Паутина

Если нет… Тогда я буду знать, как поступить!

Твоя навек, Аnnette».

6.

Раднецкий стоял у окна и смотрел в образовавшуюся на стекле от его дыхания дырочку на тонкую иглу Петропавловки, серебристо мерцавшую в свете луны. Вечер был холодным и синим: синей была застывшая под толщей льда Нева, испещренная фиолетовыми линиями дорожек; серебристо-серыми были набережные; дымчато-голубою на фоне сиреневого неба стали очертания Петропавловской крепости.

– Ваше высокоблагородие, – услышал Сергей позади себя, и, обернувшись, увидел одного из помощников распорядителя бала. – Будут ли еще какие-нибудь приказания?

– Нет, можете быть свободны, – сказал Раднецкий, окидывая взглядом залу. Как флигель-адъютант его величества, он прибыл в Зимний заранее, чтобы присутствовать при приготовлениях к торжеству, на котором должен был присутствовать государь, и проследить за всеми мерами безопасности.

Он медленно прошелся по зале. Все было готово к началу бала; наверху, на балконе, уже сидели, настраивая инструменты, музыканты; начищенный пол, выложенный мозаикой с греческим орнаментом, блестел, и в нем отражались огни сотен свечей хрустальных с позолотою люстр. Из соседнего зала доносился звон расставляемой посуды, – там будут подавать гостям ужин. В комнатах для игр разложены были карточные столы; готовы были курительная, и бильярдная. Они ждали тех, кто не собирался танцевать.

Раднецкий еще раз обошел все. Ему кланялись, при его появлении тотчас начинали работать с еще большим усердием, – потому что его озабоченный и суровый вид наводил на мысль, что что-то не в порядке.

На самом же деле мысли графа были далеки от приготовлений к балу. Он думал о Коле. Сегодня утром Ирэн опять закатила ему безобразную сцену. Она напоминала ему в такие моменты суку, которую злой хозяин бьет, но которая продолжает ластиться к нему… Хотя иногда может и укусить.

Вот и на этот раз она предстала сначала ревнивой фурией, затем начала умолять и упрашивать. Но этим дело в этот раз не кончилось; Ирэн укусила его, и больно. Она посмела ему угрожать, – тем, что тоже входило в договор, заключенный между ними. Самой важной частью этого договора – тайной, известной лишь им двоим.

Раднецкий едва удержался, чтобы не ударить жену. К счастью для нее, вошла горничная с сообщением, что приехала портниха. Иначе красавица-Ирэн вполне могла появиться на балу в Эрмитаже с синяком под глазом.

Граф шел по залам и, глядя на него – уверенного, спокойного, властного, – никто бы не подумал, какая буря бушует в его груди. Угрожать ему раскрытием их общей тайны – это был верх низости со стороны Ирэн. Раднецкий был взбешен, он был вне себя от ярости и негодования. Неужели в жене нет никаких материнских чувств к Коле, неужели она не понимает, что ставит под удар его жизнь?.. Он вспомнил, как видел Колю в последний раз, – такого маленького, хрупкого, такого ранимого, – и остановился, скрежеща зубами.

Если только она посмеет сказать императору… Он за себя не ручается. Он свернет ей голову!

Он заложил руки за спину, скрестил пальцы рук, сжал так, что суставы хрустнули. Спокойствие. Никаких эмоций. Ты не дома, на тебя все смотрят.

Он зашагал дальше. Теперь он думал об Ольге и о том шпионе. Все это время последний не выходил у Раднецкого из головы.

Ольга рассказала ему, как встретилась с этим мальчишкой, который оказался вовсе не мальчишкой, а девушкой по имени Катя, и как получилось так, что эта Катя очутилась в ее квартире.

Сергей никогда не верил в совпадения. То, что шпионивший у его особняка паренек вдруг появился в доме Ольги, на первый взгляд, никак не могло быть простой случайностью. У Раднецкого было достаточно врагов, и вполне могло статься, что кто-то подослал к нему соглядатая, – он являлся, как все знали, любимцем государя (при мысли об этом Раднецкий нехорошо усмехнулся), – а этого одного было достаточно, чтобы у него возникло множество недоброжелателей и завистников; к тому же, за последние несколько лет на дуэлях он убил одного человека и ранил двоих. И их родные, естественно, могли мечтать о мести.

Поэтому сбивчивый рассказ Ольги поначалу показался разъяренному Раднецкому просто бредом. Однако, немного успокоившись, он все же, хоть и не до самого конца, поверил ей. Во-первых, он знал ее несколько лет, и прежде она никогда не лгала ему, – во всяком случае, в серьезных вещах. Во-вторых, Сергей поговорил и с Гуго, и тот подтвердил каждое слово своей хозяйки. В-третьих, если эта Катя была у Шталь шпионкой, – как могла она не знать, где живет Раднецкий, и расспрашивать, в Петербурге ли он, если Ольга-то прекрасно знала, что он в столице!

Сергей каждый день ломал голову, кто была эта Катя, и почему она интересовалась им. Ольга сказала, что девушка показалась ей «хорошей семьи». Раднецкому в это мало верилось; он все время вспоминал ее раскосые глаза и ощеренный рот. Да и боль в ноге не проходила несколько дней; разве девушка из приличного дома будет лягаться, как необъезженная лошадь?..

Между тем, первые гости начали появляться. Они останавливались в дверях, с восторгом рассматривая залу. Белая с золотом, она буквально слепила глаза. Малиновыми были лишь диванчики и стулья, стоявшие в простенках между окнами и распахнутыми дверями в соседнюю залу, и портьеры, собранные в красивые фестоны.

Помимо огромных люстр, зала освещалась великолепными напольными светильниками, стоявшими вдоль окон: на округлых яшмовых и сердоликовых основаниях стояли фигурки из черного агата и держали в руках канделябры с зажженными свечами.

В этот вечер сама природа помогла украсить залу; с позавчерашнего дня грянул холод, и все выходившие на Неву окна покрылись морозными узорами.

Входившие гости были все румяны и оживленны; Раднецкий мельком увидел в одном из зеркал свое лицо, – бледное, злое, с крепко сжатыми губами и глубокой складкой между бровей, – и контраст неприятно поразил его. Ему следует держать свои чувства под бОльшим контролем. Скоро появится император; и Ирэн должна, естественно, быть здесь. Ни они, и никто здесь не должен догадаться о том, что он испытывает.

Он постарался придать себе полностью уверенный и деловой вид, – самый подходящий для его звания, – и направился в последний раз в обход порученной ему территории…

Марья Андреевна Березина, Алина, Аня и генеральша вступили в залу, когда приглашенных уже было видимо-невидимо. Алина, как ни храбрилась всю дорогу, явно растерялась при виде столь ослепительного зрелища и стольких лиц, и даже схватила мать за руку. В этот момент она менее всего напоминала светскую холодную красавицу, какой хотела казаться, и стала просто ошеломленным испуганным ребенком.

Накануне она с Льветарисной и матерью уже была в Зимнем на представлении императрице, но то было совсем другое, и при виде всей этой пышности, сверкания и многолюдности Алина вначале потеряла голову.

Аня прекрасно понимала чувства младшей сестры; она вспомнила свой первый бал, восемь лет назад. Тогда ей было семнадцать. Ее привезли в Москву на бал невест. Сколько же там было красивых, элегантных, утонченных девушек! Аня была среди них как белая ворона, со своей смуглой кожей, странными глазами и диковатой манерой держаться.

Конечно, жениха она не приобрела, как ни старалась Марья Андреевна ее «пристроить». Аня танцевала на том своем первом балу всего два танца: и то с офицерами, которых, как известно, командиры специально заставляют приглашать «простаивающих» дам.

Но Аня была рада своему неуспеху. Ей нужен был только Андрей.

Однако между ними ничего не могло быть, их любовь была обречена с самого начала…

Она глубоко вздохнула, пытаясь отвлечься от ненужных мыслей. Сейчас ей надо сосредоточиться на том, чтобы увидеть, наконец, Раднецкого. Ей все равно, что она весь вечер просидит в углу с веером и ридикюльчиком Алины, как простая компаньонка. Все равно, что ее никто не пригласит танцевать, – пусть этого боится в глубине души младшая семнадцатилетняя сестра. А ей, Анне Березиной, уже двадцать четыре, и ей не до танцев. Ей нужен Раднецкий!

– Идемте, дорогие мои, – прогудела Льветарисна и, как флагманский корабль, поплыла через толпу, уверенно ведя за собою в кильватере родственниц и то и дело с кем-нибудь раскланиваясь и приветствуя.

