Затемнение

– Никак, – сухо ответила Маша.

– Больше старухи не падали? – подмигнул смайлик.

– Не смешно, – смайлик навыворот.

– Костя сказал, что больше никаких гонок, – вытаращился смайлик.

– Плевать, – заявила Маша. – Напоремся завтра?

– Будет день, будет и бухло! – от радости смайлик стал приплясывать, сжав кулачки и оттопырив большие пальцы.

В комнату каменным гостем вторглась мать и застыла у порога.

– Чего? – Маша покосилась на плинтус на стене напротив.

– Хотя бы переоденься, – сказала мать.

– Достала уже, – тихо огрызнулась Маша.

– Чего-чего? Побурчи у меня еще! – вырвалась из матери злая училка и удалилась разобиженной.

Маша закрыла дверь и вернулась на кровать. «Точно: свалю к отцу. Он хотя бы не так достает».

…Некоторое время заволокло выхлопным газом. Маша оказалась за рулем семерки, которую швыряло из стороны в сторону и подбрасывало на ухабах. Черный промельк, глухой и ощутимый удар по лобовому стеклу. Бабах! Машу сильно тряхнуло, и она проснулась, пропитанная ознобом.

Вокруг громоздилась темнота, словно комнату накрывала хламида. В коридоре тяжело шаркали. Это была не мать. Та двигалась быстро и решительно, точно сваи забивала в пол. А там волочили ноги. Шарканье выдохлось у порога. Маша впилась туда глазами. Глаза – это все, что от нее осталось. До такой степени ее пробрало и укоротило. Она вздрогнула и поджала ватные ноги, когда дверь поползла в сторону. Черная расщелина между дверью и косяком медленно раздавалась, в ней прорастало какое-то шевеление… Зажмурившись, Маша метнулась к двери и избавилась от черной расщелины, как от нарыва.

Когда она вернулась в кровать, то увидела, что дверь опять позевывает, а из нее выпрастывается что-то узкое и длинное, похожее на руку.

На этот раз, закрыв дверь, Маша подперла ее стулом.

2—3

Какой уж тут сон. Поднявшись с кровати, Маша босиком подошла к темному окну. Двор напоминал старую открытку с одним загибом. Открываешь, а там шеренга машин вдоль бордюра, доходяга-фонарь флиртует с долговязой березой. Маша захолонула, – мимо дома плыла черная хламида с капюшоном на голове. Остановившись у трансформаторной будки, фигура медленно обернулась и, глядя на Машу, укоризненно покачала головой. Маша отскочила от окна и зажала ладонями рот, давясь криком, словно рвотой.

Через некоторое время окно все-таки притянуло к себе. За стеклом мертвым умиротворенным насекомым распластался опустевший двор. Стало легче… немного.

Маша уже одной ногой была во сне, когда в окно шестого этажа извне постучали. А потом вкрадчиво поскреблись…

2—4

То еще утро. На кухне заторможенная Маша залила хлопья молоком недельной давности и нехотя захрустела, глядя в условную точку. Перед Машей возникла босая мать в серых домашних штанах и майке, и жующая Маша тут же подняла взгляд на выключенный телевизор, который вскарабкался на холодильник… Мать работала учителем информатики в гимназии с математическим уклоном. Там же до поры до времени училась и мучилась Маша. А потом из-за неладов с алгеброй, физикой и поведением Машу пришлось пристраивать в гимназию уже с гуманитарным вывертом… Маша почувствовала, как на кухне между ней и матерью выросла невидимая звуконепроницаемая стена.

– Ты хоть что-нибудь учила? Сколько сегодня уроков? – скрестив руки на груди, завела свою шарманку мать.

– Приду в четыре, – машинально отозвалась Маша, с ложкой у рта и мутными глазами в темном прямоугольнике телевизора.

– Когда придешь? – гнула свою тему мать.

– Сегодня пять уроков и классный час, – процедила Маша, надеясь, что впопад.

– В молчанку решила поиграть? Ну-ну… – мать исчезла, хлопнув дверью.

Вздохнув, Маша отправила в рот хлопья, уже размякшие и безвкусные.

2—5

…Конечно, Шумилина припоздала на первый урок, на котором препарировали образ Раскольникова и иже с ним… Кристина одновременно перелистывала глянцевый журнал, лакировала идеальные коготки и подкалывала в сети над якобы хаосистом, загнанным на энтропии и всём таком. За партой Маша с тревогой стала поглядывать на приоткрытую дверь кабинета, невольно вспоминая другую дверь, за которой прошедшей ночью шаркала темень. Надо встать и захлопнуть… Встать и… Надо… надо…

Не смотри, – повторяла себе Маша и отдирала взгляд от двери. Но через секунду-другую глаза опять невольно приклеивались к дверной расщелине, которая распухала, нарывая десной.

Маша с опаской наблюдала, как дверь уподоблялась оскаленной пасти. Вот так же щелистая темь этой ночью взращивала сухопарое шевеление…

Маша дернулась, словно от удара, когда в проеме просквозило что-то черное.

Кристина с вопрошающей улыбкой вытаращилась на подругу:

– Ты чего? – соскользнувший с колен журнал, шлепнулся на пол.

Маша выскочила из класса под рассерженный клекот учительницы.

За дверью Маша остановилась и с обескураженным видом оглядела опустевшую рекреацию. Что ж, надо возвращаться к Соне Мармеладовой и старухе-процентщице.

И тут краем глаза Маша заметила шмыгнувший за угол черный холм. Маша кинулась вдогонку. Что она творит? Куда ее несет? А чернота уже выскользнула на лестницу. И Маша через рекреацию младших классов – туда же…

Лестница быстро разрешилась глухим вестибюлем, где у раздевалки Маша столкнулась с завучем. Моложавая женщина, у которой нос заострялся совиным клювом, спросила:

– Почему не на уроке?

Маша почему-то смешалась и, опустив голову, что-то залепетала, под когтистым взглядом завуча чувствуя себя тупо виноватой и пропащей, словно спалившись на краже дешевого шампуня или плитки молочного шоколада в супермаркете.

2—6

Тряхнув за плечо, кто-то раздраженно потребовал:

– Просыпайся уже.

Открыв глаза, Маша увидела недовольную мать, которая стояла над кроватью и над душой.

– Опоздаешь, – предрекла мать и, взглянув на будильник, покачала головой.

Утро скатывалось в голимый плагиат, под чистую сдирая рисунок сна… Маша ела хлопья в молоке недельной давности, слушая и не слыша давным-давно просроченные слова матери, что-то и как-то отвечая, всё равно, что и как, лишь бы отстала.

2—7

Опоздавшая на первый урок Маша села рядом с Кристиной, которая позевывала над журналом, маникюром и чатом. Взгляд Маши остановился на приоткрытой двери и стал увязать в ней. Чем пристальнее Маша глядела на дверь, тем отчетливей проступала оскаленная пасть. Неужели нельзя закрыть? Обмирая, Маша ждала, когда дверную щель перечеркнет черный промельк. Пробрала мелкая дрожь. Внутри все пересохло и склеилось то ли от похмелья, то ли от нарастающего напряжения… Вот-вот чернота застанет врасплох, полыхнет там, за дверью, холодом ожжет.

– Шумилина! Так почему же Раскольников убивает старуху-процентщицу?