– Ей следует возблагодарить небо, если мы удостоим ее своим посещением, – неожиданно воскликнула Урсула. – Ты ослепительно красива, в тысячу раз красивее ее, она никогда такой не была и не будет, и, на мой взгляд, в тысячу раз лучше одета: ведь она никогда не выглядит свежей и естественной, как цветок, а, напротив, кажется старообразной и искусственной; и кроме того, мы многих умнее.
– Вне всякого сомнения! – согласилась Гудрун.
– И это следует признавать, – прибавила Урсула.
– Конечно, – сказала Гудрун. – Но со временем ты поймешь, что шикарнее всего быть совершенно обыкновенной, простой и заурядной, как женщина с улицы, создать своего рода шедевр – не копию такой женщины, а ее художественное воплощение…
– Какой ужас! – вскричала Урсула.
– Да, Урсула, это может показаться ужасным. Но надо изображать ту, что является поразительно ? terre[8 - Заурядной (фр.).], настолько ? terre, что ясно: это художественное воплощение заурядности.
– Скучно становиться тем, кто не интереснее тебя, – засмеялась Урсула.
– Очень скучно, – подхватила Гудрун. – Ты права, Урсула, это действительно скучно, ты нашла правильное слово. Хочется говорить высоким слогом и произносить речи в духе Корнеля.
Возбужденная собственным остроумием, Гудрун вся раскраснелась.
– Хочется быть лебедем среди гусей, – сказала Урсула.
– Точно! – воскликнула Гудрун. – Лебедем среди гусей.
– Все старательно играют роли гадких утят, – продолжала Урсула с шутливым смехом. – А вот я совсем не чувствую себя скромным и трогательным гадким утенком. Я на самом деле ощущаю себя лебедем в стае гусей и ничего не могу с этим поделать. Меня заставляют так себя чувствовать. И плевать, что обо мне думают. Je m’en fiche[9 - Плевать (фр.).].
Гудрун бросила на Урсулу странный взгляд, полный смутной зависти и неприязни.
– Единственно правильная вещь – это презирать их всех, всех подряд, – сказала она.
Сестры вернулись домой, стали читать, разговаривать, работать в ожидании понедельника, начала занятий в школе. Урсула часто задумывалась, чего еще она ждет, помимо начала и конца рабочей недели, начала и конца каникул. И так проходит жизнь! Иногда ей казалось, что жизнь будет так длиться и дальше и никогда ничего в ней уже не изменится, и тогда Урсулу охватывал тихий ужас. Но она никогда с этим внутренне не примирялась. У нее был живой ум, а жизнь напоминала росток, который постепенно зрел, но еще не пробился сквозь землю.
Глава пятая. В поезде
Приблизительно в то же время Беркина вызвали в Лондон. Он не задерживался подолгу в одном месте, хотя имел квартиру в Ноттингеме: чаще всего он работал в этом городе. Однако Беркин бывал и в Лондоне, и в Оксфорде. Ему приходилось много ездить, его жизнь была, по сути, не устоявшейся, не вошедшей в определенную колею, лишенной определенного ритма и органичной цели.
На платформе вокзала он заметил Джеральда Крича, тот в ожидании поезда читал газету. Беркин находился от него в некотором отдалении, в окружении людей. Инстинктивно он никогда ни к кому не подходил первым.
Время от времени, в характерной для него манере, Джеральд поднимал голову и оглядывался. Хотя газету он читал внимательно, ему также необходимо было следить за происходящим вокруг, словно он обладал раздвоенным сознанием. Обдумывая заинтересовавший его газетный материал, Джеральд в то же время не упускал из виду то, что происходило вокруг. Наблюдавшего за ним Беркина эта раздвоенность раздражала. Он также заметил, что Джеральд всегда держится настороже с другими людьми, хотя умеет скрыть это под внешней доброжелательностью и светскостью.
Беркин вздрогнул, увидев, как приветливая улыбка осветила заметившего его Джеральда, тот тут же направился к нему, еще издали протягивая для приветствия руку.
– Здравствуй, Руперт! Куда держишь путь?
– В Лондон. Полагаю, и ты туда же.
– Ты прав…
Джеральд с интересом смотрел на Беркина.
– Хочешь, поедем вместе? – предложил он.
– Разве ты не всегда путешествуешь первым классом?
– Не выношу тамошней публики, – ответил Джеральд. – Третий будет в самый раз. В поезде есть вагон-ресторан, там можно выпить чаю.
Не зная, о чем еще говорить, мужчины одновременно взглянули на вокзальные часы.
– Что тебя так заинтересовало в газете? – спросил Беркин.
Джеральд метнул на него быстрый взгляд.
– Удивительно, чего только не пишут в газетах, – сказал он. – Вот две передовые статьи, – Джеральд протянул «Дейли телеграф», – полные обычного журналистского трепа, – он бегло просмотрел колонки, – и тут же рядом небольшое… не знаю, как назвать… возможно, эссе, где говорится, что должен прийти человек, который откроет для нас новые ценности, провозгласит новые истины, научит новому отношению к жизни, – в противном случае через несколько лет все мы превратимся в ничтожеств, а страна – в руины…
– Думаю, это такой же журналистский треп, как и все остальное, – сказал Беркин.
– Нет, похоже, автор действительно так считает – статья искренняя, – отозвался Джеральд.
– Дай взглянуть, – попросил Беркин, протягивая руку за газетой.
Подошел поезд, они вошли в вагон и сели напротив друг друга за столик у окна в вагоне-ресторане. Беркин бегло просмотрел статью и взглянул на Джеральда, который дожидался его реакции.
– Думаю, автор честен – насколько способен, – сказал он.
– Ты с этим согласен? И мы на самом деле нуждаемся в новом Евангелии? – спросил Джеральд.
Беркин пожал плечами.
– Я думаю, что люди, болтающие о необходимости новой религии, меньше других способны принять нечто новое. Они действительно хотят перемен. Но хорошенько всмотреться в жизнь, которую сами создали и затем отвергли, разнести вдребезги прежних кумиров – нет, на это они не пойдут. Чтобы появилось нечто новое, нужно всей душой хотеть избавиться от старого – даже в самом себе.
Джеральд внимательно следил за развитием его мысли.
– Значит, ты считаешь, что вначале следует покончить с нынешним существованием, просто взять и послать его к чертям собачьим? – спросил он.
– Нынешнее существование? Да, именно так я считаю. Нужно сломать ему хребет, или мы высохнем внутри его, как в тесном кожаном футляре. Ведь кожа больше не растягивается.
В глазах у Джеральда зажегся веселый огонек, он смотрел на Беркина с интересом и холодным любопытством.
– И с чего ты предлагаешь начать? Наверное, с реформирования общественного порядка? – спросил он.
Беркин слегка нахмурил брови. Этот разговор затронул его за живое.
– Я вообще ничего не предлагаю. Если мы действительно захотим чего-то лучшего, то разнесем старые устои. До тех пор все идеи, все попытки что-то предложить – всего лишь нудная игра для людей с большим самомнением.
Вспыхнувший было огонек померк в глазах Джеральда, и, глядя холодным взглядом на Беркина, он произнес:
– Значит, дела очень плохи?
– Хуже не бывает.
Огонек вновь вспыхнул.