Прочь из города

– Я.

– Ты знаешь, мне даже и есть уже не хочется. И дети просить перестали. Паша совсем притих, как будто в спячку впал… Наверное, мы скоро умрём.

–

Леночка, милая, я принёс еды. Много. Смотри! На несколько дней хватит, если не наброситься и не съесть всё сразу.

Продуктов, которые он принёс, хватило бы им на неделю. В основном, консервы и крупы с макаронами. Даже две бутылки какого-то дешёвого коньяка. Ну и спички, конечно же, и ещё свечки, много свечек.

Изнеможённая Лена была несказанно рада всему этому добру: выразить радость словами у нее действительно уже не было сил. За то, каким образом он всё это достал, она его не осуждала, лишь молча выслушала рассказ мужа о случившимся сегодня и одобрительно покачала головой. От того Ропотову стало немного легче.

– Алёша, я очень волнуюсь, как там мама. Жива ли она, есть ли у неё что поесть?

– Лена! Чего-чего, а еды у неё в доме всегда хватало. Ты чего?! Да с её запасливостью за это вообще можно не волноваться. Она ещё и нам отсыплет… Можно было бы попробовать привезти её сюда со всем её продовольственным складом. Не знаю только, хватило бы бензина: всё-таки на другой конец города ехать. Хотя я даже не представляю, что там сейчас творится, что с дорогами.

– Ума не приложу, что делать. И отпускать тебя боюсь, и за маму сердце болит. Вдруг бензин у тебя кончится в пути, что тогда с тобой и с нами со всеми будет?

Остаток дня Лена и Алексей провели в распределении продуктов по дням и порциям. Первая порция ушла почти мгновенно. За ней – и вторая. С трудом удержались, чтобы не съесть третью. Как и предполагал Ропотов, даже в этом случае хватить должно было на всю неделю.

Потом уже, когда стемнело, он сходил за снегом – в доме уже давно закончилась собранная в последний день её подачи вода. Растопил снег на огне: получилось с половину большой кастрюли. Вода была мутной, с примесью каких-то чёрных и твердых частиц разной размерности, но прокипятив её, можно было уже не опасаться за её качество, а вся взвесь выпадала в осадок.

Ропотов заметил, что на приготовление и кипячение воды уходит слишком много свечек.

«А что, если пойти на улицу и попробовать развести костёр из чего придётся, да хоть бы из кустарника или сучьев деревьев? Повесить над костром кастрюлю – вот тебе готовый и не такой затратный кипяток. Спички у меня есть, есть и ножовка», – неожиданная мысль посетила его.

Глава XVII

Вооружившись самой большой в их доме кастрюлей, Ропотов спустился во двор. Было уже совсем темно. И во дворе – опять никого. Только злой завывающий ветер да редкий снежок. Ропотов подошёл к площадке для мусора. В первую очередь, посмотрел там. Мусора было немного, несмотря на то, что его уже дней десять как перестали вывозить. Людям просто нечего было выбрасывать, ведь нечего было и купить.

Порывшись в куче рядом с мусорными баками, а потом и в самих баках, он отметил для себя, что до него здесь уже как следует покопались: ничего и близко съестного среди мусора не было; не было даже крыс, которые в первые дни «конца света» в Москве в большом количестве неожиданно появились во дворе и в подъездах их дома.

Тем не менее, пару картонных коробок на дне бака Ропотов нашёл, а с ними – и несколько поломанных реек из ДСП и ворох газетной бумаги. Этого для розжига костра должно было хватить.

«Никогда не думал, что буду копаться в мусорных баках на виду у всего дома, как бомж какой-то», – с горечью подумал Ропотов.

На ветру костёр никак не хотел заниматься. В спичечном коробке оставалось всего три спички, когда наконец у него всё получилось, и языки пламени, поглотив картон, принялись облизывать ДСП. Теперь нужно было продолжать скармливать костру новое горючее, поддерживая с таким трудом разведенный огонь.

– Это ты ловко придумал, – послышалось у него за спиной.

Ропотов оглянулся. Позади стоял мужчина, значительно старше его самого, в больших валенках и такой же весь укутанный, как и он сам, и смотрел на висящую над костром кастрюлю со снегом. Не сразу, но в нём Алексей узнал соседа по подъезду с одного из более высоких этажей. Седьмого или восьмого.

– Я тут увидел тебя в окне, как ты огонь пытаешься развести, – он нехорошо и продолжительно закашлял, – я тоже хотел так же, как и ты, кипятку приготовить, да сил не было спуститься, а главное, спички закончились. – Давай, может, подсоблю чем.

