Синдикат

– О, это – отдельная тема… Ну, пиши: Маша, секретарь. Девчонка вздорная, невоспитанная, нерадивая, всем хамит. К тому же дохлая, все время болеет, падает в обмороки. Уволь ее, к чертовой матери, я просто не успел…

Дальше: старуха Эльза Трофимовна, мониторинг прессы. Газеты прочитывает от корки до корки, глаз навострен на нашу тему, заметку вырежет, склеит, отошлет по факсу в Центр, напишет грамотный обзор прессы, но не требуй от нее большего ни на копейку. Это – лошадь, которая знает только одну борозду. К тому же имеет обыкновение выбрасывать или рвать сверхважные для Синдиката бумаги. За ней нужен глаз да глаз. Если утомит, уволь, к едрене фене…

Так: Женя, сидит на сайте Синдиката. Собирает Базу данных. Говорят, гений компьютерного дизайна, но с большим приветом… Рыбок развела в отделе…

– В каком смысле?

– В смысле – аквариум поставила… Кормит, воду меняет, отсаживает мальков в баночку… Если тебе эти радости безразличны, уволь вместе с рыбками и Базой данных.

Дальше – Костян. Этот – толковый, умеет делать все, например, работает на ризографе, собирает брошюры, поэтому на нем сидят верхом все департаменты. Однако склонен преувеличивать свое значение в истории еврейского народа. Время от времени требует повышения зарплаты – у него семья. Если станет зарываться, проучи: уволь…

Да, еще – наш департамент издает газету «Курьер Синдиката», ее делает Галина Шмак, баба совершенно чокнутая. Вообще, дело свое она знает, газета в срок выйдет, но вся штука – с чем? Все материалы надо проверять лично, иначе скандалу не оберешься. У нее даже и опечатки скандальные. В прошлом номере в слове «хай-тек» вместо «а» было пропущено «у». Учитывая нынешнюю ситуацию в Стране, – чистая правда, но не для нашего ведомственного издания, созданного для пропаганды и рекламы Страны и всего, что в ней ползает и летает… Вот где у меня сидят ее опечатки (он прижал ладонь почему-то к пояснице, где гнездился застарелый его ишиас)… К тому же вечно она несется, как полоумная, и на виражах может вышибить мозги себе и всем, с кем сталкивается. Если уж совсем взвоешь от ее штучек, – уволь.

Ну и, наконец, Рома Жмудяк, работничек тот еще…

– А уволить его нельзя? – с усталой готовностью спросила я.

Он вздохнул и сказал: – Это женщина, сидит на рекламе… И вот ее-то, единственную, уволить не получится. Она жена Гройса… – и посмотрев в мои, не сморгнувшие глаза, спросил с недоверием:

– Ты что, о Гройсе не слышала? Не может быть, его знают все. В начале Бог сотворил Гройса, а тот уж наплодил кучу еврейских организаций – Потемкин удавился бы от зависти! Он крупный общественный деятель, очень влиятельное лицо. В Новой Еврейской истории исполнил роль Авраама. Помнишь? – «и размножу потомство твое как песку морского…»… Ну и Рома, разумеется, за его спиною. Главное, не пытайся заставить ее работать, она все равно ускользнет. В отпуск уйдет, заболеет, будет на дачу переезжать, потом с дачи – на квартиру, по утрам – в пробке застрянет… Хотя сначала производит впечатление энтузиастки любой вожжи под хвост. Это какой-то сплошной гудок порожней баржи. Замучаешься ее толкать. Бороться с ней бессмысленно, упрешься в Гройса… Да и не надо, ей же Богу, в него упираться. Себе дороже.

Еще вот что: тебе понадобится изрядный срок, чтобы понять – какая собака где задирает лапу, и научиться не влипать в непонятку… Не приведи Господи, например, пригласить на торжественное открытие нашего мероприятия не нашего Главного раввина.

– Постой, а разве Главный раввин – не один?

– Зачем же, мы не бедные. В нашей истории всегда один раввин был другого круче, всегда дрались… Сейчас их в России трое. И каждый – Главный, вот в чем штука. Но наш главный раввин, запомни – Манфред Григорьевич Колотушкин. Человек интеллигентный, милый, лояльный, Бог с ним совсем, карта битая… Сейчас к туфле допущен Козлоброд… Так вот, не страви их, поскольку Козлоброд нашего затопчет. Тот молодой, энергичный, и что немаловажно – богатый. Бруклинская штучка, варяг с пейсами. Есть еще один Главный раввин России, Мотя Гармидер, ковбой-щадист. Знаешь, этот милый американский вариант иудаизма – Щадящий. Ну, Мотя без претензий, и славный парень. Танцует хорошо. Главное, заруби на носу: ты – человек прохожий, отбудешь срок и уедешь, а они со своими проблемами, склоками, конгрессами и раввинами… – все останутся.

– Ну почему же непременно – все останутся… Ведь наша работа предусматривает хоть какой-то процент восходящих в год?..

– Предусматривает, предусматривает… – он насмешливо покачал головой. – Когда еврея в каком-нибудь его Урюпинске рэкет прижмет, он обязательно взойдет, да что там – костром взовьется!.. Да ведь тебе-то что с того! Ты в Синдикате – белая кость, твой департамент на особом положении, ты не обязана выдавать на-гора статистику. Твои результаты туманны, общеукрепляющи, витаминны… Словом, брось думать об этой чепухе. Живи в свое удовольствие. Запишись в бассейн, ходи в театры, домработницу найми… Синдикат башляет!

Он замолчал, нахмурился, несколько раз шевельнул губами, как бы прикидывая – стоит предупредить меня о чем-то важном или дать самой поколотиться о заборы… Наконец произнес:

– Слушай… У тебя сейчас каша в голове, я понимаю, – столько новой информации. Но если хочешь выйти из всей этой катавасии целой и вменяемой… запомни сейчас одно имя: Клещатик, Ной Рувимыч.

– Смешная фамилия…

– Да нет, не очень…

– А кто это?

Он опять подумал, как бы прикидывая ответ…

– Это трудно объяснить… Запомни сейчас, и все. И в дальнейшем, когда этот человек окажется рядом, или голос его зазвучит в телефонной трубке, или кто-то произнесет его имя, пусть все твои чувства, все мысли и все позывы твоего естества замрут и встанут дыбом…

– О, Господи! – воскликнула я, округляя глаза в комическом ужасе, – да вернусь ли я живой из этого плаванья?!

(В ту минуту я даже не предполагала, насколько серьезно мой ангел-хранитель прислушивается к этой беседе, как надраивает свои боевые доспехи в преддверии горячей российской страды, чистит шлем, проветривает перышки на крыльях, как шаркает подошвами, проверяя устойчивость новых, только что выданных со склада, казенных штиблет…)

– Ну… вроде, о главном я предупредил… Во всей той жизни, знаешь, бездна деталей и тонкостей, которые не поймешь, пока не влезешь в шкуру синдика и не отдубишь ее как следует… Так что, приедешь, оглядишься… Разберешься – что к чему.

Он подозвал официанта, рассчитался, его добротный кожаный бумажник нырнул в нагрудный карман пиджака…

А я, допивая последний глоток апельсинового сока, подумала – а действительно, а что… Уволю, пожалуй, весь отдел, наберу молодых, энергичных, преданных мне ребят…

* * *

…В первый же день, проходя по двору нашего садика, я заметила мальчика в шортах и в синей панамке, сидящего спиной ко мне на бортике пустой песочницы. Что-то он там искал, этот мальчик… Рядом на земле валялся самокат… Чей-то сын или внук, подумала я… И сразу он разогнулся, видно нашел, что потерял, выскочил из песочницы и, ведя самокат за рога, направился вместе со мной к входным дверям…

– Здравствуйте, – сказал он вежливо, открывая передо мной дверь. – С приездом!

– Здравствуй! – удивилась я. – А ты что, знаешь меня, мальчик?

