникали сверху и рассеивались, как в трапезной древнего аббатства. Столики, покрытые клеёнкой, были расставлены в два ряда. Под каждым две жёсткие скамейки. Дальнюю стену украшала полустёршаяся картина масляной краской с берёзками на фоне заливных лугов и голубой ленты речки. В стене напротив входа было проделано окошко, за которым, как сказочница в теремке, сидела грузная женщина средних лет с чепцом на голове, не скрывавшим причёску перекати-поле.

– Клавдия Семёновна, а я к вам, – приветствовал её Проклов. – Да не один, а с гостями.

– Ишь ты! Небось генерала целого приволок, – отозвалась буфетчица с наигранной сварливостью.

– Клава, не позорь нас перед людьми. Не генерал, но эксперт-криминалист. Васю Полякова разыскивает.

– Ах, батюшки! Сейчас я вам всё организую. У нас тут, конечно, не ресторант, но заведение приличное. Есть греча с подливой. А может, картошечки?

– Благодарю вас, Клавдия Семёновна. Но я не голоден, и объедать студентов мне тоже не хочется. А вот компот, если есть, попью с удовольствием.

– Это конечно, всегда пожалуйста!

Она бережно наполнила две большие железные кружки светло-зелёной жидкостью и передала их через окошко Проклову.

– Это вам на здоровье, товарищ эксперт. Вы только паренька этого разыщите. Жалко его, малохольного.

– Обязательно.

Они расположились за одним из столиков. Русаков специально выбрал место с наилучшим обзором. Взглянул на часы и принялся ждать.

Глава 4

Звонок – череда сотен невидимых глазу ударов маленького молоточка по железным наковальням – взорвал гробовую тишину как сигнал тревоги. Но всё, как известно, вопрос восприятия. При определённых условиях и симфонию Бетховена можно услышать как Иерихонские трубы, а иногда и наоборот – эта неприятная для уха железная трель прозвучит как симфония. И в стенах института её, как ни странно, в основном так и слышали. Студенты, порядком пресыщенные пищей духовной, жаждали пищи обыкновенной, и звонок, сколь бы режущим слух он ни был, звучал как праздничный гимн, хоть перед лекцией тот же звук не вызывал ничего, кроме грусти и досады.

Студенты высыпали из аудиторий, как пробившие камни струи источника, и сливались в общий поток, несущийся к лестнице-водопаду, а за ним, запрудив фойе, впадавший в открытые двери буфета. Многие смогли даже разжалобить своих лекторов, чтобы те отпустили их пораньше, или хотя бы не задерживали после звонка. Таким везунчикам удалось опередить остальных и занять первые позиции в очереди.