Охота на мудрецов. Неизданное

– Скажешь тоже, целовались, – шепчу я.

– А что-то было, да? – нетерпеливо ерзает Поэтесса. – Рассказывай!

– Вот теперь мы точно, как звезды, – выговариваю ей. – Готовится покушение на генерала, а тебя волнует, целовался ли он на балконе.

Мудрец прищуривает большие зеленые глаза и хитро улыбается:

– Допустим, на жизнь Его Превосходства регулярно покушаются. Черных привязок на смерть, как ты говоришь, больше чем достаточно. А вот на женщин, подобных нам с тобой, генералы крайне редко обращают внимание. Если вообще обращают.

Неприятно колет под грудью. Обидное, но правильное замечание. Кто я рядом с ним?

– Ему нужна только информация, – отвечаю резко и даже зло. – Быстро найду предателя и свободна. Один вечер и все.

Поэтесса кивает и улыбается, но не отстает:

– Так целовались или нет?

Закатываю глаза и шумно выдыхаю сквозь сжатые зубы:

– Нет. За руку держал…

Мудрец расстроенно вздыхает, а я не понимаю, чего она ждала? Балкон секретного военного центра не самое подходящее место для романтики, а я не самая подходящая женщина. В конце концов, личная симпатия работает, как мощная мотивация. Влюбленная в генерала дурочка сделает гораздо больше, чем просто мимо проходящий мудрец. Гарантия лучшего результата. Но Поэтесса, кажется, слишком долго оторвана от нормальной жизни и теперь ей нужно верить в сказку. Она обнимает меня за плечи, заглядывает в глаза и спрашивает:

– Тебе хоть понравилось?

Не хочется ее расстраивать и врать нет смысла:

– Да.

– Ох, Ваше Превосходство, помогите мне, и так сводней себя чувствую, – стонет соседка. – Знаешь, Мотылек, у меня нет взрослой дочери, я понятия не имею, что нужно говорить в такие моменты и нужно ли вообще говорить, но ты уж не шарахайся от генерала, когда до дела дойдет.

Не очень понимаю, о каком деле идет речь, но раз уж говорим о поцелуях, то киваю и соглашаюсь. Несуществующие боги, сейчас нафантазирую себе невесть что, поверю, потом плакать буду в подушку. Только нового витка кризиса мне не хватало. Чтобы ни спать, ни есть, ни дышать не хотелось. Почему-то кажется, что боль от абстрактной несправедливости жизни все же лучше, чем тоска безответного чувства. Да еще и к генералу с веснушками и льдистым взглядом голубых глаз.

– А в чем ты на бал собралась? – хмурится Поэтесса.

Да, раз уж сказка, то до конца. Чтобы невзрачное чучело непременно превратилось в красавицу и укатило с блистательным офицером на блестящем черном автомобиле прямо из серых будней в яркую новую жизнь.

– А у меня много вариантов? – спрашиваю, оттягивая ворот больничной рубашки.

Мудрец кривится и качает головой:

– Кудри тебе нужно накрутить. Нарежем полосок из бумаги, намотаем на них пряди, как мы в детстве делали. Глаза черной ручкой подведем, а губы свежей свеклой накрасим. Ненадолго, но хватит. А когда бал?

Слушаю и смеюсь. Бумага, свекла, ручка – чего только не придумает женщина, чтобы казаться привлекательнее, чем она есть.

– Свекла! Ты серьезно? – тыкаю мудреца локтем в бок. – Все-таки бал у генерала.

– Вот пусть тогда Его Превосходство сам беспокоится о твоем внешнем виде, – улыбается Поэтесса, – но кудри я тебе все-таки накручу.

Потом встает и кружится в проходе между кроватями. Легкая и счастливая. Я, наверное, никогда ее такой не видела. Поэтесса еще напевает что-то грустное и красивое одновременно:

– Тадам, тадам, тадам, пам-пам. Тада-дада-да-дам, пам-пам. Бал, Мотылек, а там вальс. Ты умеешь танцевать вальс?

– Училась когда-то на курсах, но сейчас в ногах запутаюсь.

– Вставай, – Поэтесса требовательно тянет меня за руку и почти сбрасывает с кровати.

Смеюсь и послушно поднимаюсь. Ей не окажешь. Обнимаю мудреца за плечи и отклоняюсь назад. Соседка ведет, считая вслух шаги, а у меня в голове звучит музыка. Тихая и торжественная. Журчат весенними ручьями арфы, тонкими льдинками переливаются голоса скрипок, теплым ветром дуют медные трубы. Забываюсь, и мы спотыкаемся обе, налетая на кровать.

– Не упади, – радостно восклицает Поэтесса, – места нет. И глаза закрой.

Потираю ушибленную ногу и возвращаюсь туда, где в темноте загадочно горят золотые огни, кружатся пары, скрипит натертый до блеска паркет, а рядом лучший мужчина на планете. Тадам-тадам-тадам, пам-пам.

В сумасшествии есть один отличный момент – можно жить в придуманном мире, не стесняясь, не оглядываться на мнение окружающих и не чувствовать горечи от возврата в реальность. Ее просто нет. Я танцую с генералом на балу и слушаю прекрасную музыку.

Глава 4. Диагноз

Наилий

Подготовка к балу украла у меня либрария. Флавий утонул в звонках, списках, согласованиях и размещении приезжих офицеров в столице. Жалел, наверное, что нельзя провести бал, как Совет генералов – удаленно по видеосвязи. Но молчал и не жаловался. Он никогда не жаловался, чем невероятно злил временами. Хотелось найти хоть что-нибудь, способное вывести лейтенанта Прима из его уверенности и привычки все всегда знать.

Ночь за окном гасила уличные фонари, а я сидел в штабе. Не думал, что так тяжело станет без помощника. Половина задач на мне замкнулась. В бездну длительные переписки ни о чем! В командировку нужно, давно не был. Нагло влезу руководителем в любую запланированную операцию, и нет меня на неделю. Проклятье. Глупо и совершенно зря. Многого жду от осеннего бала, значит, буду терпеть.

Прячу планшет в карман и выхожу в приемную. На столе, положив голову на руки, спит Флавий. Сопит тихо и умиротворенно, как кадет-второгодка после тренировки. Умаялся.

– Лейтенант Прим.

Зову тихо, но либрарий распрямляется пружиной:

– Ваше Превосходство, виноват!

– Отставить, – морщусь я от неуместно бодрого для ночи приветствия, – домой собирайся.

Флавий четко, как по списку, раскладывает вещи по карманам и размеренно чеканит слова:

– Разрешите остаться в штабе. Все машины в особняк давно ушли.

– Со мной поедешь.

Не вижу проблем, но лейтенант опускает взгляд и замирает у стола. Думает всего мгновение, и я слышу самую нелепую причину для отказа:

– Неудобно, Ваше Превосходство.

– Неудобно комбинезон зубами расстегивать, – выговариваю я, разворачиваясь на выход, – поехали.

Флавий давится усмешкой и уходит вслед за мной. В коридорах генштаба осталось только дежурное освещение. Охрана и его бы потушила, не будь я здесь. Нарушаю им режим. Давно могли дремать в подсобке, но приходится ждать на посту, пока генерал мимо пройдет. Водитель тоже сгорает от нетерпения. Так сильно домой хочет, что заводит двигатель, едва мы с либрарием выходим из лифта на парковку нижнего уровня. Мне главное самому не уснуть по дороге, вот тогда точно будет неудобно.

Флавий усаживается на край сидения. Отодвинься он еще дальше, и я бы оскорбился. Статус генерала мало чем отличается от статуса прокаженного – ни смотреть, ни трогать нельзя. Двадцать циклов Флавий у меня либрарием, а оказавшись в одной машине, чувствует себя неуютно. Растормошить его хочется так, что я забываю о приличиях, погонах, внимательном взгляде шофера через зеркало заднего вида и вспоминаю про зевоту. Наука доказала почти все, а на рефлекторном дыхательном акте споткнулась. Невозможно объяснить, почему стоит одному бойцу зевнуть, как вся звезда за ним повторяет. Даже сейчас, когда я думаю о зевоте – не могу удержаться. Прикрываю рот рукой, но не отворачиваюсь. Знаю, что либрарий за мной следит, и феномен срабатывает. Флавий зевает широко и очень смачно. До слез, выступивших в уголках глаз. Оборачивается на меня и тихо смеется. Так-то лучше.