Разговоры с мёртвыми

– Посильней, – предлагает Иваныч.

– Я и так сильно.

Уверенность Жеки исчезает.

Доберман стоит без движений, точно это не его собираются убить. И только две масляные точки темнеют по обе стороны от носа.

– Бей сильней, – толкает Жеку в плечо Архип.

Жека мнётся.

– Бей давай.

Жека размахивается и снова лупит трубой по голове собаки. Чернота заливает глаза пса, в ней красные прожилки. Доберман прогибается под ударами, следуя за трубой, скользящей по его голове, а тело остаётся неподвижным. Из его глотки хриплым шумом нарастает рычание. Гр-р-р-рррр…

– Иваныч, а у тебя ружья нет? – забеспокоился Жека. Он нервничает, облизывая потресканные губы.

– Какое ружьё, Патлатый? Забивай быстрей, пока соседи не услышали. И так хорошо, что не визжит. Тихий какой. Как Молчун прямо.

Бригадир подмигивает мне. По моей спине стекает струйка холодного пота.

Удар, ещё удар. Красные, зловещие глаза, свинячьи красные точки.

– Бей его, бей!

Ещё удар. Железо, красное от крови, красные голова, ошейник, поводок, земля вокруг добермана.

– Да он, тварь, боли не чувствует.

Ещё удар, слева направо, справа налево, наотмашь, со всей силы, удар за ударом. Красные, злобные точки.

– Когда ты сдохнешь?

И тут пёс кидается на Жеку. Столб скрипит и гнётся. Жека спотыкается и падает вверх ногами, размахивая в воздухе комичными ладонями. Труба приземляется Жеке на лоб, кожа лопается, собачья и человеческая кровь смешиваются. Архип в ужасе закрывается руками. Доберман щёлкает зубами, хрипит. На шее вздулись жилы, ошейник вот-вот лопнет, изо рта течёт пена.

– Твою мать! – кричит Иваныч.

Жека с выпученными глазами семенит ногами, убирая их от добермана. Архип оседает на землю. Пёс рывками приближается к Жеке, столб со скрипом наклоняется всё ниже и ниже, подходит к углу в семьдесят градусов, толстый зелёный поводок вот-вот порвётся, ошейник врезается в шею, от него полукругом проступает узкая полоса. Пёс рычит, губы разъехались, обнажив острые зубы. Доберман клацает ими в сантиметре от Жекиной ноги. Жека хнычет.

Иваныч хватает трубу. Столб наклоняется ещё ниже. Непонятно, почему поводок до сих пор не порвался. Зелёные кольца плотно обтянули дерево. Будь оно трухлявым, давно бы лопнуло.

– Сейчас ты у меня получишь.

Иваныч размахивается трубой. Она нависает над головой бригадира – доберман рычит, по напряжённой шее течёт кровь, глаза тёмно-алые – и обрушивается на коричневую голову. Хрустят кости.

Передние лапы пса подкашиваются. Он падает, столб тянется за ним. Жекина нога приближается к доберману, и собачьи зубы погружаются в неё.

Труба опускается на окровавленную голову. Иваныч дышит рывками. Ржавчина на железе принимает алый, блестящий оттенок. Взмах, удар, взмах, удар.

Ровно восемь ударов, и доберман замирает. Только лапы конвульсивно дёргаются и глаза смотрят на Иваныча как живые.

– Вот понимает же, что на съедение отдали, – Иваныч отбрасывает трубу в сторону.

Жека скулит.

– Да не ной ты.

Иваныч вытягивает вперёд руки. Пальцы дрожат.

– Молодец. Сбацал последний аккорд. И боли ведь не чувствует. А такой покорный. Собаки знают, когда их продают. Это что! – коровы вообще плачут. За день до смерти начинают лить вот такие слёзы, – Иваныч явно преувеличивает, растягивая пальцы в разные стороны. – И под ножом истекают слезами. А им горло тесаком режут. Наживую. Ставят в стойло так, что голова вперёд торчит, а остальное тело за перегородкой, и режут по шее. Кровища – рекой, а корова плачет.

По ходу дела Иваныч пытается разжать зубы добермана. У него ничего не получается, он снимает ошейник и возвращается к челюсти.

– Вцепился, не разожмёшь.

У Иваныча руки в крови. Собачья голова напоминает овсяную кашу. Твёрдые кусочки завалились внутрь покорёженной дыры, а жидкие плавают снаружи. Живые глаза следят за нами, лапы подрагивают.

Жека хлюпает носом, втягивая влажный воздух в себя. Он сомкнул веки и запрокинул голову. Его кадык ходит вверх и вниз, время от времени он подпрыгивает.

– Да заткнись ты. Молчун, помоги.

Я опускаюсь на корточки рядом с Иванычем. Не зная, что делать, погружаю пальцы в сплетение красных зубов. Оно мокрое и липкое.

– Тяни верхнюю челюсть, а я – нижнюю.

Берусь обеими руками за верхнюю челюсть собаки, пальцы скользят. Иваныч обхватывает нижнюю.

– Готов?

Опускаю и поднимаю веки. Жека стонет. Его нога дёргается в такт с дрожью лап добермана.

– Начали.

Со всей силы тяну собачий нос на себя, отклоняясь назад. Он извивается, выпрыгивает из пальцев. Перебираю мокрую кожу, пытаясь ухватиться повыше. Непослушный нос, пропитанный кровью, не подчиняется мне.

Пальцы соскальзывают, срываются, и я падаю рядом с Жекой. В падении мой локоть впивается в живот Патлатого.

– Мать вашу! – воет Жека дурным голосом. – С ума сошли?!

Иваныч уставился на меня.

– Молчун, ты что?

Я вытягиваю вперёд скользкие руки, мокрые от крови. Они блестят на солнце.

– Вытри.

Ищу взглядом тряпку.