– Здравствуйте, – Ропотов учтиво поздоровался. – Вы извините, я не знаю, как Вас зовут.

– Ничего страшного, я тоже не знаю твоего… Вашего имени. Аркадий Никитич меня звать. Спиридонов.

– Ропотов, Алексей… Да можете на «ты». А Вы с какого этажа?

– Я-то? С шестого. Квартира сто двадцать девять, ага?

А ты вроде, с третьего. Помню тебя по лифту.

– Да, с третьего. Из сто двадцатой.

– Ага… Ну, что ж, Алексей, будем знакомы.

Ропотов кивнул.

Спиридонов продолжил разговор:

– Слушай, а ты не пробовал на речку за водой сходить? Отсюда до неё, под Строгинским мостом полчаса где-то идти. Речная вода не в пример лучше этой. И костёр не нужен.

– Я думал об этом, но так и не решился пойти. Во-первых, далеко это, всё в снегу, идти трудно будет, спускаться к реке и потом подниматься – особенно. Во-вторых, лёд нечем вскрыть. Я же не рыбак – ни бура, ни пилы специальной у меня нет. Даже топора обычного нет. Да и не видел я, чтобы кто-то оттуда с водой возвращался. Ну, и санок тоже у нас сейчас нет. Были, когда дети росли, а после – отдали знакомым с работы. Негде хранить, потому вот и отдали.

Спиридонов закивал:

– Ну, да, ну, да. Ты прав, Алексей.

– Аркадий.., – обратился к Спиридонову Алексей и тут же запнулся.

– Никитич, – тот помог ему.

– Да, Аркадий Никитич, Вы поищите пока, чтобы в костёр подбросить. Давайте так: Вы – направо, я – налево.

– Добро, Лёш, – Спиридонов опять зашёлся кашлем. – Возьми пока, – тут он достал из-за пазухи две довольно увесистых книги. – Это мой вклад в твой костёр. Ага?

– Вы уверены? – спросил Ропотов, пытаясь прочитать длинное название первой.

– Уверен, уверен. Не переживай за это! Сейчас это лучшее им применение, – он повернулся и пошёл в свою сторону.

Худо-бедно Ропотов и Аркадий Никитич вдвоём насобирали кое-какие дрова, в ход также пошла и ножовка Алексея. Им пришлось спилить все нетолстые низкорасположенные ветви на ближайших к костру деревьях. Сучья были с живых деревьев, поэтому загорались они плохо, несмотря на то, что давно уже стоящие в Москве морозы, на первый взгляд, и высушили все соки в них.

Пока костёр горел, а вода закипала, мужчины продолжали общаться.

– Я вот только одного не пойму, Аркадий Никитич, почему такое катастрофическое положение у нас сейчас возникло в Москве. Прошло всего ничего, а город в призрак какой-то превратился, люди в своих квартирах умирают с голода и холода, и никто, решительно никто ничего не делает. Вон, Ленинград в блокаду 900 дней простоял. Ведь выжил. Почти три зимы страшных пережил, бомбёжки и обстрелы, а всё равно выжил.

– Вот ты, Алёш, сам себе и ответил: никто ничего не делает. А в Ленинграде – делали. Люди работали, работали заводы, фабрики. Была Алёша, партия коммунистическая, жёсткая ответственность, была отлаженная система управления, ага? Снабжение существовало, распределение. Людям карточки продовольственные давали, а по ним – продукты. И люди ответственности боялись больше, чем голода и холода. Потому и работали, до последнего своего вздоха работали. Город жил, потому что была цель: выстоять, не пустить врага. И потому стояли.

– Но ведь сейчас же нет врага, никто город не бомбит, где же система жизнеобеспечения, где всё?

– Сложный вопрос, Лёш. Такое впечатление, что сейчас система управления городом рассыпалась вся. Нет команды, приказа – нет и исполнения. И чувство самосохранения изменило людям. Закон джунглей у нас теперь, ага? Каждый сам за себя. А когда каждый только о себе думает, он в одиночку и погибает. Думает, что всех обхитрит, что как-нибудь сам справится, главное только – не делиться с другими. Всё – себе, ага? А погибает, потому что чего-то не учёл, а от помощи уже отказался. А оно – раз его – по тому месту, которое не прикрыл. Раз – и всё.

– Это точно. Люди разучились договариваться, да что договариваться – общаться между собой. Все разобщены, никто не знает даже, кто у него соседи.

Спиридонов попытался что-то сказать, но одновременно начал смеяться, и его первые же слова утонули в кашле.

Откашлявшись, как следует, он продолжил: