Восьмой цвет Радуги

Толик усмехнулся, еще не зная, что слова матери окажутся пророческими. И не в отдаленной перспективе, а уже на следующий день.

Он встретил ее на остановке. Надменный вздернутый подбородок, презрительно тонкие линии бровей и белокурые локоны. От таких девушек стоит держаться подальше, но именно к ним, почему-то, тянет сильнее всего.

Толик даже не заметил, как проехал свою остановку. Не задумался о праведном гневе прораба, который всегда штрафует опоздавших, а за неявку на работу может вообще уволить. Он смотрел в белокурый затылок, стараясь не выдать себя. Мысли путались, привычная картина мироощущения, где каждая эмоция лежит на отведенной ей полочке и дожидается своего часа, когда хозяин решит ею воспользоваться, рушилась со скоростью света. Света, который играл с ее волосами, путался в них, перекатывался по ямочкам на щеках и скрывался за воротником свитера, плотно облегающего точеную фигурку.

Толя все еще пытался мыслить логически объективно, прикидывая свои шансы.

– Раз она едет в автобусе, значит, не из богатой семьи. И парня бизнесмена у нее нет. Мужа, тем более, колец на пальцах хватало, но обручалки не наблюдалось. У меня есть шанс, есть, есть, есть…

Объективности этим рассуждениям явно не доставало, но Толик свято верил, что продолжает контролировать процесс. Наивный, он думал, что можно контролировать любовь.

Она работала в книжном магазине недалеко от метро «Сокол». Бельченко удостоверился в этом, лично прогулявшись между стеллажей и приобретя первую попавшуюся в руки книжку из исторического раздела. По иронии судьбы называлась она «Анатомия измены». Правда, описывались там вовсе не отношения между мужчиной и женщиной, а хроника предательства и убийства царской семьи, но знак заслуживал внимания, мигал красным светофором, гудел оглушающей сиреной, требуя задуматься. Да только Анатолий был не просто атеистом, который верит в добро и справедливость, но без всяких духовных штучек. Он был влюбленным атеистом. Поэтому единственный знак, который он заметил в то утро, выглядел как табличка с надписью: «Работаем с 9.00 до 20.00. Без перерывов. Выходной – воскресенье».

Сжимая в руках бесполезную книгу, Бельченко бросился к метро. Многое нужно было успеть, а времени почти нет. О работе он больше не переживал. Скажется больным, или придумает еще что-нибудь, главное, не упустить свой шанс.

Примчавшись домой, Анатолий вскрыл конверт, куда бережливо откладывал каждую лишнюю копейку, экономя буквально на всем. Они с матерью собирались сделать ремонт и купить новый телевизор, а заодно и стиральную машину – пожилой женщине становилось все труднее стирать вручную.

Сомнения подкрались неожиданно в виде тупой боли в сердце. Она усилилась, когда Толик отделил от толстой пачки несколько самых крупных купюр.

В мгновенье ока перед ним предстали два образа, две женщины, такие разные, разрывающие его естество напополам. У первой были больные усталые глаза и глубокие траншеи морщин, подрагивали руки, и не до конца разгибалось колено. У второй… У второй были прекрасные белокурые локоны.

– Хорошо, что мамы нет дома. – Толик вздохнул, облачаясь в свой единственный костюм, который купили по случаю еще тогда, когда думал, что закончит училище и продолжит путь отца.

– Не очень модный, зато добротный. – Бельченко снова вздохнул и перевел взгляд на похудевшую пачку купюр. – Хорошо бы гардероб обновить. – Но так далеко совесть зайти не позволила.

– В конце концов, по одежке только встречают, а провожают-то, по уму. – Успокаивал себя Анатолий, в одночасье превратившийся из монаха-отшельника в пылкого влюбленного, но еще не избавившийся от накопленных годами консервативных взглядов.

– Твоя вера в добро тебя погубит. – Частенько сетовала мать, удивляясь, как в сыне могут уживаться практичность и идеализм.

– Добро еще никого никогда не погубило. – Спорил Бельченко, зная, что ошибается.

В девять вечера с пышным букетом отборных роз он стоял через дорогу от книжного и нервно ожидал. Если белокурая нимфа выйдет сама, он сделает первый шаг. Но если поблизости нарисуется молодой человек, придется смириться, выкинуть из памяти, переломать свое чувство через колено. В тот момент он еще искренне верил, что способен на это.

Молоденьких продавщиц в большом книжном магазине было четверо, поэтому когда у входа появились двое молодых людей, шансы Бельченко сократились только наполовину.

Ребята, хотя и пришли по отдельности, поздоровались, как приятели и заговорили о чем-то, оживленно жестикулируя. Время от времени их разговор прерывали приступы громкого хохота.

На мгновенье Анатолий представил, как стоит рядом с ними, о чем-то рассказывает, смеется, советуется. В видении он был полноправным членом этой маленькой команды влюбленных юношей, ожидающих своих избранниц.

– Кстати оба без машин и одеты так себе. – Заметил Толя, отчего симпатия к незнакомым парням сразу усилилась. – Значит, не все девчонки в этом городе решили стать новыми русскими женами, остались еще те, кому достаточно просто любить и быть любимой.

Лицо Анатолия озарила блаженная улыбка, а потом на пороге появилась она.

Снежанна. Именно так звали его звезду. Впрочем, по-другому и быть не могло. Разве можно представить себе эти дивные белокурые локоны в комбинации с какой-нибудь Леной или Светой. Нет. На ум приходили только Лауры, Жозефины, Офелии. И вот теперь еще Снежанна.

Свое имя она сообщила не сразу, как не сразу взяла цветы. Толику понадобилось целых полчаса путаных объяснений, пока они медленно шли к станции метро. Парни, ожидавшие Снежанныных подруг, обогнали их еще на старте, на ходу заговорщически подмигнув Анатолию. Подруги напротив, не могли скрыть зависти, глядя на шикарный букет. Их «цветные» времена остались далеко в прошлом, а неромантичные бойфренды могли прийти разве что с пивом.

Все следующие вечера они проводили вместе. Днем Бельченко вкалывал на стройке, постоянно удваивая усилия. Работали по сдельщине, а запросы постоянно росли. Но, несмотря на героический труд, деньги таяли на глазах, пачка в конверте худела, превращаясь в сущий пустяк, а мать, которую поздние приходы сына взволновали не на шутку, никак не могла убедить его пригласить избранницу в гости.

– Нет никакой избранницы, – врал Анатолий, который раньше всегда был честен с мамой. – Просто работы много, да с ребятами иногда задерживаемся.

Женщина кивала головой, делая вид, что поверила. Но в сердце накапливалась необъяснимая тревога, росло нехорошее предчувствие: скоро случится что-то ужасное.

Снежанна постепенно привыкла к Анатолию, представившемуся ей курсантом последнего курса военной Академии. Он неумело соврал насчет отца-генерала, объясняя свою относительную свободу от казарменного режима. Разумеется, Толя собирался сказать девушке правду, но позже, еще не сейчас.

Они сидели в кафе, ходили в кинотеатры, и дважды она затянула его в ночные клубы, о внутренней жизни которых Толик раньше понятия не имел.

Несколько раз они целовались: он – неумело, но страстно, она – с равнодушием искушенной любовницы. Впрочем, равнодушия Анатолий не ощущал, в каждом ее слове, в каждом вздохе ему мерещилась взаимность.

О сексе, разумеется, разговоров не было. Толик даже не представлял, как она отреагирует, осмелься он предложить подобное до свадьбы. Снежанна эту тему вообще обходила стороной.

Затем строительную бригаду, где трудился Бельчнко, перевели на другой объект в дальнем Подмосковье. Для него это было страшным ударом, но уволиться теперь, когда денег стало не хватать уже на самое необходимое, Толя не мог.

Теперь они могли видеться только по выходным. И разлука пошла на пользу обоим. Он смог больше сэкономить, а в ней неожиданно появилась веселость, блеск в глазах и какая-то необъяснимая радость, сквозившая в каждом жесте.

Толя решил, что время пришло. Он признается во всем, расскажет о стройке, подмосковной хрущевке и престарелой матери. А потом попросит ее руки. И пусть Снежанна решает сама. Он был уверен: она согласится. Она не была уверена ни в чем.

Все случилось в понедельник. Толику удалось выпросить у бригадира отгул. На выходных они пахали сверхурочно, готовили объект к сдаче, так что он не смог вырваться в Москву и справедливо требовал отдыха. Бригадир нехотя, но согласился, хотя внутренне сгорал от желания задержать парня и загрузить его работой выше головы. Ему нравился трудяга-Бельченко, так что объяснить природу странных ощущений бригадир не мог, списывая все на тяжелое похмелье, не залеченное нужным количеством пива.