Паутина

Твоя навек, Аnnette».

9.

На следующий день вместо извинений из особняка Раднецких было доставлено приглашение Льветарисне и ее родственницам на бал, который должен был состояться через два дня. Письмо было подписано графиней Ириной Раднецкой.

Сердце Ани быстро забилось, когда тетушка прочла вслух это послание. Лучшего случая у Ани могло больше не быть. Значит, это произойдет там. Время пришло.

– Мы, безусловно, примем приглашение, – сказала Марья Андреевна. – Не так ли, Алина? – она со значением посмотрела на дочь.

– Да, матушка, – ответила та тихо. Она вообще в этот день была не похожа на себя; куда исчезли ее заносчивость, уверенность в себе? Скромная, робкая, благовоспитанная девушка.

– Вы уж Ирэн простите за вчерашнее, – сказала Льветарисна. – Нервы у нее шалят. Все из-за Коленьки. Она мать, разлука с сыном для нее настоящая трагедия.

– Конечно, мы все понимаем, – довольно натянуто улыбнулась Марья Андреевна. – Я надеюсь только, что графиня больше не позволит себе подобного. Напасть на невинного ребенка, безо всякого повода, – тут уж не просто нервы расшалились, тут болезнь посерьезнее… – и обернулась к вставшей падчерице: – Аня, постой. Ты куда? Я хотела с тобою побеседовать.

– Да, маменька. – Аня догадалась, о чем пойдет речь; но избегать этого разговора было глупо.

– Об господине Нащокине. Ты с ним вчера говорила. Как он тебе показался?

– Он человек неглупый…

– Брось, дорогая, – поморщилась Марья Андреевна. – Дело не в его уме. А в том, что ты ему понравилась, и он, кажется, не прочь взять тебя в жены. Он об этом вел речь?

– Он сказал, что брак входит в его планы, – медленно и осторожно произнесла Аня. И добавила, в надежде, что это расхолодит маменьку: – Но что жену он будет выбирать очень тщательно.

– Не сомневаюсь в том, – кивнула маменька. – Однако, раз уж ты привлекла его внимание, надо сделать все, чтоб его выбор остановился на тебе. Ты же понимаешь, что такой шанс нельзя упускать. Он с положением, не стар, достаточно обеспечен. В твои двадцать четыре и с твоей внешностью ты уж не сыщешь более достойного кандидата.

Аня слушала аргументы маменьки молча, не возражая. В конце концов, все это было правдой; ей нечего было рассчитывать на лучшую партию.

– Так что, дорогая, надеюсь, ты сделаешь все, что в твоих силах, чтобы он женился на тебе, – закончила Марья Андреевна. – Ты знаешь, как я желаю твоего счастья.

– Да, маменька, – кротко ответила Аня. Спорить с Марьей Андреевной было бесполезно. Да и небезопасно. Рассердившись на Аню, она могла запретить падчерице поездку на бал к Раднецким. А этого нельзя было допустить ни в коем случае. Конечно, Аня была совершеннолетняя и могла появиться на балу и без маменьки и сестры; но это было бы, во-первых, нарушением этикета, а, во-вторых, могло привлечь к ней лишнее внимание. А именно внимания она стремилась в этот столь важный для нее день избежать.

– Вот и умница, – благосклонно улыбнулась Марья Андреевна. – Иди сюда, дорогая, я поцелую тебя. – Она коснулась тонкими холодными губами лба Ани. – Елизавета Борисовна, правда, у меня прекрасные дочери?

– Истинная правда, – отвечала тетушка, тем не менее, внимательно приглядываясь то к Алине, то к Ане. – Нам с Дмитрием Иванычем, будь земля ему вечно пухом, детей бог не дал, но мне Анюта и Алиночка как родные. Алиночка, а что ты о князе Янковском думаешь? Приглянулся он тебе али нет?

– Князь – прекрасная партия, Елизавета Борисовна, – не дав дочери и слова сказать, произнесла Марья Андреевна. – Мы вам очень благодарны за это знакомство и надеемся, что оно принесет свои плоды, и в самом ближайшем будущем.

– Дай-то Бог, дай-то Бог…

«Любимый мой Андрей! Это случится завтра. Р. получит по заслугам!

Сегодня у нас снова был Нащокин. Я, кажется, не писала тебе, что он похож на шпиона? Он вел себя странно. Говорил со мной о Р. У меня такое чувство, что он подозревает о моих намерениях. Я его боюсь. Странно, что его тоже зовут Андреем, – это прекрасное имя к нему совершенно не идет.

Твоя навек, Аnnette».

Раднецкий прохаживался по своему кабинету, заложив руки за спину. Бал, который должен был состояться нынче вечером, раздражал его. Какого черта Ирэн это понадобилось? Раднецкие всегда устраивали летний бал, после Пасхи; это была традиция, – и вдруг Ирэн решила нарушить ее.

А он, как назло, не на службе. И ему придется присутствовать на этом вечере. Интересно, государь тоже приглашен? Впрочем, Сергей бы очень удивился, если б нет…

Он дернул сонетку и велел явившемуся лакею сходить к ее сиятельству и, – если, конечно, она у себя, – попросить список приглашенных.

В ожидании он продолжал мерить шагами комнату. Ирэн после их последнего разговора вела себя тише воды, ниже травы. Но он не обманывался этим мнимым спокойствием. Она всегда обладала бурным темпераментом; а в последние годы вспышки резких перемен настроения участились особенно. Она могла необычайно развеселиться, а затем, чрез несколько минут, впасть в полнейшую меланхолию; или же: вот она, только что была ласкова и нежна, – а мгновением позже, раздражившись из-за какого-нибудь пустяка, разъярилась и превратилась в настоящую фурию.

И при этом – она плохо контролировала себя, становилась мало управляема. За несколько последних лет Ирэн сменила не меньше восьми горничных; они не могли вынести характер госпожи, к тому же, жена не брезговала рукоприкладством. К счастью, нашлась одна – Таня, которая служила у Ирэн уже шесть месяцев и безропотно терпела тиранство хозяйки.

Сергей не мог слишком надеяться, что его обещание убить жену, если она проговорится, подействует на нее. Если она впадет в бешенство, – ее ничто не остановит. И будет ли смысл выполнять свою клятву, если все будет уже раскрыто?

Он надеялся больше на то, что в ней все же есть хоть небольшое чувство к сыну; что она понимает, как может все обернуться, если император узнает их совместную тайну. «Коля слишком слаб и болен, малейшее волнение вредно для него. Неужели Ирэн сможет рискнуть его здоровьем ради сомнительной надежды вернуть любовь государя?»

Но Сергей знал, что она сможет. Что она по-детски наивно верит, что холодность к ней его величества временная и не продлится долго. Она много во что верит; например, что, затащив мужа к себе в постель, сделает их настоящей семьей… Раднецкий брезгливо поморщился.

Он долго думал на самом деле над предложением Ирэн. Забавно: любой другой мужчина на его месте, менее щепетильный, – а, возможно, и более, – отбросив все сомнения, с радостью шагнул бы в объятия прекрасной графини. Но он, Сергей, не может. К тому же, даже если б он и принял условие жены, это не обеспечило бы сокрытие тайны; шантажисты никогда не останавливаются; последовали бы новые требования, еще более унизительные; еще и еще… И в результате, – Ирэн бы все равно однажды сорвалась и рассказала государю.

Но сейчас риск открытия тайны был велик как никогда. Сергей думал над тем, как избежать этого. Изолировать жену? Отправить в деревню? Но она там не останется; с ее характером, если ей взбредет в голову, пешком и хоть голая, хоть по снегу, пойдет в Петербург. Запереть ее в собственном доме? И долго ли это останется в тайне? Он, конечно, сможет какое-то время говорить, что Ирэн захворала и потому не появляется в свете; но, в конце концов, правда всплывет наружу; от слуг такое не скроешь, а потайных комнат в особняке нет.

Был еще один выход, и о нем тоже думал Раднецкий: призвать врачебный консилиум, который признает Ирэн нервнобольной, и отправить ее, пусть насильно, в лечебницу, лучше всего – куда-нибудь за границу, – конечно, с ведома и одобрения императора.

Раднецкий знал, что жена и государю устраивает сцены; она сама говорила об этом. Он был почти уверен, что его величество согласится с таким решением. Но это лишь оттянет неизбежное; в один прекрасный день Ирэн вернется, и тогда…

Если только не объявить ее вообще сумасшедшей и спрятать в доме для умалишенных. Но на это Сергей не мог пойти. Это было бы такой подлостью; и к тому же надо думать о Коле: когда-нибудь он узнает о матери и о том, где она; и что будет дальше?..

Вошел лакей и подал графу список. Раднецкий быстро, почти мгновенно, – сказывалась флигель-адъютантская привычка просматривать много длинных, часто невразумительных, документов, – пробежал глазами по густо исписанным листкам.

Березины! Они тоже приглашены. Он с крайним неудовольствием вспомнил поцелуй с Алиной и Анну Березину, застывшую в дверях. Какого черта он позволил себе такую вольность? Ведь мог войти кто угодно; Сергей мог испортить репутацию этой девицы навеки, – и все из-за секундной прихоти.

А Анна… Какие у нее были глаза! Ей надо чаще злиться, – тогда они становятся такими большими, бездонными, темными… Он вспомнил ее лицо, удивленно полураскрытые губы. Интересно, каковы они на вкус? Алина совсем не умеет целоваться; а Анна? Она не такая молоденькая; был ли кто-то, кто научил ее целоваться?

Он вдруг ощутил какое-то неприятное чувство, подумав об этом. Чем-то похоже на ревность… Смешно; и откуда? Она маленькая, худенькая, почти невзрачная. А у него – красавица-жена, да и до нее сколько было прекрасных женщин в его жизни!

Правда, с тех пор, как он близко узнал Ольгу Шталь, он встречался лишь с ней. Хотя она не раз предлагала ему своих лучших девушек, иные из которых были просто ослепительны. Но, наверное, права пословица: обжегшись на молоке, дуешь на воду. В Сергее эти девушки не пробуждали никаких чувств; даже более того, – чем они были прекраснее, тем меньше ему их хотелось.

Может, поэтому его немного – чуть-чуть – тянет к Ане Березиной? Или виною в том ее секрет, которого он так и не узнал? Скорее всего, последнее, – решил Сергей. Он все еще жаждал разгадать загадку Анны, но не представлял, как. У него была мысль, что что-то знает Алина; но из ее слов стало ясно, что между сестрами нет особой близости. Анина мачеха, тем более, не могла быть посвящена в секрет падчерицы.

…Возможно, Сергею еще импонирует то, что он ощущает в Анне страстную натуру. Тут он тоже обжегся на Ирэн; но – что делать, если ему всегда нравились темпераментные женщины? Анна такая, он чувствует это: взрывная, дерзкая, горячая.

Ольга Шталь совсем иная: веселая, добродушная, покладистая. С ней можно отдохнуть душой; но есть в ней и то, что ему немного претит: истинно немецкая расчетливость, рассудочность. Несмотря на то, что отношения между ними самые дружеские, она никогда не отказывалась от денег, которые он ей давал.

«Вы, русские, странные, – сказала она Сергею как-то, – у вас душа на распашонку…»

«Нараспашку, Ольга», – рассмеялся он ее ошибке.

«Да. Нараспашку. Плохо. Почему? скажу. Деньги – это главное в отношениях. Вы говорите: меж друзей нет расчетов. Если я – твой друг, и тебе нужны деньги, я дам тебе деньги так. Понимаешь? Не в долг, а так. Что дальше? Тот, кто дал, думает: а мог бы и вернуть. Тот, кто взял, думает: надо вернуть бы, совесть грызает. Что дальше? Дружба нарушена, злые мысли, плохие чувства. Нет друзей. Друзья становятся врагами».

Сергей спорил с Ольгой, говорил о бескорыстии в дружбе, но понимал, что где-то она и права. Во всяком случае, она смотрела на мир и видела его без прикрас; жизнь многому научила Ольгу, она родилась в бедной семье и долго и трудно шла к своему нынешнему положению.

Сергей говорил с нею и об Анне Березиной. Что, по ее мнению, двигало этой девушкой? Ольга сказала, что только какое-то очень сильное чувство могло заставить девушку из благородной семьи переодеться в мужское платье и пойти на такую отчаянную авантюру. «Это или любовь, или ненависть, Сергей; больше ничего не может быть».