Прочь из города

– Ничего, я справлюсь.

Так и порешили.

Наутро Ропотов встал, сходил первым делом на ведро, только не в комнате, как делали это дети, а отнес его на кухню. Умываться они уже давно перестали по утрам. Вот и сейчас он просто вытер хорошенько руки и лицо о грязную тряпку, в которую теперь превратилось их кухонное полотенце. Вернувшись в комнату, Ропотов подошел к окну и соскрёб немного инея со стекла – ровно столько, сколько нужно было, чтобы оглядеть двор под их окнами. Осыпавшимся в ладонь снегом он протёр лицо, словно умываясь.

За окном стояла чудесная морозная погода, было солнечно, хотя самого солнца, едва поднявшегося, из-за соседних домов видно не было. На термометре было где-то семь градусов ниже ноля. Сильный мороз уже спал дня три как, ветра и снега не было, потому эти семь градусов после еще недавних двадцати ощущались бы и вовсе легко, не будь в квартире около нуля.

По едва выделяющейся проезжей части их вымершего двора горделиво вышагивала здоровенная ворона. В её чёрном клюве был какой-то совсем немаленький свёрток. Периодически ворона останавливалась, бросала сверток наземь, разглядывала его то левым, то правым своим глазом, затем несколько раз ударяла по нему клювом, после чего снова поднимала и продолжала свое неторопливое движение. Неожиданно к вороне подлетела другая ворона, только поменьше, подпрыгнула на лапах поближе, видимо, намереваясь поинтересоваться, что у той за свёрток. Первая же ворона, быстро смекнув, что по чём, вдруг выронила этот свёрток себе под лапы, тут же накрыла его одной из них и, приняв защитную позу и опустив пониже голову, оттуда, снизу громко каркнула что-то второй прямо в морду. Та, вторая ворона, быстро оценив свои и противника силы, не медля ни секунды, улетела прочь. Победительница же, вся довольная собой, осталась на месте и ещё более заинтересованно, чем прежде, принялась распаковывать свой Грааль.

От громкого «карка» Ропотов вздрогнул, затем ухмыльнулся, слегка покачав головой. Ему подумалось:

«Хорошо им: у них крылья есть. Взяли, снялись с места и улетели. А мы так не можем… Хотя, если разобраться, наши машины – те же крылья. Было б желание… Да, пожалуй, это не всё: ещё нужен бензин, дороги, да и чтобы другие «вороны» на нас не слетелись… Ну, да ладно. Хорошо, что не так холодно будет нам ехать. Потом и бензина меньше уйдёт на обогрев».

Он было уже стал отворачиваться, сосредотачивая свои мысли на том, как они сейчас с Леной будут таскать сумки и пакеты, как вдруг его взгляд, перемещаясь слева направо через ту точку, в которой стоял «Солярис», того не обнаружил. Взгляд мгновенно вернулся в эту точку – «Соляриса» в ней не было. Слева и справа от неё – тоже.

Ропотов так и похолодел. Сильным магнитом, порывом ветра его вернуло к окну. Всем лицом своим он прижался к холодному стеклу, к инею; головою стал мотать из стороны в сторону, вверх-вниз, пытаясь поместить в мутную щель оба своих глаза, разглядеть всё как следует. От его носа, лба и щёк иней на стекле стал таять – по давно небритому подбородку струйками потекла холодная вода, по шее стала проникать за ворот рубахи. «Соляриса» на месте не было!

«Не может быть! Он же стоял здесь!» – Ропотов, силясь взять себя в руки и сосредотачиваясь, стал медленно переводить всё ещё рассеянный взгляд с машины на машину, с сугроба на сугроб, как бы отсчитывая их. Так, так, ага, ага. Оп! Именно его «Соляриса» нигде не было! Дальше – снова: так, так, так. И обратно, по новой. Нет. Его нет. В горле пересохло. Он сглотнул слюну. Не помогло. На ещё один глоток слюны уже не было. Ропотов стал облизывать иней со стекла, скоблить его ногтями, жадно подставляя открытый рот под сыплющиеся снежинки. Стал ещё сильнее протирать стекло руками и локтем. Потом опять стал всматриваться туда же. Но «Солярис» за это время так и не появился.

Ропотов, не проронив ни звука и стараясь не разбудить Лену, бросился к двери. Впопыхах в коридоре он споткнулся о ближайший пакет, и чуть было не упал. Громким шепотом выругался. Как мог, быстро вскочил в сапоги и прямо так, не закрывая на них молнию, выбежал на лестничную клетку.

Пока он сбегал по лестнице вниз, в голове его отщелкивало: «Нет. Нет. Нет. Его там нет. Нет. Нет. Нет. А где? Где? Где? Угнали. Угнали! Не может быть. Не может быть! Да нет же, надо смотреть лучше. Он там. Там. Там. Там!»

Выскочив на улицу, Ропотов сначала пробежал немного, а потом вдруг остановился, как вкопанный. Перед ним – на том месте, где все эти дни стоял его «Солярис», где недавно он его заводил, сидел в нём, – ничего, кроме свежих следов от колес и насыпи снега вокруг большого прямоугольного контура, не было. Теперь ему уже было очевидно, что машины здесь нет.

Внутри у него всё оборвалось и опустилось. Опустились и руки, до этого собравшие в себе всю возможную потенциальную энергию. В висках стучали молоточки, а волосы на непокрытой голове шевелил легкий ветерок. Он стоял и смотрел в центр этого прямоугольника, в его углы, на его стороны. В эти свежепроложенные, поворачивающие и теряющиеся дальше параллельные колеи, в эти аккуратные следы от рельефа шин, в эти кучи грязного черного снега из-под крыльев и брызговиков «Соляриса», немым укором смотрящие теперь на него.

В голове его, сменяя друг друга, быстро пронеслись: лицо Лены, соглашающейся на поездку после долгих раздумий и уговоров; затемнённый от падающего ему в лицо света силуэт тёщи, провожавшей его, когда он был у неё в последний раз; лучезарный и что-то говорящий ему Кирсанов, сбегающий с дачного крыльца в одном свитере и шапке набекрень и протягивающий ему свои объятия; несущиеся наперегонки из-за его спины навстречу Кирсанову Саша и Паша; горячая печка в доме Кирсанова с приоткрытой дверцей и языками пламени за ней и его собственные руки, тянущиеся и прижимающиеся к печной кладке; шеренга банок с соленьями и вареньями в погребе – пронеслись и быстро исчезли, как будто растворившись в этом снеге. И только белый с черными кучами прямоугольник, ставший для него приговором, никуда не хотел исчезать.

«Угнали», – сделал он уже окончательный и бесповоротный вывод.

Его «Соляриса» у него больше нет. Нет, конечно же, он есть, существует и, вероятно, сейчас едет где-то по дороге, а из-под колес его вылетают брызги только что растопленного снега. Но это уже не его «Солярис». И тот, кто сейчас сидит на его месте, сидит и посмеивается над ним, этот… убийца! разом лишивший их всех надежды на спасение, грубо обкорнавший ему крылья… Как же хотелось ему сейчас вернуть время назад, броситься за ним, уезжающим отсюда, с этого самого места, вцепиться в ручку двери, остановить, выволочь эту гниду из двери, а лучше из окна, выволочь на снег и там бить, бить, бить руками, ногами, по морде, по голове, по туловищу, монтировкой, огнетушителем, самым большим гаечным ключом, запаской… До кровавых его соплей, до рвоты, до слёз, до мольбы о пощаде.

Ропотов яростно сжимал и разжимал кулаки, на щеках его играли желваки, звучно скрипели зубы. Но что было толку от того? И какой толк сейчас был в том, чтобы беречь следы, искать свидетелей, обращаться в полицию? Всё переменилось, и привычный уклад жизни сменился на новый: неизвестный ему ранее, дикий, животный. И как выжить в этом новом мире и сохранить в себе человека – ещё только предстояло познать.

«Довольно. Сил нет больше его бить. Руки уже не слушаются. Как взаправду. Чёрт с ним. Пусть катится… Проваливай, ты, сволочь! Ворюга проклятый, убийца!» – Ропотов повернулся и, едва волоча ноги, поплёлся назад, домой. Немигающие глаза его заволокло дымкой от проступивших в них слёз, губы дрожали, вместо слов вырывались какие-то бессмысленные звуки. А голове было так холодно, что на миг ему даже показалось, что волосы на ней разом поседели.