Аня видела, что Алина уже пришла в себя. Теперь щеки ее пылали уже не от мороза; глаза сверкали, ноздри подрагивали. Она напоминала молодую неопытную собаку, впервые взятую хозяином на охоту. Аня пожелала про себя, чтобы у Алины было как можно больше партнеров по танцам: тогда, во-первых, она не будет ныть и жаловаться; и, во-вторых, внимание маменьки будет отвлечено на веселящуюся дочь. И Аня будет предоставлена самой себе, если, конечно, сердобольная Льветарисна не приглядит ей какого-нибудь кавалера на вечер.

Они расположились соответственно «табели о рангах», чтобы приветствовать его величество. Вскоре появился император, которого Аня видела на одном из приемов лет семь назад; он показался ей сильно постаревшим и усталым, хотя и улыбался. Держался он, как всегда, просто и непринужденно, и сразу же велел распорядителю начинать.

Середина залы опустела; музыканты грянули полонез, которым всегда открывались большие Эрмитажные балы. Государь пригласил супругу английского посланника. Пар в полонезе было немного; император не слишком любил танцевать, и полонез был всего лишь данью традиции, поэтому закончился быстро.

Однако Алина явно ожидала, что ее пригласят уже на первый танец. Поэтому ее отчаяние было безгранично; ей казалось, что вечер уже обречен, и что в ее прелестном новеньком карне* в переплете из слоновой кости и серебра не появится ни одной записи.

Она стала пунцовой, затем начала всхлипывать и, наконец, ближе к концу полонеза разрыдалась. Марья Андреевна и Льветарисна пытались ее утешить, но вышло даже хуже.

Так, Льветарисна неловко сказала своей юной протеже:

– Ну, перестань, милая. Князь и барон обещали быть здесь. Они непременно с тобой потанцуют.

Алина зарыдала еще пуще, и Аня поняла, почему: унизительно сознавать, что твои кавалеры обязаны танцевать с тобою.

Тогда Аня встала так, чтобы загородить сестру ото всех, стала обмахивать ее веером и сказала ей:

– Алина, дорогая, бал только начался. Смотри, у тебя уже красный нос и глаза опухли. Ты должна немедленно прекратить, иначе станешь совсем дурнушкой. И запомни: будут у тебя нынче кавалеры или нет, нужно быть веселой и улыбаться. Я понимаю, что это очень тяжело, если сердце обливается кровью; но скажи, кто захочет танцевать с девушкой, если у нее унылое лицо и заплаканные глаза? Вот ты: ты же не хотела бы иметь такого грустного кавалера? Ни один мужчина к тебе не подойдет, если ты немедля не возьмешь себя в руки. Вон смотри, неподалеку стоит дама в алом. Видишь? Она такая красавица! Ее тоже не пригласили; но она и виду не подает, что ей это неприятно. Она так безмятежна, как будто ее карне уже весь расписан.

Льветарисна посмотрела туда, куда указывала Алине Аня, и произнесла довольно громко:

– Это графиня Ирэн Раднецкая. Очень хороша, не правда ли?

Аня тотчас забыла об Алине и довольно бестактно уставилась на даму в алом. Его жена! Тут, совсем близко! Возможно, он и сам рядом… Она обвела глазами стоявших подле графини, но похожих на Раднецкого не увидела.

Она очень хорошо помнила тот разговор между отцом и дядей Мишелем, братом отца, что состоялся пять лет назад, и часть которого она, Аня, подслушала. Дядя сказал, что Раднецкий – флигель-адъютант императора. Значит, на этом балу он, скорее всего, должен быть в форме…

– Я, со своей стороны, способствовала ее браку с Сержем, – продолжала Льветарисна, – хотя того хотел и сам государь. Прекрасная пара; вот только их сынок, к сожалению, нездоров. Петербург ему с рождения противопоказан, и его, еще совсем крошкой, отправили в Крым.

Графиня Раднецкая, кажется, услышала последние слова Льветарисны; тень неудовольствия пробежала по ее прекрасному лицу, и она быстро отвернулась.

– Бедняжка! – нисколько не убавив громкость голоса, сказала Льветарисна. – Она так переживает за Коленьку. Он болен грудкой. И, говорят, надежды на выздоровление мало.

Что-то эти последние слова Льветарисны напомнили Ане. «Коля… он так далеко… такой маленький и слабый…» Да; это она слышала из уст Сергея в квартире Ольги.