Прочь из города

Ропотов с трудом, а, вернее, с явным нежеланием открыл глаза и выключил двигатель. Вылезая из машины, он обогнул её, подойдя к задней двери. Нащупав в толще снега ручку, он аккуратно открыл дверь. Багажное отделение машины было почти пустым. Так, небольшой беспорядок. Какая-то бумажная упаковка раскидана, пустые полиэтиленовые пакеты здесь же, лопата снеговая. Ещё широкий пластиковый ящик с инструментами и всякой мелочью… Ну, да, так и есть, ни шланга, ни воронки здесь, конечно же, нет… Вот сумка-упаковка с огнетушителем, знаком аварийной остановки и аптечкой. А это что за ней такое?.. Ба, да это бита бейсбольная, укороченная. И ручка какая удобная, гладкая! Ропотов стал крепко сжимать, прокручивать биту в руке, пока не усмехнулся: «Вот тебе и палка от собак!.. Да, её хозяину очень бы она пригодилась».

Он выложил на снег биту, потом сходил за питбулем, уже с трудом поднял и запихнул его внутрь. Торчащий тонкий хвост собаки не помещался в багажнике. Ему пришлось приподнять её и подсунуть хвост под заднюю ногу. Вроде всё. Какой же он тяжёлый! А ведь еще совсем недавно он вертел его над головой. И откуда только силы взялись?

Ропотов осторожно и без шума опустил дверь, привалившись на неё своим телом до самого щелчка замочной щеколды. Снег на двери почти весь остался, осыпалось совсем немного. Так будет лучше. Не нужно, чтобы машина сильно выделялась на фоне остальных. Он оглянулся по сторонам: никого не было. Биту, на всякий случай, решил засунуть за пазуху куртки: и к ней тоже не хотелось привлекать внимание. Но прежде он опустился на снег и заглянул под машину.

Слева из-под заднего колеса на него выглядывал черный пластмассовый бензобак «Тигуана».

«Действительно, пластмассовый», – убедился он, дотянувшись до бака и постучав по нему костяшками пальцев.

Это означало, что бак легко можно было просверлить тонким сверлом с помощью шуруповёрта, зарядки которого, наверное, должно было хватить. Осталось только убедиться в этом, когда он придёт домой. Тонкое сверло решало многое: чем тоньше оно будет, тем меньше дополнительной тары потребуется. Ну, а если шуруповёрт откажет, можно вдавить гвоздь домкратом и вытащить его уже плоскогубцами. Кстати, гвоздём можно и как пробкой потом пользоваться: слил – впихнул в отверстие – вернулся – снова слил.

Он поднялся и отряхнул снег с одежды. Нажав на кнопку брелока и услышав щелчок закрытия дверей, уставший вконец Ропотов, чуть дыша, побрёл в сторону дома. Никаких сил ни на что другое у него уже не осталось. В свою «Паджеру» он даже не стал садиться и уж тем более заводить её. И так бензина в ней почти не было.

«Всё остальное – уже завтра. На сегодня дел и приключений достаточно. Дойти бы теперь до дома, съесть чего-нибудь, как следует рассмотреть и обработать рану и лечь спать», – твёрдо решил он.

Глава XXVI

Вернувшись домой, Ропотов, прежде всего, утолил голод сухарём с водой. Затем он поведал Лене историю с собаками и «Тигуаном». Когда он стал снимать с себя изорванную в клочья на локте куртку, Лена помогала ему. Чтобы не оголять и не простужать мужа, она предложила ему засучить рукава свитера и рубашки, тоже изрядно порванные. Взяв основную работу на себя, Лена очень скоро вынесла кряхтящему от досаждавшей его боли Алексею свой вердикт: жить он будет.

Локоть оказался сильно распухшим, на цвет иссиня-красным, но зато целым. Никаких открытых ран на нём не было. Только ушиб с внутренней гематомой, быть может, трещина, но никак не перелом. Кровь же на одежде в местах её повреждения принадлежала, очевидно, собаке или её жертве – хозяину «Тигуана». От осознания этого Лена поморщилась, и её даже передёрнуло, когда она прикоснулась пальцами к пропитавшим ткань пятнам.

– Вот и здорово! А то я, пока шёл домой, уже представлял, как буду скоро корчиться от боли, а потом, через какое-то время окончательно сбесившись, брошусь на вас и загрызу, – взбодрился от радостной для него новости Алексей.

– Мама, а та собачка не может прийти к нам домой? Она не найдёт нас по папиным следам? – дрожавшим от подкативших к горлу слёз голосом спросил Саша, показавшийся из-под кучи одежды на диване.

Оттуда же – из-под одежды – раздался громкий, но приглушенный плач пока незримого Паши:

– Мама, я боюсь, собачка съест нас, как того дяденьку. А-а, а-а…

Оказывается, дети не спали всё это время и всё слышали.

– Алёша! Перестань пугать детей! Мне и самой после твоих рассказов не по себе… Пашенька, мальчик мой, не плачь! Собачка не придёт к нам: папа её убил. Она умерла, её больше нет. Не плачь! Саша, и ты не бойся! Никто к нам не придёт.

Ропотов неловко оправдывался:

– Да я и не думал никого пугать… Я думал, они спят и ничего не слышат.

– А другие собачки? А-а-а-а, – никак не унимался Паша.

– А другие собачки все испугались нашего папы и убежали в лес, в другой город, куда-то ещё и потерялись там… Ну всё, всё, не надо плакать, – Лена полезла руками под тряпичную кучу и извлекла оттуда бедного Павлика. Своими крохотными ручками он растирал по щекам слёзы. Лена прижала его к груди, и его сиплые от простуды всхлипы, останавливаемые только во время снова появившегося кашля, постепенно стали тонуть в складках её одежды.

Саша, первым справившийся со своим страхом и едва удержавшийся от слёз, полез обратно в кучу. По пути он бросил Лене:

– Мама, ну, когда мы уже уедем туда, где тепло и много всякой еды и водички?

– Завтра, Сашенька, завтра, мой хороший. Вот только папа починит нашу машину, заправит её бензином, а мы погрузим в неё все наши вещи, вот тогда и поедем.

Вдруг в этот момент в дверь постучали.

Громкий стук, донёсшийся из коридора, в одно мгновенье разрушил только что установившийся покой в доме Ропотовых. Дети в два горла снова залились плачем. У Паши началась истерика. Лена, как могла, пыталась их успокоить, но куда там!

Не на шутку обеспокоенный Ропотов встал и, как был, с засученным левым рукавом, вышел в коридор. По дороге он случайно уронил взгляд на бейсбольную биту. На всякий случай поднял её и крепко сжал своей здоровой правой рукой. Хотя света нигде не было, и вечерние сумерки уже окутали и коридор в их квартире, и лестницу в подъезде, он по привычке посмотрел в глазок.

Удивительно, но непонятно откуда вдруг взявшаяся короткая вспышка света промелькнула перед ним, и в глазу всё вдруг опять потемнело. Решительно ничего не увидев, он прислонил к двери ухо.

«Что это, интересно, было?» – промелькнуло у него в голове.

Там, за дверью, было тихо. Один лишь ветер тревожно стонал, пытаясь втиснуть хоть часть себя в щели дверного проёма. Ропотов не двигался, продолжая вслушиваться в тишину, нарушаемую лишь детским плачем и настойчивыми уговорами его жены из комнаты.

Через несколько секунд за дверью послышался шорох, потом шум переставляемых с места на место ног, какое-то бряканье, а затем и вовсе – чужое хриплое дыхание и шуршание совсем рядом – возле самого его уха.

Ропотов сразу догадался, что кто-то так же, как и он сам, приложился сейчас ухом к их двери и пытается понять, что происходит в квартире. Он даже почувствовал резкий чужой запах, запах алкоголя и табака. От этого он как-то даже поёжился.

Вдруг за дверью раздался чей-то неприятный мужской голос:

– Ну, что там, Гасэн? Есть кто?

– Дети плачут, и баба их успокаивает. Больше, вроде, никого.

– Она стука не услышала, что ли? Давай ещё попробуй, посильнее.

– Кто там? – серьёзным голосом громко спросил Ропотов, немного отпрянув от двери и тут же снова прильнув к ней ухом.

Стучать в дверь в этот раз не стали. За дверью опять всё смолкло.

Ропотов стал жадно ловить каждый шорох. К шуму ветра теперь прибавился участившийся стук его собственного сердца.

– Мужик, сука, там. Уходим. Давай в соседний, там ещё пошмонаем, – на той стороне перешли на шёпот.

– Что вам надо? – тем же громким уверенным голосом напомнил о себе Ропотов, крепче сжимая рукоятку биты.

И снова жадно прижался к двери.

Послышались быстрые удаляющиеся, а потом и вовсе сбегающие вниз по лестнице шаги, приглушённые мужские голоса, дополнявшиеся всё время каким-то перезвоном.

Ропотов ещё раз посмотрел в глазок. Слабые, быстро уменьшающиеся тени в стремительно тускнущем отблеске фонарика в пространстве лестничной клетки – и больше ничего. А потом уже снова кромешная темнота в глазке, и всё стихающие, стихающие до полного умолкания шаги где-то внизу. Еле слышимый глухой стук закрывшейся подъездной двери довершил палитру звуков. И тишина.

Оставив в покое входную дверь, он быстро проследовал мимо Лены к окну в комнате. Стал энергично скоблить линейкой свежий иней и протирать рукавом свитера новую полынью на поверхности стекла. Всё его внимание сейчас было устремлено только вниз.

– Кто там был, Алёша? – спросила обеспокоенная Лена. Она сидела с ногами на диване, подогнув их под себя и обеими руками обнимая прижавшихся к ней с обеих сторон детей. Они уже не плакали в голос, но стыдливо прятали свои мокрые глаза на материнской груди.

– Да так, ошиблись.., – не поворачиваясь в её сторону, коротко ответил Алексей, – ушли уже, не беспокойся. В его голосе отчётливо слышалось волнение.

Догадавшись, что всё обстоит совсем иначе, нежели ей только что сказал муж, Лена сделала вид, что приняла его ответ.

– Хорошо, потом скажешь.

Она начала покачиваться на месте, увлекая в своем ритме детей, и тихим, ласковым голосом, как может делать это только мать, запела: