Затемнение

Затащив Машу в ванную комнату, мать стала промывать раны, повторяя ноющим голосом:

– Зачем? Зачем?

Маша угрюмо молчала, глядя на розовый ручеек, который стекал по белой фаянсовой стенке в отверстие раковины. Мать осторожно обработала раны перекисью водорода. Рука уже не ужасала. Наталья Анатольевна даже не стала накладывать бинты, решила оставить так.

8—4

Лукьянова вышла из комнаты дочери, предусмотрительно оставив дверь настежь. На кухне Наталья Анатольевна переговорила по телефону со своей мамой, с тревогой поглядывая на дверной проем Машиной комнаты. Узнав о том, что учудила внучка, Зинаида Викторовна заохала:

– Только этого не хватало… И что на нее нашло? Это может повториться в любой момент. Тебе за ней не уследить.

– Вы и сами знаете, что надо сделать, чтобы не было потом мучительно горько, – сказал знакомый психотерапевт, к которому на всякий случай позвонила Наталья Анатольевна.

В груди заныло, закололо. Нетвердой рукой Наталья Анатольевна накапала валерьянки в зеленую стеклянную рюмку. Запрокинув голову, выпила. И тут она увидела, что дверь в комнату дочери оказалась закрытой. Побледнев, она поспешила туда.

Сидя на корточках, Маша подбирала с пола бумажки.

– Я хочу вызвать скорую, – сказала мать, переводя дух.

– Зачем? – не поднимая головы, спросила Маша.

– Так надо.

– Мне все равно, – сказала Маша.

– Только не закрывай дверь, – попросила Наталья Анатольевна.

– Это не я.

Значит, сквозняк. Подложив учебник под Машину дверь, Наталья Анатольевна прошла на кухню. Со второй попытки дозвонилась до экстренной службы. Лукьяновой ответил такой же угашенный, но изрядно постаревший, изношенный голос дочери…

8—5

Зачем она так? – раздраженно подумала Лукьянова о Маше, когда вышла в коридор и увидела, что дверь в комнату дочери была плотно закрыта. Наталья Анатольевна надавила на дверную ручку. Дверь осталась на месте, словно была на замке. Какой еще замок?! Она толкнулась в дверь. Глухо.

– Открой! Слышишь! – Лукьянова забарабанила в дверь кулаками. – Маша! Маша!

Дверь все-таки поддалась. Наталья Анатольевна ворвалась в комнату и застыла на пороге, оторопев. Комнату сковывал идеальный порядок гостиничного номера, который с безразличием мертвеца ждет очередного постояльца. А где же Маша? На кухне? В ванной? На лоджии? За лоджией, на газоне? Лукьянова заметалась по квартире…

Из прихожей донесся сигаретный запашок. Он просачивался через чуть приоткрытую входную дверь. Выскочив на площадку, Наталья Анатольевна заметила черную фигуру, которая мелькнула на лестнице, соскользнув с нее, как с горки, и пропала. Охнула подъездная дверь.

– Маша! – Лукьянова кинулась вниз по лестнице с прыгающим, как мячик для пинг-понга, сердцем, тапочки зашлепали по отлогой бесконечности из ступенек. – Маша!

Выскочив из подъезда, Лукьянова обшарила лихорадочным взглядом двор. Расхаживали, перелетали с места на место черные птицы, царапали воздух голосами. Воронью поддакивали пустые качели, поскрипывая и покачиваясь. Божий одуванчик со второго этажа сидел на скамейке, болтая ногами и глядя на кусты, которые время от времени шумно вздрагивали, словно отряхивались.

– Куда ее понесло? – спросила Наталья Анатольевна.

Старушка покачала головой:

– Нет. Коммуналка еще не приходила.

Лукьянова устало махнула рукой и, понурившись, поплелась обратно в сторону подъезда. Открыв железную дверь, она оглянулась напоследок, ища глазами дочь. С верхней перекладины качелей ей подмигнула бывалая ворониха. Наталья Анатольевна вздохнула и зашла в окропленный красным светом тамбур. За спиной лязгнуло.