Глава XXIII

После потери «Соляриса» у Ропотовых ещё оставалась старая «Мицубиси Паджеро Спорт» – вторая их машина, которую они держали на охраняемой стоянке в пяти минутах от дома и пользовались ею на выходных или от случая к случаю. Но толку от неё сейчас никакого не было – в баке «Паджеры» оставалось не больше пары литров. Соответствующая сигнальная лампочка на приборной панели уже давно горела, а заправиться перед «концом света» Ропотов так и не успел. Конечно, для зимней поездки за город «Паджера», будучи полноприводным рамным внедорожником, хотя и весьма прожорливым, сто очков вперёд давала «Солярису». Но без топлива она была грудой железа, не больше. А где его сейчас найдешь, это топливо?!

– Не будем отчаиваться, что-нибудь придумаем, – успокаивала Лена своего мужа, когда он, совсем бледный с мокрыми от снега, но так и не поседевшими волосами, вернулся домой и случайно разбудил её. Внутри же у неё самой всё кипело, клокотало.

– Значит, так надо было, – продолжала она успокаивать мужа и себя саму. – Может, это Бог нас отвёл от поездки сегодня.

– Ты знаешь, я подумал, это мне… за те продукты, которые я, чего там говорить, украл в «Пятёрке». За всё в жизни надо платить. Я украл – вот, пожалуйста, теперь у меня украли. Долг платежом красен.

– Ну, что ты говоришь?! Перестань! Не сравнивай это! Да и не украл ты, выбрось это из головы. Мы бы умерли с голоду, если бы не ты… это был единственный выход в такой ситуации. Ты взял на себя, если хочешь, функции государства в ситуации, когда оно самоустранилось. Они ведь так и не приехали сюда, не стали людям раздавать ни продукты, ни воду, ни надежду… И потом ты взял ровно столько, сколько нам было нужно, чтобы не умереть с голода. Не для продажи и обогащения, а для выживания, элементарного выживания, для меня, для детей, в конце концов. Ты просто исполнил свой долг! Долг отца и мужа. И я… я горжусь тобой!.. И это… это выше, чем… понимаешь…

– Но тогда и тот… что угнал наш «Солярис», – перебил жену Алексей, – получается, тоже, наверное, долг свой исполнял? Перед женой, детьми своими, так? Он тоже, наверное, угнал его, потому что машина наша там стояла без надобности, во дворе под окнами. Угнал, чтобы спасти, увезти своих из этого ада – так у тебя получается?

– Да! Именно. Так и получается. Если он угнал, чтобы спасти своих детей, Бог ему судья, Бог его простит, прости и ты. А если нет, если он просто воспользовался ситуацией, если угоняет машины сейчас, чтобы продать их потом, то нет ему прощения! Гореть ему в аду!

– Понятно… Получил по левой щеке – подставь правую… Может, ещё и «Паджеру» им подогнать? Пусть забирают! Так?

– Нет! Не так. Ты не понял… Мы сами возьмём «Паджеру» и сами на ней уедем отсюда. Понимаешь? Сами! Никому не отдадим больше.

– Лена… ну куда мы на ней уедем… она пустая, ты понимаешь? Пустая! Бензина в ней нет. Из Щукино мы даже не выедем. Встанет она, и всё.

– Ну, вот ты и думай, где взять бензин. Думай, Лёша!

– И где же я его сейчас, по-твоему, возьму? Может, покажешь?

– Где? Где?.. Не знаю, где. Ты – мужчина, ты – водитель, ты думать должен, где. Слей, в конце концов, с другой.

– То есть укради? Опять укради. Как этот, что уехал сегодня ночью на «Солярисе», – Алексей обхватил голову руками и, сидя на краю Сашиной кровати, стал раскачиваться взад-вперед. – А кто-то потом меня проклинать также будет. А поймает за руку – ведь убьёт, и прав будет тысячу раз. Я бы тоже убил.

– Хочешь, давай вместе пойдём.

– Вместе… Эх, знать бы чьи это машины под окнами стоят, где их владельцы живут, я бы по дому, по квартирам бы пошёл узнать, живы ли они. А если нет, если не откроют, слил бы, и совесть моя была бы чиста. Только ведь никого мы знаем вокруг. Никто и нас не знает. Никто никого вокруг не знает! Соседи по лестничной клетке даже не знают друг друга. Как в лесу живём, ей-богу, а ещё людьми зовёмся… Господи! Послал ты кару нам за грехи наши.