– Я не мальчик, я – Женя, – терпеливо и, по-видимому, привычно проговорила она, снимая панамку. – Из вашего департамента. Сайт и База данных… – поймала мой ошарашенный взгляд на самокат и пояснила: – Я рядом здесь живу, на соседней улице. Очень удобно, знаете…

И пока мы поднимались на второй этаж, я узнала массу необходимых мне сведений: какую температуру надо поддерживать в аквариуме, чтобы гурами не передохли, и сколько раз в году надо менять воду… А люблю ли я собирать камушки на море – вот было бы здорово, если б из Израиля я привезла какие-нибудь красивые камушки…

– Сколько вам лет, Женя? – спросила я осторожно.

– Двадцать пять, – сказала она, глядя на меня круглыми черными глазами, доверчиво прижимая панамку к груди…

Мы поднялись на второй этаж, причем Женя забегала передо мной вперед на две-три ступеньки, привскакивая, пришаркивая, торопливо договаривая какие-то свои, совершенно детские, новости, повернули налево, в узкий боковой коридор, повернули еще раз и оказались в небольшом отсеке, поделенном на три, анфиладой, смежных комнаты, сейчас еще безлюдных: в первой, крошечной, стояли два стола с компьютерами, во второй – три стола, причем на одном пузатился небольшой аквариум, к которому Женя сразу приникла, что-то бормоча, приговаривая, сыпля щепоткой корм огненным меченосцам… Это оказалась приемная. Из нее открывалась дверь в кабинет начальника департамента, с огромным столом, двумя шкафами и действительно роскошным ортопедическим креслом, в которое я с детским восторгом рухнула и сильно крутанулась несколько раз: дело в том, – и это вторая интимная семейная тайна, – что у меня никогда не было своего письменного стола и своего кресла, и я даже не стану здесь рассказывать – где и как были написаны десятка два моих книг…

Затем, вскочив, прикрыла дверь своего (своего!) кабинета и минут двадцать, пока комнаты оживали голосами моих появляющихся подчиненных, в нервном напряжении болталась по комнате, касаясь руками предметов на столе, ручек шкафа, листьев полудохлого фикуса и поглядывая в окно, из которого прочитывался огромный рекламный щит: «Двойная запись – принцип бухучета!» – у «Гастронома» на углу…

…Наконец, снова воссев в ортопедическом кресле, положила перед собой полный список сотрудников департамента и вытащила из сумки пудреницу, в зеркале которой отразилось мое строгое начальственное лицо. Я запудрила тени под глазами, еще раз проглядела список – первой значилась Маша Аничкова, секретарь; против ее фамилии стоял мой приговор «уволить на хрен!!!», набрала номер соседней комнаты, где сидели трое – Маша, Костян (мужик на хозяйстве) и Женя (сайт и база данных), и сухо, негромко сказала в трубку:

– Маша, будьте любезны, зайдите.

Она вошла и села. Было в ней что-то худосочное, нерешительное, жалкое. Бледная немочь, подумала я брезгливо, бледная немочь, а не секретарь департамента. Найму огонь-девку, чтоб щебетала, хватала намеки на лету, делала три дела зараз и вертела задом на все стороны.

– Если не ошибаюсь, вы, как секретарь, должны ввести меня в курс дел, – сказала я.

Она мгновенно как-то изжелта побледнела, тихо и тупо переспросила:

– Чего эт еще?..

И стала медленно валиться набок, сосредоточенно глядя перед собой. Я вскрикнула, вскочила, обежала стол и успела подхватить ее голову прежде, чем та стукнулась об пол.

Дверь распахнулась, влетели Женя и высокий, размашистый, сразу заполнивший весь кабинет, парень, – наверное, Костян. Деловито приговаривая: «спокойненько-спокойненько-спокойненько…» он подхватил Машу под мышки, Женя подняла ее ноги, и мы застряли так в дверях.

– Какого чер-р-рта нет дивана?! – прорычала я.

– Ничего-ничего-ничего… – скороговоркой сказал Костян, – вот, давайте, мы так ее, вот так посадим, а я ей в физиономию плюну… Она сейчас придет в себя, не беспокойтесь… – набрал полный рот воды из пластиковой бутылки на столе и мощно прыснул Маше в лицо. Та вздрогнула и поникла…

– Понимаете… – шепотом сказала Женя, – это вечный недосып…

– Почему – недосып?