Амброзия

«Я больше не буду,» – повторил друг к величайшему Васькиному изумлению. Ему же все происходящее напоминало цирк. Трибуна, зрители и клоуны наличествовали.

«Замечательно!» – воскликнул судья. – «Товарищи, гражданин Анопкин больше не будет.»

Толпа благожелательно загудела.

«Что не будете, гражданин Анопкин?» – продолжал допытываться Громов.

«Пить и тунеядничать,» – почти прошептал Всеволод.

«Отлично, товарищ Анопкин. Вливайтесь в трудовой коллектив. Заявки на вызов слесаря сегодня были? Товарищ Осьмушкин, Вы в курсе?»

Григорий Федорович, коротко переговорив по телефону с диспетчером, двинулся в центр. В руках у него была бумажка с адресом.

«Улица Пасечника, д. 17, кв. 39,» – громко зачитал Петр Альбертович и вручил бумажку Севе. – «Отправляйтесь на вызов, товарищ слесарь. Григорий Федорович составит вам компанию.»

И добавил уже в спину удаляющимся: «Инструменты взять не забудьте.»

Василий остался один на один с праведником. Тот не торопился. Заложив руки за спину, он кружил вокруг клиента голодной пираньей, решая, с какого бока вкуснее. Что-то Петра Альбертовича смущало. То ли нагловатый взгляд клиента, то ли демонстративно засунутые в карманы руки, то ли непринужденность позы. Но не в правилах полковника было отступать. За утро через его руки прошли:

– пятнадцатилетний гнусавый обдолбыш с наполовину бритой головой, приведенный матерью и бабкой. Он кривлялся и дергался под звучащую в наушниках музыку словно кукла, у которой руки и ноги крепятся на шарнирах. Серьга в одном ухе блестела, точно хорошо начищенная пуговица. Коротковатые, по моде, джинсы оголяли тощие цыплячьи щиколотки. Смотреть на него без отвращения было невозможно. А ушел человек человеком: чисто умытый, хмурый, серьезный. Серьгу вынули, отвороты штанов распустили;

– демонстративно дымящая ему в лицо сигареткой девица, с которой мать не могла найти никакого сладу. На уме у восемнадцатилетней особы были только наряды, гулянки, да новые гаджеты. Мать уже расплачивалась по двум взятым транжирой за полгода после совершеннолетия кредитам. Будущая мать и жена, по мнению Петра Альбертовича, должна была выглядеть совсем не так. И он потратил более получаса стыдя и по-отечески журя девицу. Та ушла в слезах;

– владелец громоздкого навороченного внедорожника упорно, изо дня в день, паркующий свое транспортное средство на газоне у подъезда. Стая активисток притащила упирающегося мужика силком, отчаявшись решить дело своими силами. Непрерывно бухтевший поначалу «некуда больше ставить» автовладелец вскоре сдался, сник и торжественно пообещал больше машину на газоне не оставлять.

«А Вы, товарищ, кто будете?» -наконец мирно поинтересовался он.

«А я Куприянов Василий Ефимович буду,» – задорно ответил собеседник. Хотя на языке у него вертелись куда более язвительные варианты ответа вроде «конь в пальто». «Злодей он, алкаш и трепло,» – авторитетно и емко охарактеризовала обвиняемого Алевтина Ивановна. – «Вечно от него одни неприятности. Это он Севку на пьянку подбивает, непутевый.»

«А трудитесь кем, позвольте узнать?» – продолжал задавать вопросы полковник.

«Да нашенский он, с рынка,» – откликнулась вдруг Антонина. Она прихромала сюда сегодня из чистого любопытства, прослышав про так называемый общественный суд, организованный соседом. – «Но работник он так себе, через пень-колоду. Подай, принеси, разгрузи.»

«Грузчик, т.е.,» – подытожил Громов. – «И это дело важное и нужное. А пьете Вы, гражданин, по идейным соображениям или от безделья?»

«Исключительно ради удовольствия и ухода в астрал,» – с серьезным видом заверил его Василий.

«От безделья, значит,» – резюмировал Петр Альбертович.

«Дело мы Вам найдем, конечно,» – продолжил он. – «Вот в ЖЭУ дворники на работу не вышли. Не желаете занять вакантную должность?»

«Не,» – хихикнул подсудимый. – «Я человек умственного труда. Ведь когда ящики с фруктами таскаешь соображать надо: чего, куда, кому. А дворы мести – это работа для дураков и таджиков.»

«Напрасно Вы так, товарищ Куприянов. У нас всякий труд в почете. И дворник может быть уважаемым человеком. Дворы мести – это куда лучше, чем ханку жрать, да лодырничать. Вот Вас, Василий Ефимович, люди уважают?»

Васька открыл было рот ответить что-то залихватское, бахвалистое, да так и остолбенел, запнувшись. Сбоку неожиданно раздался женский смех: «Ой, не смешите меня! Уважают? Ха-ха-ха!» – всплеснула руками Антонина. Другие бабы тут же дружно заулыбались и начали гоготать, сверкая коронками:

– «Да он в жизни гвоздя не вбил …»

– «Уж Люська с ним сколько лет маялась, сердешная …»

– «Прохиндей никчемный …»

– «Бездельник …»

– «Жену в могилу свел …»

Онемев от изумления, оглядывал Василий собравшихся женщин. И это они про него? Все? Единодушно? Да что же это они так, в самом деле? Он же не фашист какой, нормальный мужик. Чего они взъелись? Он же … А они … Эх! Мнение человека о себе редко совпадает с мнение окружающих. Мнящий себя рациональным и хозяйственным индивид прозывается соседями жмотом и сквалыгой, а душа компании – гулякой, бабником и пьяницей. Правда была неприглядна, как раздавленное сапогом собачье дерьмо. Ваське стало обидно. Так обидно, что глаза предательски заблестели. Отвернувшись от злых баб, он хмуро разглядывал свои кроссовки.

«Я Вам помогу,» – легла на плечо крепкая ладонь. Громов участливо заглянул в глаза и повторил. – «Я помогу Вам снова почувствовать себя уважаемым человеком. Слушайте меня, Василий Ефимович, и все будет хорошо.»

Подсудимый недоверчиво, но с надеждой взглянул на судью. Тот ободряюще улыбнулся.

До позднего вечера измученные родители волокли к полковнику юных игроманов, жены жаловались на распускающих руки мужей, свекрови – на языкастых снох. Последним жалобам, к слову, Петр Альбертович не сильно доверял. Свекровь и сноха, ровно как зять и теща – кошка с собакой. Всегда так было, есть и будет. Люди нигде больше не находили помощи и поддержки, оставаясь один на один со своими проблемами, потому и шли к полковнику, как к истине в последней инстанции. Здесь их не просто выслушивали, но, что совершенно удивительно, реально помогали. Петр Альбертович и сам толком не понимал каким образом его жгучее желание навести порядок во всем материализовалось и воплощалось в жизнь. Но результаты он видел своими глазами: развязные юнцы становились серьезными юношами, распущенные девицы – скромницами, домашние тираны – ласковыми урчащими котами, игроманы бросали ноутбуки и ехали на дачи окучивать картошку.

Наконец то в мире все становилось на свои места. Порядок торжествовал.

***

Девица выглядела так, как нынче выглядит большинство девушек. Была похожа на проститутку. Голые ноги с ярко-красными ногтями, вызывающе облегающая, явно маловатая, по мнению полковника, футболка, капризно надутые губы. Она непонимающе смотрела на Петра Альбертовича, сидя на диване. На столике рядом лежала огромная пачка чипсов. Похоже, Анастасия вполне успешно заедала стресс.

«Так Вы из полиции что-ли?»

Вопрос этот она задавала уже в третий раз, и Громов склонен был думать, что пострадавшая все же слишком сильно ударилась головой. Настя никак не могла уразуметь, какое до нее дело этому дядьке. Ванек и Санек уже разобрались с обидчиком. Она и впустила Петра Альбертовича только потому, что он пришел с ребятами.

О похищении девушки Громов узнал от Василия, из первых рук, так сказать. Собственно, девушка мало что могла добавить к его рассказу. Но встретиться с ней счел необходимым. Полковник был сосредоточен, когда покидал квартиру Анастасии. Он разрабатывал план.

Кавказцы совершенно распоясались. Ведут себя в России как дома. Похищают женщин средь бела дня прямо на улице. Этому необходимо положить конец. Нет, шовинистом Петр Альбертович себя не считал. При условии, что кавказцы знают свое место. Если живут по своим диким законам у себя в горах. Нельзя позволить этим дикарям носиться по улицам мирного цивилизованного города и творить безобразия.

Операция была разработана по всем правилам ведения боевых действий в городских условиях. Нехорошую квартиру, в которой обосновались трое, а днем толклись все шесть или восемь человек, обложили с раннего утра. Громова это не удивляло. Инородцы в чужом городе всегда предпочитают держаться вместе. Часто они и вовсе все друг другу приходятся родственниками, пусть и седьмая вода на киселе. Квартира была, разумеется, съемной.

Квартира этажом выше, любезно предоставленная хозяевами, служила штаб-квартирой. Оттуда прекрасно было слышно, что происходит внизу. Особенно из ванной комнаты.

Личная жизнь квартиросъемщиков вообще не тайна для любознательных соседей. Они всегда знают, когда Вы приходите домой с работы (прогромыхал лифт, звякнули ключи, хлопнула входная дверь). Через несколько минут забухтел, вываливая новости, телевизор. Потом загудели трубы и полилась вода в душе. Соседи знают о Вас все: в котором часу звонит Ваш будильник утром, какую песню напеваете в душе, что готовите на ужин, какими словами матюкаетесь в сердцах. Так и Петр Альбертович внимательно прислушивался к происходящему в квартире внизу. Дома были все трое. По оперативной информации, собранной Ксенией Шиловской, главным в этой компании был некий Рустам Мухаммадович Рамазанов, 55 лет от роду, занимающийся мелкооптовой и розничной торговлей овощами и фруктами и имеющий полтора десятка торговых точек по всему городу. Присутствовал также его племянник Сурен – оболтус лет двадцати, виновник всего произошедшего и человек-гора Ахмад, выполняющий обычно функции повара.

Ксения Шиловская полковнику определенно нравилась. Она оказалась толковой, быстро соображала и имела хорошо подвешенный язык. За последние дни девушка совершенно преобразилась. Деловитая, собранная и спокойная, она ничем не напоминала пронырливую, словно угорь, журналистку.

Языка взяли в половине девятого утра. Приехавший помощник хозяина Руслан, не на шутку струхнувший при виде подхвативших его под мышки Санька и Ванька, оказался словоохотлив и любезно поведал о воспитательной беседе, произошедшей между дядей и племянником, после которой Сурен ходил, точно в воду опущенный. Он же мамой поклялся, что огнестрельного оружия в доме нет. После чего был привязан к стулу, чтобы под ногами не путался. Мобильный телефон у водителя изъяли. Автомобиль отогнали за угол, чтобы из квартиры не было видно.

С ночи замаскированный под куст Василий маялся с биноклем в руках, проклиная общественно уважение и выпитое накануне пиво. Покинуть наблюдательный пост было нельзя. Клиенты (кроме Ахмада) как раз вышли на балкон выкурить первую утреннюю сигаретку. В приоткрытое кухонное окно тянуло запахом жареного бекона и кофе, рокотал переливами футбольный канал. Потом начались звонки. Рустам Мухаммадович начал беспокоиться о неявившемся вовремя помощнике.

Брать инородцев решено было на выходе из квартиры или подъезда. Конечно, хорошо было бы, если бы они выходили по одному. Помощники из числа добровольцев уже зачистили территорию вокруг дома. Будь чужаки повнимательнее, они удивились бы отсутствию прохожих, мамочек с колясками и гомонящих детей. Двор как будто вымер.

Петр Альбертович не счел возможным привлекать к активным действиям гражданских лиц. Обходиться приходилось своими силами: ударной группой в составе Ванька и Санька, Василием и Амуром, конечно. Показательный общественный суд над инородцами мнился полковнику вершиной его карьеры судии. Надевший военную форму после долгого перерыва Громов чувствовал в себе такое поднятие духа, что кончик носа дрожал, как у пса, почуявшего кровь, а ноздри раздувались. Санек и Ванек, попавшие под его влияние три дня назад окончательно и бесповоротно, были идеальными солдатами. Василию он не доверял, за ним все же нужен был глаз да глаз.

Проблема была в вооружении. Оно было представлено сплошь подручными средствами: резиновой полицейской дубинкой, русским народным универсальным оружием – бейсбольной битой и парой наручников, обшитой пушистым розовым мехом. Последние полковника – человека консервативного, сильно смущали. От наручников явственно попахивало сексуальными извращениями, садомазохизмом и даже, упаси Господи, гомосексуализмом. Найдены они были здесь же, в квартире. И Петр Альбертович долго гадал, кому из ее хозяев: корпулентной, похожей на табурет и стриженной под мальчика хозяйке, ее прыщавому сыну – подростку или глухому 87-ми летнему отцу – ветерану труда принадлежит сей артефакт. Тем не менее, в дело они годились.

Самостийной военизированной группировке повезло и не повезло одновременно. Из нехорошей квартиры вышел только один человек, что было идеально с точки зрения разработанного плана. А вот то, что им являлся Ахмад, как оказалось, было плохо. Сопя, словно дикий носорог, Ахмад прикрыл дверь, повернулся в тесном коридорчике и уткнулся животом в бейсбольную биту.