– Алёша… помню, я когда-то в детстве фильм один смотрела. Старый. Итальянский, кажется. Там в нищете все жили, после войны. Ни у кого ничего лишнего не было, жили впроголодь, работы не было. И вдруг главному герою предложили работу: расклеивать рекламные плакаты по городу. Но при условии, что он будет работать на своём велосипеде. У него был велосипед, но они отдали в залог. Жена ему всё бельё постельное из приданого собрала, на каких они спали. Бельё отнесли, а на вырученные гроши выкупили назад велосипед. И вот он поехал на нём в свой первый рабочий день. Счастливый, довольный, расклеивает. В униформе новой, которую ему выдали. Гордый такой весь. И, представляешь, у него, пока он там клеил, этот велосипед угнали. Только отвернулся и всё! Он побежал, но не догнал. А нет велосипеда – нет и работы. Снова нищета, снова голод.

– Всё, конец?

– Да нет же, постой! Этот герой, он со своим сыном, мальчишкой, как наш Саша – такого же возраста, ? они все ноги стоптали, даже нашли того парня, который угнал. Полицейского позвали. Но велосипеда у вора этого уже не было. Видно, его успели разобрать и продать на запчасти. И доказать, что этот парень украл, они тоже не могут. Тот всё отрицает, свидетелей нет, велосипеда нет. И этот герой, не зная, что теперь ему делать, он тогда берёт… и угоняет чужой велосипед. Первый же, который попадается ему на глаза. Всё ходил, ходил возле него, мучился, руки себе заламывал… и угнал.

– И снова пошёл клеить плакаты? Всё? Хэппи энд?

– Нет… Он и ста метров проехать не успел. Хозяин сразу же увидел, закричал, а люди вокруг сбежались, погнались за ним, схватили, надавали ему оплеух и тумаков. А сынишка подбежал к нему, за полу куртки схватил, плачет. А толпа кричит: «В полицию его тащи!» ? И чего, потащили?

– Нет. Хозяин свой велосипед взял, посмотрел на этого горе-угонщика, на сына его в слезах, понял, что это нужда его толкнула, что не настоящий он вор, и говорит другим: «Отпустите его, у него и так всё плохо». И отпустили. И пошли они с сыном домой пешком, опустив головы. Такая вот история… Я потом долго забыть не могла фильм этот. Всё думала: какие мы счастливые, раз нам не нужно красть, чтобы с голоду не умереть.

– Да уж. Вот и мы дожили до этого. Жили-жили, и на тебе – дожили.

Глава XXIV

Ухватившись за идею с бензином, Ропотов для начала решил сходить и проверить, а стоит ли вообще их «Паджера» на том месте, где он её когда-то оставил. А то, может, как «Солярис», уже и не стоит.

Пока он шёл к стоянке, редкие одинокие прохожие встречались ему на пути. Были и машины. Немного, но были. Видимо, так же, как и Ропотовы, их хозяева решили не ждать манны небесной от кого-либо, а собираться и уезжать прочь из этого города, разоренного голодом, холодом и, что самое страшное, полным отсутствием управления.

На некоторых соседних жилых домах виднелись следы недавних пожаров: чёрные закопченные стены, зияющие чёрной пустотой разбитые окна внизу – в эпицентре пожара, и такие же, как и стены, закопченные окна выше, и выше, и выше – где-то вплоть до самого верха. Жуткое зрелище – вымерший, страшный город. Город-призрак. И это – наша Москва! Для полноты картины не хватало только следов бомбёжки.

Свернув к стоянке, Ропотов услышал какие-то странные звуки. Они усиливались по мере его приближения к ней.

Вот, наконец, и машины, точнее, большие белые сугробы, их полностью скрывающие. Много, больше половины от всех мест было занято. Расчищенных от снега машин не оказалось вообще. Где-то под одним из этих сугробов стоит и его «Паджера».

«Где-то тут», ? Ропотов стал искать глазами закрепленное за ним место, разглядывая из-за забора простиравшуюся белую целину.