Когда она вернулась в квартиру, ее потянуло в комнату дочери. Переступив порог, она замерла и растерянно заморгала. Ее встретил знакомый беспорядок. Захламленный пол, разбросанные вещи… Отвернувшись к стене и поджав ноги, на кровати лежала Маша. Она спала или притворялась… Прикрыв рот ладонью, обмякшая Наталья Анатольевна сползла по двери.

8—6

И тут заверещал домофон, возвещая о приезде скорой… Через минуту-другую в Машину комнату протопали двое здоровяков в белом. Который с чемоданчиком и неряшливой клочковатой бородкой немного сутулился и рассеянно поглядывал по сторонам. Другой смахивал на раздобревшего французского актера с носом-картофелиной. Он сел на крякнувший стул, выставив локти и упершись ладонями в разведенные колени. Хмуро глядя на Машу, большеносый сказал:

– Итак…

Маша вытянула и оголила левую руку. Депардье посмотрел на порезы, покивал.

– И зачем? – спросил он.

Опустив глаза, Маша пожала плечами:

– Так получилось.

В руках большеносого появился бланк:

– Фамилия, имя, отчество.

– Я хочу остаться дома, – сказала Маша.

– Возраст, – продолжал Депардье.

– Это ненадолго. От силы два дня, – заверила Наталья Анатольевна, сидевшая рядом с Машей, и Лукьяновой показалось, что здоровяк с чемоданчиком грустно улыбнулся.

Маша нехотя поднялась с кровати и стала собираться.

9

9—1

От больничного ландшафта Лукьяновой стало не по себе. Казалось, что в одноэтажных и двухэтажных строениях, несмотря на весь их ухоженный, аккуратный вид, никого не было и быть не могло. Время от времени перешептывались вязы, впавшие в параноидальную желтизну. Мимо Натальи Анатольевны, позвякивая кастрюлями и ведрами, прошли друг за другом четверо в полосатых пижамах. Процессию замыкала остроносая женщина в белом халате. Черная кошка, зыркнув на Лукьянову желтыми глазами, перебежала дорогу и скрылась в кустах.

И вот перед Натальей Анатольевной вытянулось одноэтажное строение из красного кирпича, над входом которого веско выпячивалось: 1954. У крыльца стояла карета скорой помощи. В вестибюле на скамейке сидел один из тех, кто забирал Машу. Схватившись руками за край сиденья, он усталым неподвижным взглядом таращился на каменный пол. В закутке охранника бубнящий телевизор встревал в разговор, который вели высокий мужской голос и низкий женский. Надев бахилы на ботинки, Лукьянова подошла к железной двери и нажала на большую белую кнопку звонка.

На двери висел длинный и подробный перечень запрещенных продуктов. Рядом с дверью – текст закона об оказании психиатрической помощи, а так же график приема психиатров. Сегодня с десяти до четырнадцати принимал Сморыго Эдуард Николаевич – Машин врач… Лязгнув замком, железная дверь приоткрылась. Невысокая быстроглазая медсестра вопросительно взглянула на Лукьянову.

– К Маше Шумилиной, – сказала Наталья Анатольевна и поспешно добавила.– Мама.

Кивнув, медсестра пропустила внутрь.

Малолюдный холл заполняли пустые столики в пятнах, разводах и крошках. За столиком у телевизора некий посетитель средних лет, опустив глаза и снисходительно улыбаясь, разговаривал с пожилым доходягой, который медленно жевал кашицу из слов. В шкафу пылились потрепанные книги без обложек. Как пациенты в палате, едва шевелились рыбки в большом зеленоватом аквариуме. Лукьянова присела на жесткий диван и, глядя в коридор, стала ждать.

Сердце Натальи Анатольевны болезненно сжалось, когда она увидела растрепанную Машу в майке с глубоким вырезом и старых пижамных штанах. Маша подсела к матери и, опустив плечи, зевнула. Мать обняла Машу, всмотрелась в бледное опухшее лицо: