Паутина

Аня с наслаждением поднялась из-за рояля, уступив его графине Раднецкой. И в этот момент к ней подошли Льветарисна и невысокий, плотный человек в наглухо застегнутом сюртуке.

– Аня, это Андрей Иннокентьевич Нащокин, – представила его тетя. Аня сделала книксен. Нащокин поклонился. Сверкнул лысый череп, прикрытый несколькими оставшимися от прежней шевелюры прядями. У Нащокина было добродушное, свежее, будто только что умытое талой водою, лицо с мягкими чертами, на котором несколько странно смотрелся крючковатый нос. Но с этим лицом совершенно дисгармонировали глаза – светло-голубые, под тяжелыми веками и лишенные ресниц, они казались голыми и льдистыми.

– Необыкновенно рад знакомству с вами, Анна Ильинична, – сказал Нащокин, слегка растягивая слова, – как человек, привыкший, что его будут слушать со вниманием и не перебьют. Голос у него был мягкий и тихий.

Льветарисна под благовидным предлогом оставила Аню и Андрея Иннокентьевича. Аня, впрочем, была уверена, что он не станет в первую же минуту знакомства говорить о своих чувствах; но она несколько ошиблась.

– Я имел удовольствие видеть вас несколько дней назад в Зимнем, – сказал Нащокин и добавил с добродушной улыбкой: – Вы танцевали с графом Раднецким.

– Да, вы правы.

– Вы прекрасно вальсируете.

«Да неужели?»

– Благодарю вас.

– Не стоит. Это не комплимент, – констатация факта. Я, знаете ли, равнодушен к танцам, но люблю наблюдать, как этим занимаются другие.

– Вот как?

– В медленных танцах, подобных вальсу, музыка и плавные движения расслабляют, и тогда многое можно прочитать по лицам партнеров.

Аня вспомнила должность Андрея Иннокентьича: чиновник по особым поручениям. Уж не шпион ли он?

– Вы намекаете, что на лицах моем или графа Раднецкого во время вальса что-то прочли? – спросила она спокойно.

Он развел пухлыми ручками.

– Увы. Я видел лишь то же, что и все: что вы бросили графа прямо во время танца посреди залы.

– Мне стало нехорошо, – резче, чем собиралась, сказала Аня.

– О, конечно. Головокружение во время вальсирования – дело естественное, – промолвил с тою же добродушной улыбкой Нащокин, но Аня решила, что он нисколько не поверил в ее объяснение.

– Я, Анна Ильинична, человек деловой, прямой и откровенный, – сказал он, видимо, желая сменить тему. – В определенных кругах меня хорошо знают. Да я и сам знаком с вашим батюшкой, Ильей Иванычем, правда, шапочно. И матушку вашу покойную знавал, Софью Михайловну. Соседствовал с ее родителями в N—ской губернии. Простите, понимаю, что затронул струну болезненную; но, уверен, Марья Андреевна полностью заменила вам мать, и вы нашли в ней самую любящую и нежную родительницу.

Аня отвечала, что так и есть. Маму она почти не помнила; ей не было четырех, когда та скончалась, – но об этом она не стала говорить.

– Я вдовец, бездетен, – продолжал Нащокин. – Достаточно обеспечен, хоть и не богач. Вторая женитьба давно входила в мои планы. Но к этому вопросу, как вы понимаете, необходимо подходить серьезно и обстоятельно. Увидев вас, Анна Ильинична, я подумал, что, возможно, нашел ту, которая станет мне верной спутницей… О, нет, я понимаю, что вы хотите сказать, – добавил он, видя, что Аня хочет что-то ответить. – Но давайте не будем торопиться. Поспешные решения не есть хорошие решения, не так ли? Я должен приглядеться к вам, вы – ко мне. И, ежели мы оба сочтем, что наш брак приемлем, тогда уже вернемся к этому разговору.

Аня вынуждена была дослушать его до конца, пылая негодованием. До чего же он самонадеян, если решил, что она тут же согласится выйти за него! И насколько же уверен в своей правоте… Очень неприятный тип!

– Я полагаю, что к этому вопросу, Андрей Иннокентьич, мы никогда не вернемся. Я не собираюсь выходить замуж; во всяком случае, пока не встречу человека достойного.

– Такого человека вы уже встретили, Анна Ильинична, и видите его перед собою. Что же касается того, что вы не хотите выходить замуж, – сию фразу я слышал от многих девиц; и она нисколько не может обмануть умного человека. Замужество есть сокровенное желание всех представительниц вашего пола; а те из вас, кто отрицает это, хотят, я уверен, наиболее. – И он сладко улыбнулся, будто произнес некую остроумную вещь.

– В таком случае, – улыбнулась не менее сладко Аня, – я являюсь редчайшим исключением из правила умных людей. Я, действительно, не думаю о замужестве.

– Госпожа Березина, ваша добрая матушка, сказала мне несколько иное, когда я имел честь беседовать с нею об вас, – заметил Нащокин. Аня задохнулась от возмущения: так, значит, он не только с Льветарисной говорил, но и с Марьей Андреевной?!

Она уже хотела высказать ему, что думает, но зычный голос Льветарисны позвал ее:

– Анюта! Аня!

Оказалось, Алину снова просят спеть; Аня нужна была за роялем. Она молча наклонила голову и поспешила к инструменту, радуясь, что избавилась от этого неприятного человека.

…Алина была в ударе; она пела и пела; Ане пришлось сосредоточиться на игре и выкинуть на время из головы Нащокина. Она только погрузилась полностью в музыку, как вдруг краем глаза увидела сбоку от себя чью-то фигуру, показавшуюся знакомой… Она повернула голову – и чуть не упала со стула. Там стоял граф Раднецкий.

Пальцы Ани одеревенели и ударили не по тем клавишам.

В ясный звонкий голос Алины ворвался посторонний резкий звук, нарушивший гармонию. Пение замерло на высокой чистой ноте трудного пассажа; Алина покраснела от злости и бросила на Аню взгляд, не обещающий старшей сестре ничего хорошего.

– Ах, какая неприятность! – сказал по-французски князь Янковский, – испортить такую чудесную ноту, такой великолепный пассаж! Мадемуазель Алина, я в отчаянии, что это случилось. Я бы скорее согласился дать отрезать себе руку, чем прервать ваше пение.

«Руку, скорее всего, отрежут мне, – мрачно подумала Аня, вставая и тщательно избегая смотреть на Раднецкого. – Во всяком случае, мои неловкие пальцы – точно».

Она поймала взгляд Марьи Андреевны – и убедилась в том, что ее ждут большие неприятности. Маменька и Алина, конечно, уже утвердились во мнении, что она сбилась нарочно.

Вечер был испорчен – для Ани окончательно. Ей хотелось уйти в свою комнату, остаться одной… Она направилась к выходу из комнаты, но была остановлена вопросом:

– Анна Ильинична, могу ли я поговорить с вами?

Голос Раднецкого заставил ее вздрогнуть. Боже, как же она ненавидела этого человека! В этот миг особенно.

– Нет, не можете, – процедила она. – Оставьте меня в покое, ваше сиятельство.

Он шагнул к ней так, что встал совсем близко; она остро почувствовала его высокий рост, силу и физическое превосходство… И угрозу, исходящую от этого крупного мужчины. «Кровь в Раднецких кипучая, чуть заденут их гордость», – вспомнились ей слова Льветарисны.

Она быстро сделала шаг назад. Но граф тоже отступил; он отошел от нее; через полминуты Аня услышала, как он вдруг предложил Алине аккомпанировать ей. Алина согласилась; Раднецкий сел за рояль, и пение возобновилось. Он играл прекрасно; Аня невольно остановилась послушать и поняла, что он куда более искусный музыкант, нежели она.

Алина, когда играла старшая сестра, сосредоточивала все внимание на князе Янковском; но теперь она смотрела лишь на того, кто аккомпанировал ей; лицо ее заалело от прилившей к щекам крови, в голосе появились новые, грудные нотки, которых Аня до этого ни разу не слыхала.

Она вдруг передумала уходить. Опустилась на диванчик и начала слушать пение младшей сестры…

– Вам, правда, понравилось?

– О, да. Вы пели очаровательно.

– Ваша жена, наверное, тоже поет?

– Только по-итальянски. Вы же исполнили целых две русские песни, – и тем покорили меня навек.

– Вы шутите, ваше сиятельство?

Раднецкий улыбнулся. В Алине было столько непосредственности и ребячества, что он не мог сдержать улыбку.

Кроме них, в комнате никого не было. За полузакрытою дверью слышались смех, звон бокалов и шелест женских платьев. Алина увлекла (или завлекла?) его сюда после своего концерта, под видом того, что хочет показать ему ноты с каким-то романсом. Сергей чувствовал, что это лишь предлог, но ему было любопытно, чего же хочет от него эта красивая девочка.